Для обсуждения - фанфик, не фанфик, и что с этим делать?

[dobutsuco]

Жанр - наверное, очень фанфиншен
Персонажи - Граф Ди, остальное - из игр и фантазий. Все совпадения случайны.
Размер - ну, очень много.
Насчет размещения - ну, хоть спросите?


Очередной день, очередной посетитель.
Пришел мужчина, белый, средний или даже выше среднего роста, но склонный сутулиться. Вид как бы частично ухоженный: явно дорогие вещи, неплохо и со вкусом подобраны, но видно, что хозяину не всегда есть до них дело. К тому же, некоторая отечность лица и бледный цвет кожи… Не то, чтобы пьет, но, скорее всего, ведет очень и очень ночной образ жизни.
- Проходите, присаживайтесь, пожалуйста. Выпьете со мной чаю?
Посетитель вздрагивает всем телом и сжимается. Кажется, он только сейчас понял, что не один и напугался. Выхожу на середину круга света – теперь я виден весь: маленький, женственный и совсем нестрашный. Ласково, по-кукольному улыбаюсь:
- Вам хочется выбрать друга, или удобное для содержания живое украшение?
Посетитель снова вздрагивает. Я снова делаю приглашающий жест - прошу к столу, - и сажусь сам. Аромат чая успокоит любого нервного человека, а если не справится – так и благовония есть.
- Не могли бы Вы рассказать немного о своем жилище и распорядке дня: так легче будет понять, какой Вам вид подойдет.
Я нарочито использую это отстраненное обозначение «вид», вместо того, что гораздо точнее отражает суть – «партнер». Так проще.
- Ну-у… - мой собеседник замолкает, и, спохватившись, садится в полукресло напротив. Какая у него занятная посадка: он не садится в глубину, а устраивается на углу, довольно широко разводя колени. Сидит изумительно прямо. – Я живу один. Квартира небольшая, всего спальня, гостиная да кухня – мне больше и не надо… Занят весь день и допоздна. Да, работа нервная. Иногда уезжаем на неделю, бывает больше. Вот, вкратце, все. Наверное, я зря все это затеял – даже котенка же не оставишь на неделю запертого в квартире?
Он наконец вскидывает на меня свои глаза, и я пораженно замираю: карие, как вишня, глаза измученного грызуна! Я прямо-таки заворожено (и завораживающе) смотрю в эти чудесные глаза и тихонько достаю из скрытого в столе ящичка благовония. Их не надо воскурять: аромат раскроется от тепла моей руки. Я натер запястье, и теперь картинно всплескиваю руками:
- Ах, да что же я! Ваш чай! – и быстро наливаю в европейскую чашку обычный черный цейлонский чай и почти всовываю посетителю чашку в руку. Все – теперь менее чем за минуту, я увижу чудесное превращение, мой гость покажет скрытую сущность…
Я успел подхватить падающую чашку: по креслу заметался шустрый темно-коричневый пушистохвостый грызун. Белка! Отличный самец.
Зверек замирает на сидении кресла. Уже начинает понимать.
- Я, пожалуй, предложу Вам орехов. Фундук или кедровые?
Зверь воинственно топорщит усы. Но при виде щедрой пригоршни блестящего, словно лакированного, фундука в скорлупе, он резво вскакивает на стол. Еда для настоящего зверя – дело святое. Не отрываясь, словно в диком ознобе дрожа нижней челюстью, белка сокрушает один орех за другим, ее защечные мешки вздуваются… Наконец, понял – а куда бежать с этим сокровищем? Присел, начал просто есть. Уж это точно останется с ним.
Пока мой гость успокаивается, насыщаясь, я изучаю его: все-таки первое впечатление было правильным – немного помятый и несчастливый экземпляр.
- Значит, Вы свободный и независимый неплохо обеспеченный холостяк? – спрашиваю.
- А что?- ни на миг не отрываясь, отвечает вопросом на вопрос мой посетитель.
- И одиночество несколько тяготит и не всегда удобно? Косо смотрят?
И тут Юлия, как наконец представился мой новый знакомец, прорвало: ему неплохо, в принципе, и одному. То есть конечно он хотел бы как все – чтоб его любили, ценили, обожали даже… и чтоб вроде бы он о ком-нибудь заботился. Но как? Как это организовать?
В смысле – работа у него такая, что весь день и ночь он на работе. Ну, оркестрант. Скрипач. То есть, работает в оркестре театра. Стало быть – с утра репетиции, днем всякое-разное, иногда записи, а вечера – спектакли или концерты. Или и то, и другое по очереди допоздна. Все, кого он видит - это театральные. Собственно, в этом и состоит проблема.
Все театральные: балерины, хор, солисты, кордебалет и оркестр – они хорошо знакомы и надоели до чертиков. Даже хуже того. Вот представьте – дружный творческий коллектив, приступающий к постановке оперы. Любой оперы. Там сразу начинаются коллизии – и самые противные из них даже не извечная борьба за лучшую роль (это понятная и нормальная конкуренция), выгодный вариант аранжировки и либретто – а все те же игры девичьи на спертом воздухе: под влиянием сюжета и музыки, разгораются любовные страсти.
Белка дернула хвостом и запихала пару орехов снова в защечные мешки. Пробежалась по краю стола. Потом степенно вытащила их. И продолжила, не выпуская орехов из очаровательных когтистых ручек:
- Когда-то вначале я впадал во всеобщее безумие и вовсю крутил эти романы. Но вот однажды я стал замечать в очаровательницах своих эдакое зверское. Вот, к при меру, наша Меццо-сопрано для меня теперь чаще выглядит крупной коровой. Такая черно-белая, здоровущая, и все время жует из телефона что-то. Или вот наш худрук – потрепанный лев. А его жена – самая обыкновенная драная кошка. Такая нервная, все время ластиться хочет, а чуть тронешь – тут же по рукам или глазам когтями. Кстати – и просто незнакомые люди на улице стали казаться зверями. А однажды и сам я ночью увидел себя… таким вот. Форточка была открыта. Я и выскочил: проверить, смогу ли.
А за окном был Лес. Вообще там городской газон: редкая травка, полудохлый пыльный куст сирени да шиповник, а тут был Лес: много-много тесно стоящих стволов, с ветками, словно нарочно простертыми так, чтобы белка могла легко бежать, перескакивая с дерева на дерево, пролетая за считанные минуты… куда? Как оказалось – к другому окну. Вроде туман, дымка, в которую погружены деревья. Капельки влаги на веточках… земли не видно. И вдруг видно окно – прямо только окно. Вскакиваешь, не оглядываясь, на подоконник – а вот уже просто дом – знакомый или не очень, и настоящее окно. То, первое окно само было незнакомо. Зато легко узнать занавески – такие милые, в нежный затейливый узорчик. Женечка. Женечка. Та, что так мило улыбается Юлию, когда он проходит к остановке – она поблизости живет. Однажды они прямо-таки столкнулись, что-то там рассыпалось, он помогал поднять. В общем, он, Юлий, теперь знает, что ее зовут Женечка, что она живет почти напротив и эти милые занавески неброской расцветки – это ее окно.
Осторожно взобравшись по раме, белка заглянула в комнату.
И вот с того времени не желал Юлий более знакомиться ни с кем: там, на кровати, покуривая, лежала свинка – такая немного в щетине, бело-розовая, в веснушках, и болтала по телефону насчет того придурка напротив, который у нее уже в лапах и скоро сделает предложение – «ты бы только видела, Тонь, как он лыбится и на ноги мои смотрит!»
Бросившись бежать, Юлий надеялся, что теперь попадет к себе… но Лес был против. Бедное сердечко напуганного маленького грызуна стучало внутри груди больно-больно от страха. Лес все не кончался. Но вот – снова окно. И опять – не родное, не свое, с вишнево-коричневой рамой, тусклым ночником и плотной гобеленовой портьерой. Это было окно Элеоноры, Норы – в общем, его лучший друг Санька женат на этой штучке. Санька – виолончель. Отличный звук, классный, бархатный, завораживающе-медовый. Талантище – ему бы на конкурсы.
Но есть Нора, и в эту нору-дыру уходит жизнь Сани. Ну, конечно – она такая… оказывается, тоже свинка. Белка вдруг увидел их: могучая хавронья почти придавила и покусывала ослабевшего большого доброго пса. Тот смотрел, извиняясь, и тихонько только постукивал по полу хвостом. А хавронья щелкала немалыми клыками и норовила поддеть побольнее. Пес в очередной раз взвизгнул и отступил. Бедная, бедная белка! Сердце разрывалось на это смотреть. Но как маленький лесной зверек сможет противостоять огромным махинам? За ними все преимущества как в дневном мире, где они уважаемые актрисы, законные жены и прочая, прочая, так и в этом мире, где есть Лес.
- Кстати, Юлий, а как вам удобнее общаться – белкой, или человеком?
Зверь опустил лапки, подергал усами и задумался - начал умываться. Отчистив пушистые уши, пригладив темя и намыв нос, решил:
- Наверное, белкой – и, пожав плечами, добавил – так ни я, ни меня в заблуждение не ввести: маленький я, слабый и только сострадать могу. Сердце рву, все понимая и сочувствуя, а помочь – никак.
Да, мне кажется, в этой интерпретации случай безнадежный. Но это один вариант, а есть всегда еще несколько.
- Вы правы, Вы совершенно правы. Вам надо решительно сменить круг общения. Хотя порывать с привычной средой тоже не спешите. Во-первых, вам бы место для общения сменить – как, например, насчет другого леса – не призрачного, а настоящего? И приятелей среди почти настоящих зверей – вот у них психика здоровая. Знаете – давайте-ка вы ко мне зайдете через пару-тройку дней, а лучше – в понедельник ближайший. Думаю, будет у меня для Вас интересное предложение.
Все это я говорю обычным способом снова мужчине «слегка за тридцать». Тот согласно кивает, и, несмело улыбаясь, откланивается.
Итак, у меня заказ на исправление судьбы. Мужчина банально так хочет быть счастлив, что видит кругом одни несчастия.
Что выбрать – кицунэ или нечто иное?

На перекрестии путей бывает всякое, даже такое, что поначалу кажется неудачей, а оборачивается именно везением. Если хватает терпения дождаться естественного развития событий.
Снова тонкий звон колокольчиков – и я вижу всплеск яркого солнца за спиной моего посетителя. Вновь из внешнего мира пришел некто, у кого судьба не в равновесии.
Что на этот раз?
Я удивился почти яростному любопытству. В голове собеседника раздалось определение, позабавившее и насторожившее меня: «Мужи-ик, ясно дело – мужик!» Кажется это он мне пытается как бы комплимент составить. Я, не показывая, насколько хорошо его понимаю, приглашаю отдохнуть у себя и осмотреться. Интересно – какое нарушение баланса в данном случае?
Это очень молодой (так и хочется сказать – «самец») экземпляр, еще очень гибкий, неширок в плечах, очень пластичен. Со временем будет красив, наверное, пока же огромные переливчатые серые глаза и широкие темные брови едва помещаются на узком подвижном лице. Усмешка довольно зверская, но… пухлая, почти детская, словно нацелованная губа. Да, все еще только складывается, но уже и сейчас интересно – всякие кожаные одежки, явно татуировки, и при этом открытые широко, словно считывающие все вокруг и пробующие на вкус глаза. В них – тут же жадная оценка. Хочет много, очень много. Отчего так?
Проверенный способ – чай с пирожками, - позволил узнать больше.
Изумительно: всего как бы стечение обстоятельств, а мальчик пятнадцати лет из семьи, прямо сказать, постоянно балансирующей на грани столкновения с законом, теряет всех близких и в считанные дни перемещается из жалкого трейлера, по пути попадая в полицейский участок и в автомастерскую, в роскошный дом – в качестве еще неизвестно кого, правда, но все-таки, все-таки!
Занятно – не жестокая ли рука древних богов разом перекроила все эти судьбы? Прервала те, что были однозначны, решила переиграть ту, что показалась неопределенной?
Мальчик и впрямь довольно забавен: вот уже он старается обаять меня. Да так приступом берет обаять, что я сам совершаю поступок, разом отодвигающий всякое с его стороны посягательство: я просто рассказываю, что общение со мной вызовет исполнение желания. Любого, какое на данный момент будет достаточно сильным. А уж последствия этого исполнения желания – это и есть мой гонорар.
Надо видеть, как он разволновался!
Как он буквально перетряхнул все свои желания! Если бы мог – держал бы даже руки за спиной, наверное.
Хотя вот это было не очень понятно – он явно что-то хотел, и с чем-то готов был расстаться: иначе ко мне и нельзя попасть.
Мне становилось все интереснее – я даже почувствовал нечто вроде азарта. А в его голове клубились разные соблазны… И он судорожно заталкивал их от себя, от своего внутреннего зрения – чтобы не попросить невзначай и не лишиться взамен чего-то, что окажется еще дороже, на поверку. Желаний была такая яркая россыпь, что я, допуская мысль об ограниченном количестве душ и их многократном путешествии на землю, сейчас видел либо еще одну попытку какого-то средневекового пылкого итальянского политика реализовать себя, либо не менее пылкого герра Шлимана. Воссоздать свой мир, какой хотелось видеть в детстве и перекроить судьбу. Прорваться в круг весьма и весьма могущественных персон. Впрочем, мальчик часто спохватывался и… а, еще и ликантроп. Вервольф. Поэтому так красочны упоминания о вилянии хвостом, прижимании (настораживании) ушей и оскал. Парнишка себя считает слабым.
К сожалению, он не только пришел в себя, но и напугался до неприличия. А мне интересно – но чем удержать?
Кажется, вот оно, решение: Юлий!
Если один из них до неприличия сейчас удачлив, то другой считает себя невезучим, а точнее приносящим несчастья.
Уравновесятся?
Я попросил подождать минуту, добрался до Юлия и предложил встречу просто белкой пока.
Мужчина чуть не кинулся бриться, потом нервно рассмеялся…
- Сойдет и небритая белка – так пушистее, - принужденно рассмеялся он и нахмурился: как стать грызуном? Ведь это с ним во сне бывает.
- И сейчас Вы спите – грезите наяву, - ласково отозвался я, потягивая к нему благоухающую руку. Главное – не сразу клетку показывать, с какой я пришел.

Знакомство вышло уморительным: мужественный молодой человек принялся пожимать ошалевшему от сна наяву Юлию лапку, предлагать искреннюю дружбу: показывать свою несокрушимую уверенность в себе.
Юлий деликатно старался не прятаться и не кусаться – а искушение было велико.
Расстались на первый раз в неопределенности – каждый здорово сомневался в продолжении отношений и их характере.

Спустя неделю, или даже две, я снова увидел у себя Юлия. Он был рассержен, нервен, почти обозлен. Вопрос, который он задал, меня удивил: «зачем его познакомили с практически женатым мужчиной?» Я был так изумлен, что сам принялся расспрашивать:
- Как Вы говорите? Практически женатый? Это в пятнадцать лет? Давайте, начните самого начала, что Вы знаете и каким образом узнали.
Мой посетитель сначала побурел от прилившей к щекам крови, забормотал, сутулясь еще больше прежнего, что он, пожалуй, пойдет, толку не будет и нечего, а потом уж от самых входных дверей, почти будучи выпровожен за порог, вдруг встал и горячо заговорил:
- Нет, Вы не подумайте, я вовсе не эгоист, я даже рад всякому счастью людей, но это! Это! – он взмахнул рукой, словно в отчаянии бросая наземь что-то, и заговорил напористо, с увлечением – Это просто бред и несчастие! Вот представьте себе мое положение: я попытался увидеться с ним, с этим везунчиком, чтоб почувствовать – как мы, такие разные, сможем общаться? То есть теперь понятно – никак, но сначала я решил… в общем, я высчитал в несколько походов к окну комнаты этого паренька, где мы можем увидеться «на равных». То есть, это пока он зверь, и я – тоже. Там есть такой сад, и точно – лишь обитатели дома бывают в этом саду. И я видел… ну, это. Когда мальчик становится зверем там. В общем, не очень похоже на киношное – это выглядит легче и красивее – такой гибкий юноша, потом – р-раз! – и все: симпатичный зверь. Высокий такой, на длинных лапах, глаза светло-серые такие, подчеркнутые бровями длинными.
Я с интересом, не перебивая, слушаю это. Пока одно ясно – Юлий прямо-таки открывает для себя мир. Интерес к мальчику заставил даже вылезти из привычного круга. Сделал большие восхищенные глаза:
- Такой красавец! Светлый, темненький?
- Почти серебристый, прямо блондин, - смущенно-радостно отозвался Юлий.
И тут его прорвало:
- Поначалу было все прекрасно – я выскочил белкой на крыльцо, когда он вышел снова из дома, чтобы явно размяться в саду, такой невинный в своей обнаженности, такой… знаете же – прямо дышит спокойствием и вкусом к наслаждениям! И тут – я пробежался от крыльца к дереву, взбежал повыше, чтоб уж точно не достать было и поцокал немного. Звук-то заметный. Парнишка не особенно удивился, не смутился ничуть, а как был, просто подошел ко мне. «Привет, Юлий!» - просто так говорит, и я понимаю – вспомнил! Он меня вспомнил, а может – и ждал даже. Я даже лапками передними в восторге пристукнул! И ведь так потом замечательно было: он даже не стал трогать меня, просто улыбнулся – ну, знаете, как у него обаятельно выходит, как бы сначала опускает глаза, потом губы начинают улыбаться, и вдруг он вскидывает голову и Вы видите его открытую и широкую улыбку и искрящиеся глаза. Он… такой уверенный, красивый и благополучный!
В общем, мы сначала бегали, я гонялся по веткам впереди него, он гнался следом по земле, было так здорово – кажется, это такое простое и неумное занятие, а мне понравилось бегать. Потом мы отдыхали – и не надо было слов. Я даже не заметил, как он снова стал тем красивым парнем и взял меня в руки – но я уж точно не боялся. И его судьбу не боялся испортить, я просто был вне пределов досягаемости любых несчастий! Вот совсем!
Он что-то говорил свое. А я не понимал и лишь старался отдышаться. В общем, я как-то почувствовал, что пора – и спрыгнул с его руки. Он взмахнул рукой – вроде бы «привет» - и все, я уже в своем лесу и окно рядом. Домой надо – работа, то, другое…
Я все потом переживал и вспоминал это ощущение – бегать с волком. Не заботясь. Не страшась и только чувствуя, как хорошо и свободно, как ладно все получается у нас! Или у меня? Это, кажется, и сгубило все. Мне захотелось узнать, что он обо мне думает.

Работа, работа, каждый день и в перспективе. Это даже не занятость – это жизнь. Звучать. То есть чувствовать, передавать эти чувства, мучительно искать самый точный звук.
Утром я просыпаюсь, выплывая из обрывков мелодий, что-то слышанное, и если пальцы движутся – я это играл. Немного потоптаться на кухне, что-то из холодильника или по-быстрому сделать из полуфабриката, - и я пошел. Квартира мала, соседей надо беречь, потому я лишь днем репетирую у себя, и в театр убегаю пораньше.
- Зрассь! – это по пути на остановку, - Приветствую! Рад видеть (с поклоном – драной кошке, а то обидится больше, чем допустимо)! Как нынче – лучше, чем вчера (это старому вахтеру – показывая небрежно пропуск и проскакивая по коридору в репетиционные)?
Я иду поутру легко, в голове пусто и звонко раздаются отрывки мелодий, я блаженствую – ничто не тревожит, ничто не болит.
Публика оглядывается вслед – удивлены чем-то. А, это потому, что иду легко и привычной замкнутости нет, я почти улыбаюсь. Ну, и день примечательный: сегодня наш худрук свои идеи насчет нового сезона выдаст. Что снимают – мы уж знаем, но новое: тайна, тайна великая, и все ходят на цыпочках, равным образом опасаясь и большой бяки на всю голову, и праздника жизни.
Собрались все в малом зале, наш Лев Облезлый, встряхнув картинно гривой, начал свое послание. После краткого и очень ругательного вступления насчет репертуара вообще, он сообщил очевидное – что «Щелкунчика» снимают, а начинаем готовить «Ромео и Джульетту». Это как бы напрягло коллектив. Все начали прикидывать, каковы перемены в их личной судьбе то ли ведущая партии светит, то ли наоборот, не светит и «у воды» остаться. Это балетные переживают. Оркестранты переживают сдержаннее. Наверное, потому как столь выраженного солирования здесь нет. Другое дело – каждый знает (или уверен, что знает) свои резервы, что вытянет, а от чего бы лучше отвертеться. А уж солисты и вовсе утверждены на века.
Я меланхолично вспоминаю партию первой скрипки в теме Джульетты. Очень, очень высокий темп. Легкие пиццикато изредка. И часто – короткие мартле у колодки или у самого кончика смычка. Пальцы левой простукивают отдельные пассажи – но я спохватываюсь, и, чтобы не мешать, скучливо под разглагольствования худрука начинаю чертить профили. Сначала – его, нашего вершителя судеб львиноголового. Подумал, и усилил на рисунке отвисшую брезгливо нижнюю губу, поглаже сделал лоб – вышло что-то верблюжье. Спохватился – вдруг кто увидит? – и зачертил рисунок. А речь все льется. Умеет же он тянуть речи! Из отдельных штрихов стал складываться другой профиль. Я специально не загадывал – пусть нечто само собой проявится. Рука сама как бы набрасывает штрихи, тут – погуще, здесь – изгиб получается. Немного оттенить… Профиль Ларса был не то, чтобы точен – романтически узнаваем. Да, яркий мальчик. Я улыбнулся и снова принялся чертить: вот уже в три четверти, хорошо понятны линии широкой шеи, скользнувшие по щеке к плечам пряди волос, полуопущенные веки. Да, очень красивая линия разреза глаз, линия века вообще потрясающе гармонична. Легкий изгиб к внешнему углу смотрится изысканно.
Я откинулся и оглянулся, стараясь все же не особо выделяться. Оркестр тихо переживал новость, балетные нервно вскипали… но сейчас мы разойдемся – дирижер у нас вполне нормальный деспот и тиран, партии он уже точно знает, как и кому исполнять, так что – работать, господа! Заметив внезапно, что разговоры закончились и все поднимаются, поспешно вскочил, старательно пряча рисунки. Не то, чтобы, а все-таки не хотелось бы, чтоб эти мечтания рассматривали.
Санька удивленно вскинул брови, одними губами спросил: «Секрет?» и пошел вперед. Ну, да ладно – у Саньки своих проблем хватает, он не будет выпытывать. По дороге в репетиционную наше Меццо-сопрано вдруг торопливо хватает меня за предплечье и с силой тянет вниз: «Голубчик, дорогой мой, я жестоко хочу Вас попросить!» Изумила она меня чрезвычайно: о чем меня можно просить? Я ж никто и никакой! Предметов таскать мне нельзя, особых средств – нет совершенно, что уж там… Отбиваюсь обещанием «потом-потом» и сбегаю.
Нам быстренько разложили партии и сообщили основную концепцию, так сказать. Будем монументальны и проникновенны. И эдак пронзительны. Валторны переглянулись. Флейта холодно блеснула оправой очков. Ладно, на разборку партий – неделя, а потом – начинаем по отдельным номерам. Скрипки – с восьми. Потом репетируют духовики, и так далее.
Меня охватило нетерпеливое предвкушение – хоть и знаю, что пару дней буду лишь ужасаться звукам, которые будут получаться. И изведу соседей нытьем настраиваемого инструмента. Они, впрочем, довольно спокойно к тому теперь относятся – привыкли, ковер на стенку повесили, наушники к телевизору прикупили. И я почти плыву в блаженном тумане домой, весь звуча внутри этими партиями… Вот это грандиозное, как установление монумента: пам-парам-парам-парам! Парам-парам пара-ам-пам! Это после уханья валторн вступают разом все скрипки и четвертями, мерно, резко вверх-вниз, размашисто ведут тему. Что там на сцене под эту совершенно нетанцевальную мелодию твориться, я толком не знаю – не маршируют же они? И чувствуется в правой руке это растянутое движение – смычок вниз, сильно и длинно тянуть ноту… Как же это?
Спустя пару дней я вспомнил-разобрал все партии. Это было сильно! Конечно, доработок по пассажам еще много, и я, сардонически ухмыляясь, снова и снова отрабатывал некоторые места, как в школе еще, повторяя и меняя иной раз по пять разных вариантов штрихов. А задом наперед – это как на сладкое себе! Розовый период влюбленности в новую постановку у меня почему-то не прошел, как всегда, в тихом и счастливом уединении, обязательно поделиться захотелось. С Ларсом.
Нашел я его быстро. Парнишка сидел у себя в комнате, наверное, уроки готовил. Книг много, все так неживописно раскидано – в общем, женской руки или гостей частых не предвиделось. Я побегал по подоконнику, прикидывая, что бы могло заменить в этом случае покашливание, но мальчик сам заметил мелькание, или услышал тот грохот, который я издавал, скача по жести.
Он так мило улыбнулся опять, так решительно и бережно протянул ко мне руку – я даже расчувствовался. Решил, что и впрямь родная душа, наверное, парнишка музыку любит, может, сам как-нибудь поигрывает. Гитара там…
Покрутился по комнате:
- Не возражаете против некоторой беседы? Я ненадолго.
Он, к моему облегчению, не возражал и только рукой эдак показал, мол, устраивайся. Я вспомнил еще раз – нормально выгляжу? Пойдет? И… кажется, он не удивился и не поморщился. Только предложил жутко черного, до стояния ложки слащеного чая и бутерброд. От неожиданности я взял и то, и другое.
После первого же глотка меня прямо тряхнуло – такая жуткая вяжущая горько-сладкая штука,- и я это впечатление поторопился зажевать куском бутерброда. Проглотив поспешно (я ж не питаться сюда пришел), спросил:
- Так ты учишься? А где?
Я-то надеялся лишь завязать беседу, узнать, как он относится к музыке. А его прорвало: кажется, он был в том счастливом состоянии, когда надо делиться непрерывно, а то счастьем просто сорвет крышу. Он снова взмахнул вполне годной для занятий музыкой кистью, просиял и быстро, сбивчиво, то и дело вскакивая, принялся рассказывать про отца, про учебу с потрясающими учителями, про всякое-разное. Что он там изучал, я не понял. Какую-то ботанику. Странно – практический курс какой-то – вроде, сколько каких-то рецептов, что делают из шиповника, куда крапиву – в общем, изумительное траволечение, в чем я не разбираюсь и боюсь вообще в это встревать.
- А тебе нравится это? – вопрос, казавшийся мне довольно простым мостом к интересам вообще и музыке, особенно к музыке, вызвал просто шокирующий обвал слов. Я никак не хотел этого слушать – но куда было деваться: он прямо-таки обрушил нам меня свои восторги.
Так я и знал! Ну, конечно – разве мне вообще когда-нибудь может повезти?!
Парнишка, разумеется, ни в чем не виноват. Это все мое злосчастье, мое вечное невезение, что сидит на этом беличьем хвосте. Я только кивал головой и тосковал внутри себя: когда ж этот поток перекроют? А он рассказывал и рассказывал – про одну из своих училок. Как я понимаю, многоопытная баба просто привязала его к себе. В чем там дело и как он попался, я не понял – слишком был ошеломлен. Но такая радость и тьма восторгов насчет ее ума (кто бы сомневался!), талантов (могу себе представить), оригинальности (еще бы!) меня просто сделала больным. Какое там спрашивать про музыку – он фонтанировал мощной струей подросткового энтузиазма насчет… женитьбы на этой штучке.
- Как?! – потрясенно пролепетал я, - даже так? Ну… наверное, поздравляю.
А что тут скажешь? Насчет «беги, спасайся» он просто не услышит, а услышит – еще и обидится. Парнишка радостно хлопнул меня по коленке и, перетащив меня на диван со стульчика, приступил к новому туру восторгов насчет этой бабы. Он при этом немного касался меня руками, иногда – бедром и я даже ощущал его запах. Думаю это все-таки был шампунь или еще что – уж очень приятный отчетливо лесной аромат. Люди-то довольно неприятно пахнут – соленой селедкой пахнут женщины, к примеру, от мужчин тянет чем-то горьким и властным, или кисло-горьким и тоскливым.
Мне неловко с этим бокалом чая, да и бутерброд некстати. Ужасно неприятно. Я ничего не хочу слушать про это подростковое безумие!
Совершенно не знаю, как выйти из положения: ужасно не хочется просто так уйти, и больше никогда не встретить. Может, все же если подольше послушать, он выговорится?
А, вот оно – уставил на меня свои глазищи и спрашивает: «А как у тебя, Юлий? Ты классный, даже не ожидал, что такой!» Я торопливо пристраиваю бокал с остывающим чаем и пытаюсь рассказать про музыку. То есть спросить – как он ее чувствует? И получаю новый взрыв восторгов насчет отца, который поет и играет, а еще он художник, насчет той же бабы (нигде от нее спасения нет!) и что он во всем ничего не понимает, а любит рок. Но он будет стараться учиться. И не могу ли я подсказать, как научиться понимать серьезную старинную музыку?
- Просто слушать, Ларс, просто слушать. Привыкать. Пытаться понять – по-другому не получается.
- Так, я понял. Списочек? Того, что слушать. А то я сам не разберу. И еще. Мне надо, чтоб объясняли. И еще Софи – можно будет про тебя сказать?
Я, как последний идиот, кивнул, бормоча про поздний час и занятия, как-то отцепился от парня и… выбрался. Нет, Вы скажите мне, как можно общаться с человеком, или кем еще, когда он бредит свадьбой?!

Я восхищенно вздохнул: получается!
- Все же присядьте, Юлий. Так будет гораздо лучше, - я мягко улыбаюсь и делаю шаг назад. – Вспомните, с чем Вы пришли сюда: Вы разочарованы в окружении, у всех одни проблемы и Вам кажется, что это Вы способствуете несчастьям. Так?
Юлий уныло-настороженно кивает головой и снова садится в то же самое полукресло. Снова та позиция, чтоб неглубоко сесть и быть готовым выскочить из него и убежать.
- А теперь Вы встречаетесь с мальчиком, парнишкой, который прямо фонтанирует радостью жизни. Вы разговариваете, бегали на разминке – и ничего плохого не случилось?
Юлий снова молча кивает, выжидая, что дальше.
- Та постановка, которая будет ставиться, всерьез ухудшает положение Ваше, или кого-либо из ваших приятелей?
Юлий даже вздрогнул, заметался глазами… потом уверенно качнул головой: нет, ничто не ухудшилось.
- Значит, пока Вы лично, прямо или косвенно, никому беды не принесли. И сами не пострадали. – я позволил себе ласково коснуться заранее заготовленного контракта пальцем. – Теперь Вы взяли бы себе этого волка, верно? Он Вам подходит?
Моя улыбка, чуть отстраненная, обращенная скорее к себе, чем к посетителю, просто расслабление перед финальным ударом. Потому что Юлий, вдруг засомневался и пятится – но врата неизбежности уже распахнуты, и он все равно отправится туда же, куда и все предшествующие: навстречу судьбе.
Юлий.
Я, кажется, позорно бежал. Я хотел, я очень хотел его взять. Но как?! Как можно забрать мальчика? Где мы с ним будем?..
Я схожу с ума, потому что на самом деле бурно рассуждаю сам с собой, КАК мы с ним жили бы. А он согласился бы?
Нет, безумие, чокнутый китаец или кореец, все это из-за какой-то замотанности, надо вырваться из этого круга репетиций в одиночестве. Слишком много классики.
Ах, да: классика. Такая классика, которая ему бы понравилась.
Я пробегаю глазами корешки нот, потом – на специальной полочки всякие записи выстроены. Да, задачка.
Он явно любит все очень яркое. События, переламывающие жизнь. Вот его жизнь сломана, а он лишь ярче стал. Ставящие совершено запредельные условия для проявления характеров. Сплошной Шекспир. Кажется, томик Шекспира и еще Достоевского в мягкой обложке я у него видел. И? Надо яркое и мелодичное, не слишком длинное.
Поэтому драматичная и яркая увертюра к «Эгмонту» не пойдет. Совершенно. Хотя тема сарабанды – самое то. Это когда вместе будем слушать, и он попривыкнет разбирать. Я заулыбался, представляя свой слабоватый голос, пытающийся напеть под аккорды фортепиано, это самое «так судьба стучится в дверь»…
Это, значит, потом. А для начала… Чайковский – «Щелкунчик», дуэт принца и феи Драже. Нет, не совсем начало – то такая нежность, такая любовь. Может? Нечто на грани. Между любовью и смертью?
Романс. Да, ансамбль скрипачей Большого, Романс из кинофильма… кинофильма «Овод». Это и про смерть, и любовь – все есть. И Прокофьев? Гавот из Классической симфонии.
Я быстро набросал рекомендации и… а как я ему передам?

Я сходил к нему. Это непередаваемо. Он хотел слушать «Князя Игоря». И только его, а лучше всего – «Половецкие пляски»! И песни оттуда же.
У меня после прослушивания, его вопросов и моего путаного объяснения с повторами долго искры в глазах были. Нет, даже не потому, как все предвкушаемое не совпало. Оказалось, что когда он хочет знать или получить желаемое, это существо буквально придавливает и выжимает все, до чего сообразит дотянуться. Он задает вопросы так быстро, будто заранее интервью заготовил. В общем, мне кажется, я для него слишком слаб.
- Классно! – почти все его реплики так начинались, неважно, что было потом, - а вот…
Он много знает. Удивительно много. Все сплошь не то и не так, на что я рассчитывал. Он… это он. Настолько своеобразно, что кажется нереальным.
Я ни разу не смог использовать заготовленную фразу – им не было места. А говорить пришлось много.
Я пришел к себе, выпил водички… и почувствовал себя никчемным, но счастливым.

Ками
Я навестил Ларса – потому, что было интересно, и потому, что надо было прояснить ситуацию: кто же из них принимает? То есть – с кем будет подписан контракт?
Ларс был очень бодр и полон планов, хотя явно нервничал.
- Ты прикинь, - сразу, не откладывая, после «привет!» приступил молодой человек, - мне, чтоб жениться, надо аттестат иметь. Про среднее магическое образование. Нет, я ее уважаю, и все такое – но причем образование, когда женишься? Я могу, нет вопросов – но вот зачем?
Это было неожиданно даже для меня. Я все-таки хотел узнать, какие изменения начались и просто выслушать, что будет сказано. Речь оборотня так занимательна!
Ларс вполне оправдал мои ожидания, даже более того: на самом деле желал проговорить все, что его занимало. А это была женитьба и отец, отец и женитьба.
- Старших всегда нужно выслушать. Очень хорошо, что ты почитаешь отца, Ларс…
- Еще как! Он такой! Это даже не клевый – это… - и молодой вервольф вздыбил шерсть сразу руками, яростно почесываясь, и просто мышцами кожи. Ну и зверь!
- И тебе вскоре станет скучно, если ты не постараешься узнать, что он знает…
- Мне – скучно? Да ты шутишь! Как мне будет скучно – тут знаешь, какие вечеринки! Так поют, а картины!..
Даже интересно – его все-таки убедят, что учиться надо? Как китайцу, мне это очевидно. Но Ларс – это не китаец.
- А ты уже решил, кем будешь в этой жизни?
- Я теперь точно знаю – писателем! У меня уж повесть есть, начал вот… - и парнишка кивнул на ноутбук.
Да, его желания фонтанируют. С этой точки зрения – ему контракт подписывать, а робкого Юлия – ему отдавать.
Мне не показалось, это точно так и происходит: поговорив с Юлием я ничуть не изменился, послушал Ларса(потому что он говорит, а если соизволит, то выслушает то, что хочет услышать) и стал говорить в его манере, то есть очень короткими рублеными фразами, внезапно оборванными даже.

Юлий
Опять, хотя и известно было давно, но все равно внезапно приключились гастроли. Какой-то очередной фестиваль искусств, в провинциальном, сравнительно мелком городе – что-то около миллиона жителей, много машин местного производства, типовая застройка – в общем, смотреть не на что, хотя этого много.
Хотя это я погорячился - все-таки модерн тут неплохой. Жаль, филармония у них новодел. По рассказам местных музыкантов, прежнее было построено для Купеческого собрания с соответствующим размахом. Все с тоской вспоминали лестницу и перила из цельного дуба, поразительную лепнину… Зал большой, но не очень. Неудобный какой-то, все фиолетово-коричневое и много странного стекла.
Только этим, может быть, и оправдывается тот странный заскок, что я легко познакомился с какими-то балетными из некоего «Имперского Русского» не то театра, не то балета, и пошел на их представление. Ожидался милый концерт из популярных балетных номеров, потом – дружеские посиделки.
Я сначала скромненько уселся на балконе и прилежно смотрел всякие па-де-де из «Баядерки». С каждым номером мое недоумение все росло, а когда объявили антракт и наименее устойчивая публика явно удрала, я решился – и пересел в партер.
Во время второго номера в отделении – Гран-па из «Дон Кихота», - я был уже готов ржать в голос. Это немыслимо!
Китри, не знаю, как там ее звали, была, мягко говоря, тяжеловата. Ей было так больно и трудно ходить по сцене, а уж всякие поклоны и прочие фигуры с перемещением головы были настоящей мукой. Она с готовностью рушилась вниз и с явным стоном и скрипом разгибалась. Ее партнер вовсю ей сочувствовал – сам был бодаем примерно так же. Они оба хотели склониться, и… там остаться. Следы отличного гудежа были видны в каждом страдальческом жесте, в мученически заломленных руках в арабеске. И вот, знаменитые моменты – надо поднять Китри и пронести, держа над собой, несколько шагов по сцене. Р-раз! – и руки дрогнули, дошло лишь до уровня груди. Шатаясь, но мужественно все преодолевая, танцовщик прошел до положенной по рисунку танца точке. Кордебалетные четыре девочки издевательски легко и без признаков опоя кружатся, как всегда тут кружится кордебалет.
Героическая пара продолжала свой перфоманс. Еще серия пробежек, оканчивающихся шикарными поклонами, в которые оба рушатся с видимым облегчением, через секунду сменяющимся величавой мукой в стиле «эх, дубинушка!», и, наконец, еще одна верхняя поддержка – ой…
Отчетливо хекнув, танцор рванул Китри вверх, уцепившись за талию и… не вышел! Дама была поднята на уровень диафрагмы и тяжко брошена. Ей от этого было уже совсем «никак» и она изобразила «что-то»; зато кружащиеся девочки так отчетливо прыснули, когда вновь закружились от центра к углам сцены и побежали своей красивой мелкой поступью по кругу, что в действии явно появилась интрига!
Честное слово, этим труженикам я аплодировал. Несгибаемые!
Потом был знаменитый дуэт Зигфрида и Одилии. Честное слово – это было настолько неожиданно, что я дал себе слово обязательно спросить Ларса, не сходить ли на балет. Это нечто!
В общем, я смотался к бойким сидельцам у стоянки такси, принес девочкам цветы, полюбезничал и смылся. В самом деле – у нас было утреннее выступление, в час дня – где-то на выезде, и еще вечером. Милы прелестницы, ничего не скажу, но я уж лучше полюбуюсь издалека.
Эта поездка меня здорово встряхнула. Прямо сказать, я даже не так был пессимистически настроен, когда Меццо наша напала снова с просьбой «Голубчик, я знаю. Это выше человеческих сил, но надо! Надо!»
И вот я, побрыкавшись и поизумлявшись, все же иду по незнакомому адресу, вид вполне официальный с покушеньями на моду, в руках пакет с необходимым припасом: у меня неромантическое свидание. На лестничной клетке меня охватывает паника, когда палец ложится на кнопку звонка, и вовсе хочется белкой мчаться, не разбирая дороги, по Лесу. Только бы не здесь быть! Но вот кнопка нажата, а за дверью тишина, и я, с облегчением покрываясь холодным потом и выдыхая, жму второй раз и поворачиваюсь, чтоб ретироваться.
Не успел! Дверь отворилась какой-то нос в очках высунулся наружу и мне пришлось здороваться и входить. Нос был откровенно толстоват, что не шло ни в какое сравнение с объемами на лице, а особенно – фигурой. Телесный избыток начинался сразу под очками, плавно стекал очень розовыми щеками на круглый подбородок, а все вместе – давил на белую, очень белую шею и ниже. Дальше я старался не смотреть – было очевидно, что одеяние холодных голубоватых тонов покрывает корпус в кустодиевских пропорциях. Совершенно не тронутый помадой рот ухмыльнулся, и сипловато раздалось:
- Ну, увидел, какая я страшная? Три минуты на размышление. Можно сразу тут.
Я совершенно ошалел от двусмысленности фразы и то ли разворачиваться и бежать, то ли остаться… Она сама приняла решение:
- Раз пришел, то проходи. А то весь кайф обломаешь.
Комната, которую я увидел, была ничем не примечательна. Все такое – светлое то ли дерево, то ли «под дерево». На стене неожиданно блеклым пятном обнаружились «Московские дворики» Поленова – копия маслом. Хорошая. Ни кукол, ни мишек, словом, ничто не указывало на обиталище старой девы. Даже кота не было видно. Разве что цветы – вот этой жирной зелени было много. Она практически забивала все окно и что-то виднелось на балконе. Не поручусь, но, мне кажется, там были какие-то громадные помидоры.
На столе, стоявшем не посередине комнаты, а почему-то у стены, что для круглого старинного стола неожиданно, появлялись тем временем признаки надвигающегося застолья: хоть ты тресни, а оливье кажется, не миновать. Хотя, видимо, будет еще что-то. Спохватившись, я вручил свои приношения. Она одобрительно посмотрела на меня, на коробку дорогих конфет, на цветы…
- Лучше бы я поручила тебе выпивку приобрести – сама стесняюсь. Да и мало в этом понимаю. Ты хоть помнишь, как меня зовут?
Я опять онемел. Мне стало мучительно стыдно, неловко до тоски – и в самом деле забыл!
- Просто посмотри мне в глаза, - сказала она все так же спокойно и внушительно, - просто посмотри. Там видно кошку. Обычную, дворовую серую кошку. Спокойная, немало наголодавшаяся. Как ты ее назовешь – киса?
- Киса… Дымка, - ошалело промямлил я.
- Вот! Подходит! – она удовлетворенно улыбнулась, - так даже интимнее.
И тут в этих тускловатых серых почти кошачьих глазах мелькнуло нечто иное, отчего я готов был бежать или вообще кинуться в драку, даже не знаю, заметался я просто в истерике. Там, на миг буквально, шевельнулось что-то завитками, и прямо в душу беличью глянуло нечто с серебристыми пронзительными, словно металлическими, глазами.
Киса, она же Дымка, повернулась отправилась в кухню.
Странно, но, похоже, готовить она умела. Или накрывать – что почти одно и то же. Я так и не понял, в чем была та самая помощь, которую я оказывал. Приходили еще гости, немного, но в тесноватой квартирке еле уместились. Кажется, просто провел странный вечер в совершенно незнакомой компании, меня очень осторожно изучали и я изо всех сил старался не быть никем, кроме и в самом деле скромного музыканта из весьма знаменитого театра. При этом уйти пришлось чуть ли не первым, что тоже как-то положительно было оценено. Кисой, по крайней мере. Прощание было формальным и я ушел, так и не поняв – что это было и будут ли ее встречи? Наверное, нет. Вспомнив про серебряный взгляд, вздрогнул и решил, что это к лучшему. Съест, а ты и не понял, так и останешься жить без души, по инерции и незнанию. Хотя… пели, оказывается, она… в общем, проект с ювелирными вещами из морских редкостей был изумителен. Очень стильно и необычно. Так чем я там был – еще одной редкостью, что ли?
Кажется, я даже не видел никаких ни у кого несчастий! Это было так здорово – то ли я теперь не обращаю на это внимания, по душевной черствости, то ли еще как, но мне это состояние понравилось. И я даже решил проверить, как теперь пройдет встреча с ним. С тем самым волчонком.
Наверное, я просто эгоист, и в самом деле хотел узнать про себя: насколько дела мои стали лучше. Все-таки не очень приятно было именно так про себя думать. Извздыхавшись так, что наша Меццо стала бросать на меня жалостливые взгляды и чуть не прервалась жевать свою жвачку из телефона, я все-таки взял себя в руки и… отправился к Ларсу, как только представилась возможность. Честно – я никак не думал застать юношу таким подавленным. Неужели я все-таки скверно влияю?!
- Привет, Юлий, здорово, что ты пришел, - снова просиял он и спихнул из кресла кучу книг на пол, - давай, устраивайся! Чай?
Я был снова обречен на черный, очень сладкий чай, который теперь принял с привычным содроганием, как странную и необходимую деталь в облике Ларса.
- Ну, как дела у тебя? – я рискнул спросить первым.
- Дела? – красивая рука небрежно отбросила пряди со лба, снова подчеркнув, какой лоб широкий, гладкий, а волосы шелковистые. Я только сейчас обратил внимание – он был при двух косах и только челка все время норовила упасть на глаза. Пухлые губы упрямо сжались, дрогнули крылья носа. Он явно что-то переживал, причем тяжко, сопротивляясь.
- Слушай, как считаешь, если я хочу жениться и невеста согласна, так что может быть плохого? – вопрос был задан довольно риторически и поэтому я лишь ободряюще уставился ему в переносицу, так, чтоб не выказать всех своих сомнений именно по этому поводу. Да вот не так все – его жизнь, его еще недоигранные солдатики-казаки-разбойники, всякий футбол и плавание. Если жена – то какая учеба и дружба? Пляж, знакомства, и все такое?
- Вот все мне прямо или аккуратно намекают, что я – сопляк. И что жена, такая… знающая, состоятельная – это не для меня. А почему? Я ее люблю, она меня – тоже.
Вот один из самых безнадежных случаев. Невозможно отговорить юного мужчину от рискованного приключения с роскошной взрослой женщиной.
- Я даже украсть ее могу. У нас, у вервольфов, и такой брак признается. Если год проживем вместе, то потом приводишь жену к Ликейе, и она подтверждает брак. Вроде, так. Или можно иначе. Надо поискать насчет обычаев. У ее родни тоже… жен похищали. И она и так согласна. Потому что любит. И я…
Мальчик снова сжал свои руки, но не ломал их, не хрустел суставами… значит, бережет себя. И напрасно дел не натворит.
- А где жить будете? У нее? – обычно простые вопросы насчет быта и прочих приземленных материй типа заработков и где жить придется как раз и позволяют довести ситуацию до очевидности абсурда этих намерений.
- Можно и у нее. У нее дом – настоящее чудо, - парнишка выпятил губы, потом сжал уголки губ, - нет, не пойдет: волку, чтоб увести с собой свою самку, нужно свое место, логово. Дом построить.
- Значит, пока надо подумать – где место, как строить будешь, так? – и я расслабляюсь, думаю, сейчас сам поймет грандиозность и невыполнимость задачи.
- А, так у нее надо спросить! Она точно сможет место показать! – словно его подбросили, вскочил, заметался на длинных стройных ногах, косички тут же расплелись и вся грива его на свободе, роскошно поблескивая, разлетается вокруг лица. Обернулся обрадованно, хлопнул меня по плечу, - ну, до чего же здорово, что ты пришел! Я б долго расстраивался! А делов-то: спросить у нее, как она хочет – украсть ее, в мэрии, или магическим браком? И про дом! Мне, как принцу готскому, и замок построить уместно, что скажешь?
Я просто снова ошеломлен.
- Замок? И хватит денег? Или тут у вас как?
- Ну, денег должно хватить. Я неплохо зарабатываю. На себя, как видишь, не трачу особо…
И он снова сосредоточенно заметался, потом небрежно развалился в кресле. Почти лег.
Я осторожно спросил:
- И насколько хорошо?
- Я не заглядываю сам в банк. Это у меня персонал, можно сказать, бухгалтер и нотариус, знают. Они молодцы – дела мои крепко ведут. Точно хватит. В банке ведь еще и проценты идут, верно? А так… мне сначала, как София подсказала, казалось, что на другую одежду типа джинсу и на погулять с ней на свои, я заработаю – а больше и не нужно. Оказалось же… я сначала обалдел, просто работать, думал, времени ни на что не хватит, тут учеба же…
Он снова счастливо и расслабленно заулыбался, весь лучась. Так и есть – опять про эту свою Софию:
- Она у меня умная и строгая. Знаешь, как в руках держит – не забалуешь! Учиться велела, и сама учит, и других мне отец нашел. Здорово вообще. Она все обо мне заботится: говорит, что до моего получения аттестата нельзя. Это, в общем. И я честно – ни разу до свадьбы. Поберегу ее.