Сказка о возможном

[dobutsuco]

Название: Кикимора на дачах
Автор: Сусуватари



Часть первая: Про кикимору и ее времена ранние, приятственные

Оригинальное, имеющее очень отдаленные связи с реальностью, повествование.

На веранде дачного домика зимнее солнышко прогрело сквозь стекла полы - тут кикимора даже шевельнулась. Но глаз все равно не раскрыла. Солнца она не любила, разве что на закате - но до него еще было время, а пока можно дремать, вспоминать, саму себя хвалить.

Вспоминать сладко, воспоминания бодрят, как медвяная роса, что бывает на листочках как падевый мед: кикимора тогда чувствует себя большой,важной, называет себя достохвальной и другими длинными торжественными словами. Может и сплясать для себя, поглядывая в отражения.

Воспоминания, как отражения, она любит, хоть и не все. Если окошко, в котором отражается кикимора, пыльное, помутневшее, то кикимора себе там нравится. В глубоком пыльном облаке, в темноватой глубине, кикимора видит себя гладкой, большеглазой, если в перья нарядится - то будто пава, а в меху - пушистей лисьего хвоста. В своей памяти она любовно сложила и перебирает самое сладкое и приятное. Про себя справную молодую, еще безымянную, про жизнь болотную привольную...

Хорошо было на болоте. Речка да ручьи, гривки-пригорки с елками да осинками. черничники и заросли папоротника, а пониже, но не где быстрое течение - просто топкие уголки, лужайки мокрые, а еще есть трясинка. Мох растет разный - один стелется по стволам - пышный, листовидный, одевает будто бархатом; другой тянется плоскими пластинками, а то и ниточками, а еще есть совсем особый - белесый, седой и запасливый на воду. Затягивает песочек да камни мох, накапливает в себе и под собой водицу, водица та мертвая: кислая, терпкая, холодная - никому не под силу ей напиться. Только безымянная кикимора радуется такой водице: значит, будет она прыгать да качаться на тонкой моховой покрышке над водой мертвой, будет ей пыльца с осок высоких и крохотных на прокорм, да ножки комариные. станет она пустые скорлупки от яиц птичьих таскать да медовую падь в них собирать. Сытно жить на болоте - ходи в длинных сумерках да летней ночью, там подкормись, тут пошебурши для развлечения, а к рассвету можно на любой кочке спать устроиться, да комаров с бабочками полавливать, еще мухоту всякую. Тгда приладилась кикимора, безвидная и безымянная, из прядей мха крутить динные косы стараться из листьев осоки себе забаву да украшения делать. Потому что всегда за летом осень, а после долгой осенней печали - глубокая зимняя тоска: все кругом хрупкое, такое безвкусное - одна клюква и то если есть, кислая до боли. Звери пробегают, которых кикимора стронится, уж очень они сильны , птицы налетают, слишком для нее быстрые да малочисленные. Так приходится зимовать да лета ждать на том жире и воспоминаниях, что с лета запасла. А так вроде запас больше - пряди мха, косы травы, еще выложить скорлупочки, может, перышек набрать - для приятных воспоминаний, чтоб проще во сне перебирать: как птицу напугала, куснув за шею внезапно; как напилась крови лосиной, впившись ему в губы, когда лось по клюкву пришел на болото зимой, как хохотала, отвадив бобров, вздумавших запруду на ручье делать да озерцо творить для себя. Нет, не даст поднимать воды в болоте кикимора, не позволит утопить ее болотные угодия!

Солнышко то греет, то еле пригревает. а то и вовсе холод да темень, но кикимора болотная все одно - бродит, шуршит, голоса чужие слушает, с травы пыльцу да медвяную росу собирает, кормится. Стали появляться не звери двуногие на ее болоте. Поначалу ей забавно было - то какую штуку у них вытащить, то закружить в топь завести, чтоб подробно уж на мертвом все-все рассмотреть - тряпочки, ленточки, цветные швы на одежке, а то бусы. С бусами совсем непонятно - как ягоды, а не едятся! Кикимора так увлеклась, что в окнах болотных принялась себя разглядывать - куда бусы применить, на что ленточки да тряпочки навесить? Оказывается, чтоб больше ленточек навертеть можно, хорошо рожки пристроить на голове. И глаза бы отрастить побольше...Стала кикимора облик принимать, чтоб было за него себя хвалить. Все новое, что удается заполучить, сразу к себе прилаживает - и хвалит себя: мол краса и добытчица. Однако, ленточек да бус прибыло, а клюквы и травы - убыло Не понравилось это кикиморе, стала она решительно с болота охотников до ягоды и травы гнать: то криком гонит, а то просто - топь раскроет, тонкими руками за ногу схватит - и ау. Пришли - тут и оставайтесь, развлекайте меня, а уносить ничего не позволю, дескать.

Сырое лето, и еще сырое, и зимы холодные долгие - болотца слились в большое болото стало безлюднее. Осталось кикиморе только то, что утащила, да прежнее болотное изобилие вернулось. В покое внимательно рассматривает кикимора, примеряет разные облики, сравнивает - сколько где тряпочек, как что прикреплено, из чего тряпочки состоят, да что у пояса.. с поясом вообще беда - никак не прилаживается на ней. Все пояски, что нашла. растрепала - а не придумала, как с ними быть. Нейдут на кикимору пояски!



Часть вторая: Про кикимору и нашествие люди двуногой, дачной.


Ушло солнце. снова захолодало - и воспоминания у кикиморы стали медленней и злей.
Злиться было, на что: в холод и в дожди все чаще набегали на болото двуногие. копошились круче бобров, рыли в песочке, катали камни, рушили ели - и вскоре ушло болото, остались мелкие мокрые местечки. Вроде и больше стало травы-осоки, ягоды малины вдруг прибыло, да собирать не успевает кикимора. Весь день шастает людь двуногая, трясет пыльцу с осок да камыша, зря еда пропадает, не собрать пыльцу мокрую, потекшую; нет сонной одури - висит гул от слов странных, похожих на заклятия:"Тудыть-растудыть, твою ж!.. леший дери!.." и еще разное, коротко и жутко звучащее. Над людью вьются комары да мухи, а все лишь видит жирную добычу кикимора, да не ухватить ее. Нет, чтоб, как на плавно кормящемся лосе - облепили плотной толпой шкуру и сваливались потом, сытые, полные крови, комарихи, неспешно пытались на кладку лететь к мелкой луже теплой, вот тогда хватай еду сытную, подбирай кровушку - а нынче комары все носятся с воем-стоном пред смертью неминучей, мечутся да уворачиваются от метких шлепков ладонями. Мухи тоже - появились с людью большие, блестящие да жирные, но так просто не даются, на капли росянкиных листьев не приманиваются - пируют на потных лбах, да на кусках, что людь оставляет.

Роют по болоту и гривкам канавы длинные, глубокие - глубже русел ключей и речек; тащут всякое дерево, передвигают пески да камни - вместо редколесий и чащи прямые пути появились. Страшно кикиморе, голодно - плачет она на закате, бранится на рассвете, всеми своими проклятиями лесными бросается - про дерево которое придавит, про яму, какая ногу сломает, про всякое, что поберет растревоживших болото, изводящих топь родную. Зато днями рядом таится, дремлет да подслушивает-подглядывает: что людь ест? Может, и ей того самого надобно? Ночью вперегонки с лесными мышами да ежами шуршит в узелках да в котомках - хоть крошек распробовать, а то утянуть да вдумчиво изучать.

Появились травы неведомые - злые, одна на вид мягкая, с листом широким и по низу каждый лист в иглах прозрачных, а в тех иглах вода едучая - раз кикимора лизнула каплю, думала, вдруг сладко? - а потом плакала, плакала... другие травы были горькие, а некие вполне себе приятны - сыпят пыльцу щедро, угощают-кланяются - ими кикимора довольна. Новые травы стоят вдоль запустелых песчаных залысин густо - хорошо там прыгать да шуршать, наедаться в срок.

А потом да не вдруг, новые перемены начались: стало пробегать чудище дымное жаркое как пожар. но лес не жгло; на осушенных островках быстро выросли деревянные коробочки, с острыми крышками, а в них стали оставаться жильцы, запахло яблоками в сахаре, баранками на молоке и прочей снедью душистой - не чета пыльце с рогоза. И вслед за сметливыми лесными мышами и крысами кикимора сообразила - а не пойти ли в подпол в жилье к люди?

В жилье под полом будто вечные сумерки - кикимора поначалу даже про сон-отдых забыла: принялась обустраивать место все оббежала, обстучала, поскребла. Смешно кикиморе: у людей часть ног сменная, не то, что у нее - хочет в пушистых ходит, хочет - в оперенных, а то корешком смотрится - а эти двуногие то шкуру с себя снимают, то копыта роняют: поди, больно им глупым? На косы позавидовала,стала свои отращивать. Увидела кошек - позарилась и на хвост. Бусы и брошки одобрила - и себе спроворила из блестящих жучиных крыльев, из переливчатых мушиных брюшек - потом выкладывала рядами, сравнивала человечьи украшения и свои - у нее, ясное дело, лучше. Поглядит на человечье хозяйство, утомится за ночь, подкрепится осыпавшимся с бубликов маком да оставленным для домового молоком(Ха! Не зазвали из прежней избы домового, а она, кикимора - тут всегда!) - и свои тихие песни поет. Сядет на освещенное луной пятнышко. да лирически перескажет про все свои переживания: про красивого паука, который не дался съесть в подполе, сбежал проказник; про мышь, с которой мак с бублика делили; про тоску о медвяной росе и жизнь привольную в безвидности...

Летом теперь кикимора живет "с дачниками" - такие слова людь использует. Окрепла, подросла на масляных крошках, на мухах, что летели на варенье, напробовалась и молока, и сливок - даже про сметану слышала. Нарядилась как она себе объясняла, "как городская" - не в травяную рогожку, не в кусок коры да лыко - в настоящий лоскут ситцевый, да тесемок оторвала, и даже ленточка есть. Жила лето портниха на даче - так кикимора все перенимала как лоскуты соединять, как красивые пышные складки делать, как прилаживать ленточки да кружева. Иголки да булавки кикимора катала, катала ночью, тыкала в лоскуты - но что-то так, как у портнихи, не сложились тряпочки в красивое, на цветок лазоревый похожее, пышное и в оборочках. И опять с поясами промашка: как ни начинает их ладить кикимора, все то налобное что-то выходит, а то сразу вся заворачивается - велико для пояса, наверное.

Особенно обидно кикиморе, когда мелких привозит людь на лето - сколько от них шума, всюду шастают, того гляди - найдут! Пыль столбом поднимают, всю траву обтрясут-истопчут... одна радость - сладких крошек от иных перепадает. А то присмотрится да прикинется кикимора - да будто одна из них, шумит-гоняется,бросается штуками разными, дразнится. Подкрадывается, щекочет - те и надрываются до посинения, орут-хохочут...авось, сгинут из дому.

Предутренних холод пробирает кикимору, потому возможно, в зимний рассвет приходит ей на память самая большая печаль: как над дачами колокол гудит, голову ей мутит, как серебряной водой ее пытались гнать - чуть жива осталась,в почти что последнем болотце коричневой кислой мертвой водицей лечилась, как смеялись над ней - когда кикимора пыталась на зорьке плетение кружев превзойти.

И так холодом пробирает кикимору, что будто ясней ясного видит: как сейчас все едкие капли серебряной воды, капающие ей на рожки, чует; как ее тельце горбатенькое корчится от людского смеха да зубоскальства - людь ее кружева нашла, путанкой обзывает, друг перед дружкой трясет, насмехается; как стали мебель новую с плотными стенками да дверцами на злых замках ставить, да полы чисто мести, сразу все из дачи уносить... обидно было, горько да голодно. С тоски чуть было не подалась кикимора искать иного места. Холод превращает воду в рвущие тела иглы; пищат-плачут рядом, чихают, сопят мыши в норе; тихо стонет мертвое дерево, подвывают еще не вымерзшие кусты, сухо шепчет осыпающийся с елей снег. Еще несколько минут стискивающего смертной тоской мороза - а потом будет легче и не все умрут. Кикимора - точно выживет. И она погружается в ледяную дрему, пока не заиграет солнце



Часть третья: Сватовство к кикиморе и новые времена

Славная медленная весна со снежными комариками, да суетой лягушек у запруд сменялась мокрым или сухим летом, все торопливо наедалось, размножалось и запасало жирок на грядущие смертные холода. Кикимора тоже, как все, лето проводила в трудах: подслушивала, подглядывала, тащила и подбирала, кушала всего понемногу, но почаще, даже днем приладилась в тени собирать еду. До того стала шустра, что с попутным ветерком успевала проведывать целый ряд домов вдоль канавы с мутным ручьем - где в доме самовар ставили и сахар не прибрали-прикрыли - там пожива ей; кто уронил в щель пола пуговку блестящую - ей украшеньице и подарок; а то вдруг дачники с кошкой приехали - так поиграть-побегать есть с кем. А в ночь - перебежит кикимора через людскую нахоженную дорогу, отдышится - и по новому порядку домов обход учиняет. С толком, неспешно хоть ночь летняя коротка и дачники да прислуга бывают шебутные, неспящие.

Именно в одной из новых дач случилось с кикиморой целое любовное приключение(она приладилась подслушивать разговоры барынь про книжки и у кухарок да горничных - об ухажерах и крепко запомнила слова "амур, любовь, любовник" - должно быть очень приятно, вроде крошек и капель крема от пирожных городских). Кикимора была удивлена, что на участке, огороженом больше для вида, тонким штакетником, обнаружилась настоящая мощеная дорога, крыльцо не было щелястым и не скрипело. а в доме была самая настоящая печь и плита - с кухней! Первым делом, конечно, наведалась кикимора вниз - что насчет погреба? А не было погреба, кто ж умный на болоте погреб строит? Слишком легко болотная мертвая водица просочится и все-все кикиморушке достанется - а люди жадные, не отдадут. От дома пахло скипидаром, сытным достатком и росным ладаном - в общем. противно, так что кикимора покрутила длинным острым носом. и рядышком учуяла нечто куда более привлекательное - землянка - не землянка, а вроде низенького домика, стенки из бревешков, а снаружи дерном с живой травой укрыты - прохладно там и приятно молоком пахнет... Кикимора туда просочилась невидимой, разглядела полки внутри да кадочку, а еще корзины на полках да свертки - и пошла проверять-хозяйничать: что положено? годно ли ей в еду? Отметила особ: пришла раньше мышей, крысы тоже пока ходов не натворили помета звериного на полках нет. Какая на молодец - всех обошла!

Именно в этот момент своего торжества ощутила кикимора, что ее некто уверенной рукой(!) хватает за ножки и повыше. Взвизгнула с перепугу кикимора,спихнула для защиты своей персоны какой-то короб с полки - пришибить нападающего. Поскакала на четвереньках в самый угол полки, спиной в корзину с репой уперлась, справа - вроде свекла. Можно бросать, отбиваться. А по верхней полке вроде шорох раздался и прямо перед глазами кикиморы с верхней над ней полки стала свешиваться то ли голова лохматая, то ли веник из тонких веточек, а может, еще что неведомое. В венике показались круглые, как у кикиморы, темные блестящие глаза, а потом вроде рот зашевелился и услышала кикимора следующее:
- Слышь, тварь болотная, ты прибираться умеешь? За меня пойдешь?
Кикимора так глаза свои на тонких стебельках, блестящие да зоркие и выпучила: замуж зовут! Может, платок и пряник подарят?
- А ты кто есть? - церемонно ответствовала она, - каков есть, покажись весь! Да велика ли усадьба - может, вся за одним веником поместилася?
- Хозяйственная, к добру, - ухнул неведомый ухажер и. наверное, от особенного старания соблюсти все церемонии медленно сделался невидимым. Кикимора сначвл тоже захотела стать невидимой, а потом вскинула нос острый, поправила косу свою густую, всю в нарядных ниточках-ленточках да с листочками, погремела бусами - пусть смотрит-любуется, на ее красу завидует.

Жених показался весь, но сильно хорошего впечатления не произвел: большой мохнатый ком с глазами, а по низу вроде старые стоптанные валенки точат - ноги, стало быть, с копытцами прячет чтоб не стучали сильно, догадалась кикимора. И снова собой загордилась - она ног не прятала - мастерски глаза отводила. А то, оказывается, не всем доступно.
- Домовой я, - ухнул басовито жених, - пошли. хозяйство покажу. И повел с особого хода, в котором ладаном да скипидаром не пахло. Ловко - свой особенный ход иметь, вместе с кошкой ходить !
В отличие от жениха, все норовившего то талию у кикиморы найти, то длину хвоста измерить, то к рогам приценивавшемся, хозяйство кикиморе сразу приглянулось - большое предметов много, блестящего - не наглядеться, а еще кухарка нежадная:есть блюдечко с молоком для кошки. есть блюдце для домового отдельно, и все-все крошки сметает под печь - и искать не надо! Однако ж что-то про подарки жених помалкивал, а все теснил в угол. Кикимора вывернулась, стала расспрашивать про приборку, про то, давно ль с этими хозяевами жизнь, часто ли квартиры меняют - и обзавидовалась, прознав про покойную жизнь в доме уж почитай, двести лет.
- Печи чинят часто, - обмолвился домовой, - вещи трясут, мышеловки ставят - только успевай уворачиваться. Но корм есть всегда, особенно в праздники.
Кикимора раскинула так и сяк все резоны - и решила что спешить - всех лягушек насмешить. Хотя лягушки как раз в этом деле торопыги.
- Коли не шутишь, положено сначала свататься, потом помолвиться, а уж после - свадьба. Я в невестах пока похожу
- А прибираться?! - возопил домовой так, что в доме стекла звякнули. На улице испуганно затявкала собачонка.
- Само собой - будешь показывать мне, как прибираться надлежит, дом к свадьбе готовь, да про гостей на свадьбу не забудь, - ловко отбрила кикимора домового. И, хохоча, убежала прочь - из кокетства. Так бежала,не разбирая дороги, что едва остановилась у речки, через текучую воду без моста ей пути не было, заневолю пришлось остановиться и подумать. Ишь, какой: сразу ему соглашаться!

Все-таки был в предложении домового подвох, только кикимора не могла сразу обнаружить - в чем и велик ли убыток с того? Сначала она, сидя у воды и бросая елкины иголки в убегающую струю, вспоминала, строил ли домовик ей рожи, чтоб через то отменить какие обещания? Рож вспомнить не удалось, так как кроме мохнатости и больших глаз ничего не было видно. Потом она тщательно перебрала в памяти слова, и подозрения ее стали более определенными: ни разу за все разговоры домовой не применил ни единой фразы про "небесную красоту", "незабвенный образ", "страсть неутолимую", а слова "любовь" даже не подразумевалось. Кикимора тут призадумалась, а потом решительно встала и отправилась в дачу, что снимали какие-то исключительно занятые любовью жильцы: у них вечно толклось много народу, всюду были стаканы с чаем, рюмки, огрызки бутербродов и вечно громкими голосами говорили про чувства - с любовью там обстояло просто роскошно.


Часть четвертая: Любовь, любовь, любовь! Эти три разных понятия...(с)

Дача, на которую направилась кикимора после своего приключения со сватовством, была ею присмотрена на пикниках. Пикник - такое дачное занятие, когда двуногой люди отчего-то обязательно надо еду тащить к речке или пруду, садиться неудобно, но обязательно, чтоб притом приодетыми в новое-нарядное и еще там много разговоров. Больше бывает только на представлениях - но там как раз без еды, разве что "публика попроще" забудется и семечки вытащит грызть. На пикниках же, где иной раз засиживаются до заката, кикимора распробовала много приятного для себя и особенно пристрастилась к пирогам да пирожкам.

С точки зрения кикиморы, самое откровенное признание в любви и желании видеть кого-то рядом в пирогах и заключается. Семена злаков, дрожжи, - почитай, те же, что все лето живут на кожице яблок да прочей лесной ягоде, да к ним жир да прочая снедь в начинке - они и порознь едомы, но то была бы горьковатая, или пресная, или кислая еда, а когда делают пирог... вот тут получается нечто незабываемое и великолепное, что кикимора уважала, и в домах, где пекли пироги, бывала часто и вела себя с деликатностью, чтоб пироги не спугнуть. А то однажды не остереглась, показалась, когда пирог уж почти готов был, села на лавку в ожидании, что вот-вот пирог резать станут, и мало крику - из-за перепугу про пирог людь не вспомнила, носилась да углы крестила, какой-то водой обливалась, а пирог сгорел в уголья. Обидно... даже начинки попробовать не осталось. А угольки все выбросили - так они горькие, не еда. Слишком волнуется людь, видя красу кикиморы. Поэтому скрывается, но ради пирогов все же заглядывает. Потому пирог — это нежный жар, проникающий в тело с каждым кусочком, мягкая обволакивающая нежность масла и пористого правильно пропеченного теста; тихий сладчайший хруст ломающейся корочки на пироге, румяной и блистающей самыми аппетитными красками; и начинки! Столь разные, все до единой - сытные и приводящие в экстаз сладостью, или мясным вкусом, либо разжигающие любопытство и азарт грибочки да капуста. Воистину, лучшее, что есть в любви человеческой из всего, что видела кикимора на пикниках - теплые еще пироги да пирожки.

Знакомая дача была почти безлюдна - хозяйка была у себя и раскладывала наряды, прикладывала к себе, бросала, вытаскивала новые тряпицы и что-то бормотала прерывающимся голосом, взглядывая в мятую бумажку:
— Ваша любовь трогает меня, но я не могу отвечать взаимностью, вот и все.
Она делает странный жест пустой рукой, будто просит что-то и говорит "Одолжайтесь", затем фыркает и снова прикладывает к себе тряпочку или на голову что-то, смотрится в зеркало. Кикимора жадно таращится на всякие блестящие штучки и матерчатые цветы, на ряды мелких пуговок, но, сообразив, что раз хозяйка одна, про любовь увидеть тут ничего не получится ("вот и все" - уже сказано, что ж попусту ждать), отправляется посмотреть, не в летней ли кухне кухарка с горничной? И ведь угадала - хотя и не вполне.

Хорошо приходить, когда кухарка уж по второй чашке чаю выкушает, на третью решается и чуть задремывает. Тут самое то - крошки от пряников и кренделя пробовать , сахар стянуть, а то и чай со сливочками перепасть может. Опять же, как кухарка с горничной чаю отопьют, так непременно будут рассказывать про любовь ,- что про соседей слышали, у кого с кем, что припомнится, а горничная еще и книжки пересказывает. Кухарка ахает, меняется в лице, когда про роковые страсти и решения лишить себя жизни горничная рассказывает, но слушает про "незабвенную единственную в жизни любовь" всякий раз долго и разинув рот. Но сейчас обе в страшных хлопотах - кухарка торопливо осаживает тесто в квашне, горничная суетливо мешает на горячей сковороде капусту, скворчит все в масле, тянет грибами - похоже, еще до заката будут пироги в доме. Кикимора решается: сначала откушает чем-нибудь в канавке что найдет, а уж потом отправится выжидать пирогов в комнату к хозяйке, где про любовь на бумажке слова.

Пока кормилась кикимора, пожаловал гость, и хозяйка, даже не распорядившись насчет чая, кинулась с ним внезапно при свете дня про любовь по бумажкам рассуждать.
— Что? — говорит гость, с неудовольствием оглядываясь по сторонам и возвращаясь глазами к пустому столику, без намека на чай.
— Я еще раз хочу вам сказать. Мне хочется поговорить... — удивительно невнятно, против обычного "Глафи-ира! Чаю подавай!", бормочет хозяйка, а потом внезапно резко и зло продолжает, — Я не люблю своего отца... но к вам лежит мое сердце. Почему-то я всею душой чувствую, что вы мне близки...Помогите же мне, помогите, а то я сделаю глупость, я насмеюсь над своею жизнью, испорчу ее...(Кто не догадался - из диалога Дорна и Нины Заречной - прим. авт.)
Тут гость натурально, пугается, взмахивает руками и отшатывается. Кикимора с ним совершенно согласна: коли не любишь, так съешь постылого или прочь уйди, а говорить про нелюбовь - на себя накликать. А вдруг явится?
— Не могу дольше... — томно, как курица, призывающая цыплят, тянет хозяйка, и, явно не давая отозваться гостю на свои слова, поспешно выпаливает, — Я страдаю. Никто, никто не знает моих страданий!(тут она хватает за лацканы пиджака гостя, встряхивает его и завершает) Я люблю Константина.
Гость морщится, пытается убрать хозяйкины руки от своей одежды и бормочет сконфуженно:
— Как все нервны! Как все нервны! И сколько любви... О, колдовское озеро!
И тут же, бех паузы, злобно, как жеребец, фыркает и говорит совсем иным, тонким и капризным ноющим голосом:
— Матушка Анна Андревна! Возьмите себя в руки! У нас премьера через два часа, а вы роль, душа моя, ни в зуб ногой, от бумажки оторваться не можете. Непорядок-с!
И он снова дергается, стараясь освободиться из крепкого захвата. Хозяйка смеется тихим смехом, от которого вся мелко трясется. В глазах ее азартный блеск и смотрит она на гостя(насколько может со своего места разглядеть кикимора) с тем выражением, каким кошка целится на мышь.
— Я зову вас, целую землю, по которой вы ходили; куда бы я ни смотрел, всюду мне представляется ваше лицо… — с придыханием произносит она, а потом смеется громко и говорит совсем иным тоном, — что ж, давайте дальше репетировать.
Все существо кикиморы охвачено сомнениями и избыток впечатлений мешает разобраться: что ж это было?

Перебазировавшись к кусту сирени, откуда было прекрасно видно все, происходящее на летней кухне, чтоб пирогов не упустить пробовать и наесться, кикимора принялась раскладывать в уме все, что узнала про любовь.

Любовь, при которой сватаются, дарят пряник и платочек(как в рассказах кухарки) - это понятно и смутно одобряемо. Про "взамуж" - вопрос неясный, но это подождет.

Про ту любовь, когда(если верить книжкам, которые читала горничная) говорится много слов, лицо покрывает смертельная бледность, в руках "агромадный левольверт" хорошо слушать, поедая корочку от бутерброда хотя бы.

Про ту любовь,смешанную с еще всяким-разным, да еще когда смотрят и говорят с эдаким блеском, азартом — и хотелось слушать больше, и было боязно. Чувствовалось, что "больше" будет во всех отношениях, как бы потом не загрустить! А все-таки... И кикимора встрепенулась, навострила глаза и слух - что с пирогами? Все-таки любовь и пироги лучше сочетать, — решила кикимора.

И тут зашебуршала в траве мышь, вышла, с видом сонным и измученным, протянула кусочек старого лыка - записочку от домового. Домовой писать не умел - он слюнки свои оставил, именно они и повторили, обсыхая на лыке:
— Извольте срочно согласие дать. Мести дом пора.
Ни крошки пряничной, ни лоскутка в подарок, ни слова ласкового. Не запряг, а уж понукает! Рассердилась на то кикимора. И еще мышь домовую, рабу домового, пожалела. Сняла с нее заговор, освободила и пустила ее пастись в травку — для такой, как она. древней кикиморы, этот заговор щелкнуть проще ореха. Ну, женишок любезный, все сомнения кикиморушки разрешил сам. Найдет она, кому мести пол у тебя, неочесливый ты мужик!


Часть пятая: Приятный вечер.



Кикимора настолько сосредоточилась на пирогах, что совершенно забыла про хозяйку дачи, про гостя и разговоры с поминаниями любви. Набиравшиеся тепла, масла и сладости, пироги буквально способствовали перемене мировоззрения кикиморы. Ведь какая была у нее прежде повадка насчет еды: терпеливо ждать, отслеживать, в крайности напасть и сгубить кого-нибудь. Или хоть прикинуться острым обломком и кровь живую пустить. Голодная вольная жизнь. Таись, прячься, чтоб кто посильней не съел. Наедайся, пока можешь... на красоту, бусинки да фасоны ничуть никаких возможностей нет. С людьми жизнь сытная, они каждый день на даче стряпают, на стол накрывают, каждый день кикиморе угощение. Может, в домовухи податься?

Вольное житье хорошо. На болоте да в низине она от корней своя, от воды, от песочка и всякой травки - во всех единая связь. Ее голод копится в невыросших и нерасцветших существах этого места, ее сытость - в уловивших солнце и воду вовремя, в проглотивших добычу и уцелевших. Голода больше, он все прирастает и гонит искать насыщения, новой еды: крошечку, капельку, а лучше - больше. Пучок осоки, веточка сосны, сухое комариное крылышко, - все здешнее свое. Не выдаст, прибавит сил добыть еще кусочек, найти живое забредшее, не на болоте родившееся - и урвать как можно больше. Что-то да будет, что-то да попадется, а пока - спрятаться и ждать, всех забот-то. А голод - он привычное дело.

С людишками все не так.

Нет зимнего оцепенения - говорят, есть зимняя и осенняя тоска по лету, сквозящий холод пополам с теплом, еда то обильная, то совсем крохи, а шевелиться надо все время.

Пугать и со свету сживать почти что нельзя: двуногие могут извести совсем. Кошки рассказывали.

Думает, думает кикимора. Решила еще пройтись по дачам, пока пироги в печь наладили. Сначала, ползком да перебежками, вдоль канавки, что у ограды дачной - в незанятую дачу.

На хозяйственный взгляд кикиморы дача была всем хороша: крыша есть, свет сквозь нее и водица проникали в некотором количестве, на стенах - очень даже полезный мох кой-где появился, снаружи весело кланялись ей ситник жабий, незабудка болотная да толпой встречал поганки. Посаженные некогда кусты смородины одичали, обросли лишайником, обступили их папоротники да тонкие проростки елочек. Рядом пышно цвела калина, мечтая успеть отхватить как можно больше солнца, да чтоб все-все цветочки стали потомством обильным и настырным, цепким до жизни. Улитки, да слизни, пара жаб и скучающие до сумерек комары - красота, какая компания. Разве что маловато места - кикиморе, чтоб за лето нагулять жирок и пережить осень мозжащую, зиму стылую и весну чахоточную, таких дач нужно бы много больше.Это с дачниками, когда то обронят крошек, то круп просыплют, а то целую голову рыбью кинут и кикимора успеет раньше кошки, да придет в подпечек вместо домового за крошками хлебными - в разы меньше места надо. Зато и разъелась кикимора: ноги не так резвы, хочется бусиков да платочек чтоб яркий, с ужасом думается про холодную воду осени и лед, рвущий тело изнутри в зимой. Раньше бы и тела такого не было - а тут накушала.

Пыталась кикимора делать запасы на зиму, чтоб не горевать - да в первые теплые осенние деньки, как снова солнышко поманило, слопала - чтоб точно никому не досталось. Нор кикимора на болоте не роет, к чему ей, раз и вода ей не пустое опасное место, и гнезд не устраивает - каждый день она на новом месте отдыхать должна чтоб не выследили.

И по всему выходило, что надобно при людях быть, но чтоб людям не пришло в ум извести премудрую кикиморушку.

Очнулась она от размышлений при поедании цветочков подбела, потому как нестерпимо призывно потянуло над дачами ароматом готовых пирогов, терпко-сладких женских духов, дыма от самовара и папирос - и еще кто-то пробовал гитару.

Под звуки романса "Только вечер затеплится синий..." кикимора старательно таскала с тарелок и скатертей накрытого на веранде дачи стола куски и начинку. Вкусно было проглатывать первые куски, когда голод силен и любая еда вызывает хищную дрожь до боли, потом она принялась лакомиться,выбирая что для нее новое или приятней прочего. Сахарок не полезен - зато так хорошо, когда он напитался чаю со сливками и тает нежно, волнующе, исчезает в кикиморушке с легким веселым хрустом. И так ловко прятаться в изменчивых тенях, скрываться в полосках мрака вдоль перил, а то и вовсе пальцами дотягиваться из-под шелковой тяжелой бахромы скатерти.

Публика была сравнительно немногочисленной, не понадобилось столов перед верандой, и лампа была одна. Был человек с гитарой, барыни все были без огромных шляп и кикимора даже вздохнула: как она любила, чтоб большие шляпы, много тени, да еще чтоб от того было много шороха перьев.Томные, тягучие слова "Отвори/Потихоньку калитку/И войди/В тихий сад ты как тень..." , кружащие, точно отяжелевший от нектара ночных цветов бражник, вызывали внезапно злую голодную тоску, чтоб так было вечно, всегда - призывно гудящие в сгущающейся темноте звуки, тепло, легкая сладкая еда...

И кикимора решилась.


Часть шестая: Расчесться надобно бы

Тонкий писк прикормившихся на дачниках комаров, долгие сумерки, шорох, производимый лягушками и улитками в траве — все уговаривало не менять ничего, оставить, как есть. Хорошо ведь! Но все же хотелось какой-то уверенности, что это самое "хорошо" наступило и не прервется для кикиморушки никогда. Год на год не приходится, дачник дачнику рознь, но хоть бы числом не уменьшались, приносили с собой сытную еду и новые забавы. Люди на дачах то велосипеды заведут и дивится кикимора, как учатся на них ездить, в канавы падают при попытках остановиться или повернуть, то вдруг важные бородатые мужики траву учат косить барышень в строгих неудобных блузках и узких юбках, а на кухнях вдруг перестают готовить супы, а все принимаются парить репу да каши варить — до самого привозу на паровозе из города корзин с паштетами, сдобными булками, бутылками с нарядными наклейками и всякой жирной, пахучей снедью, что выставляется на стол перед гостями на разных тарелочках, тонко нарезанная, размазанная полупрозрачным слоем по хлебу, либо опять же, в корзинах приносится к воде, будто чем ниже еда стоит, тем вкусней. Для кикиморы отдельная статья развлечений — в светлых сумерках так отвести глаза припозднившемуся дачнику, чтоб попал не к себе в дачу, а в чей-нибудь курятник, или вовсе завести в лесок, чтоб искал дорогу неделю в десятке шагов от железки и дач.

А домовые, однако, раз заведшиеся, кикиморе теперь виделись прямым убытком, от них стоило избавляться. Но не от людей: как людей выживать из дому у кикиморы знания были. Иной раз и не старалась никого гнать, просто играть хотелось, но что-то все выходило, что силы и тоска про непрожитое оставались у нее, а людишки умирали, прямая убыль кормильцев.

Крепко задумалась кикимора: как так сделать, чтоб домового люди сами отвадили, а ее наоборот, приветили.

Дачники начинали сонно прощаться, раздавались знакомые слова "Покойной ночи; милости просим еще заглядывать; как у вас славно, как вы извели мышей; а рецепт я вам пришлю с Меланьей; тишина какая замечательная; да, спокойной вам ночи"... И тут кикимору посетила догадка, за которую она с радостью принялась: покрутила, соображая, то добавляя еще подробностей, то убавляя, прикидывая, когда точно лучше приступить к затее и долго ли надо будет заниматься. Дом с запасливыми хозяевами стоил, определенно, стоил таких хлопот.

Всю ночь трудилась кикимора, собирая по лесу крики, перестуки и шорохи, а к утру, перед рассветом, была совершенно готова. Подобралась к облюбованному дому и, выждав паузу между густыми басовитыми и протяжными мужскими всхрапами, запустила мощную и раскатистую соловьиную трель, прибереженную еще с конца мая, когда собралась черемуха цвести(соловей, у воды самой, пел, оглашая округу своим требованием всем прочим соловьям устраниться и селиться подалее от его кормного участка, звук, сам по себе мощный до необыкновенности, усиливался водой). В доме птичье пение было услышано: мужской храп, как бы соперничая, прибавил громкости, зато женское дыхание во всем доме стало отчетливей и медленней. Вторая рулада вызвала шорохи ворочающихся тел и даже тычки. Женщины явно выражали желание внимать соловью. Убедившись, что аудитория готова, кикимора выпустила в светлеющий воздух иной звук: по крыше раздался быстрый топот, перекатывание, грохот прыжков. Так белки гонялись друг за другом. Следом раздался вопль совы, истошный и горестный, будто пропало все, что было важно и ценно. Кикимора прервала свою атаку, прислушалась, как там жильцы. В доме воцарилась напряженная тишина, храп уступил тихому выжидательному сопению. И тогда кикимора принялась стараться изо всех сил: под домом раздался отчетливый топоток семейства ежей, а еще она иголок ежиных на крыльцо и веранду натрусила. Долго топотала кикимора, пока солнце не показалось над горизонтом. Тогда, умаявшись, кикимора и заснула у колодца, самого ближнего к дому.

Спала кикимора чутко, не упустила момент, и, прицепившись ко дну ведра кухарки, пробралась в дом, а домовой и не проведал про то. С восхищением оценив размах утренней готовки(квашня с тестом уже на подходе, мытый изюм в чашке, гора овощей и даже отменный ломоть говядины на доске), кикимора засеменила через порог, да в верхние покои - одаривать людей вниманием. Подарки были припасены, что надо: прелые листья в пудре, на бумагах, в табаке; волглые вещички (особенно носки и платки, уж кикимора особенно старалась в этом вопросе), а потом расторопная кикимора вернулась на кухню и уговорила весь чай и изюм заплесневеть. После этого подвига с самолучшим настроением перевалилась через подоконник открытого окна большой комнаты и пристроилась у крыльца ждать вечера. Крик и брань в доме и около ее совершенно не потревожили.

Первым признаком удачи своей затеи кикимора сочла то занятное обстоятельство, что мужчина из дому вышел почти к полудню, притом мятый, сердитый и направился к станции, должно быть, в буфет. а то и вовсе в город решил отбыть. Женщины в доме переругивались, изредка срываясь на крик. Когда кухонная прислуга с молоком отправилась к столь одобренному кикиморой погребу, получилось почти импровизированное, но крайне удачное происшествие: как известно, городские женщины склонны умиляться, глядя на лягушку и даже хвалить красивые глаза и зелененькое тонконогое тельце, деревенские же, непонятно, как сохраняют трепетное отношение к земноводным и скачут при их виде, как не всякая балерина в опереттке, да с воплями - и эта девушка оправдала ожидания, при виде золотистых глаз лягушечки, коими та помаргивала, силясь протолкнуть в глотку свою жирного слизня обратной стороной глазных яблок, запрыгала так резво и расплескала молоко столь щедро, что эти впечатления и прыжки слезами и бранью отзывались до вечера.

Домовой, видимо, слишком занятый поисками, кому бы вместо него работу по дому совершать поручить, все-таки после полудня углядел и труху из листьев и иголок в щелях пола, и торчащие кое-где в стратегически важных точках ежиные колючки, но не принялся быстро устранять диверсию, а ринулся высказывать обиды.То из одной щели у завалинки дома, то у подоконника раздавалось занудное сердитое бормотание. Кикимора держалась молчком, но продолжала готовить изгнание домового. Расчесться за неуважительное предложение и нежелание делиться она решила окончательно.

Ночь прошла для дома в ожидании, и лишь на рассвете началось: в доме раздался сначала глубокий вздох, а затем появились тонкие свисты - то были голоса ветра в сухих рогозах и тростниках, когда над ледяной коркой чуть шуршит перекатывающийся снег, тонко плачет полая соломина и скрежещет разрываемая ткань желтого мертвого листа. Спустя пару минут от начала этого концерта кто-то встал(глава семьи), и, видимо, желая проявить свою власть над живым и (не вполне живым) миром, протопал на кухню.

И, разумеется, тут кикимора подловила домового, показала его жильцам: домовой, весь в саже, рассыпая плохо вычищенную из печи золу, пытался достать спрятавшуюся в дымоходе кикимору, да и попался на глаза человеку. Раздался громкий крик, тяжелый бросок(видно, человек пошел по дому в туфлях), и как ни пытался домовой прикинуться котом - не выгорело дело. Крик усилился, началась общая суматоха, и уж к обеду в доме было уговорено - домового гнать. Расчет был на знание всех приемов кухаркою, а в крайнем случае и пригласить батюшку можно.

Кикимора решила этот важный момент не оставлять только на людей, и приложила свои старания: прикинувшись мелкой девочкой в сереньком платьице, вовсю помогала кухарке и прислуге из-под печей все выметать, угольки сгребать, и проследила, чтоб все окропили святой водой, а уголья утопили. Сама же заботливо приготовила старую домашнюю туфлю и засунула барину в саквояж - чтоб домовой вернулся в городскую квартиру. Нечего барствовать, раз не успеваешь и не справляешься! Туфля как нельзя кстати оказалась, вместила и домового, и все его пожитки, отъезд прошел по всем правилам. Кикимора сама прервала ниточки, связывавшие домового с этим домом: все, разочлись и разошлись, чтоб не видеться никогда.

А о своем домике с жильцами кикимора позаботилась отменно: комары почти и не донимали домашних, молоко не скисало в погребе, гадюки обходили стороной все лето и осень дом, грибы не точили стены и кровлю. А всего-то и надо было кикиморе - чашку молока под крыльцом, кусочки и крошки пирога, да все мухи, что вьются у кухни... и уважение.