На хрена колхозу бесы, если бес - не продуктивен?..

[Ларс Бьернсон]

В "Будуаре" собрались читатели и читательницы. И писатели - потому как многие из нас постят литературные тексты.
Потому, несколько вопросов:
Зачем вы пишете?
И - почему вы читаете?
Третий вопрос, думаю, тоже небезынтересен.
Что вы читаете?

Ответили? Вслух? В смысле - в комментах? А теперь - некоторые рассуждения немного вбок от заданных вопросов.

Идея данного эссе родилась в результате дискуссии на ток-шоу "Естественный отбор" (г. Томск, студия "Восьмое небо").
Там члены Союза писателей, студенты-филологи томских ВУЗов и редактор глянцевого журнала токовали о писательском житье-бытье.
Как человеку, не первый год общающемуся с местными писателями, песни их мне хорошо знакомы. Читают де, мало, чтение как навык умирает, книге конец, вот при СССР писатели жили на гонорары, от Союза Писателей ездили в командировки, издавались, а сейчас...
Да, сейчас плачевно. Денег на издания дают мало, тиражи невеликие, изданные книги томских писателей в реализацию не берут, читатели авторов не знают.
При том, что курс местной литературы в программе педвузов таки есть. И даже в учебниках некоторые авторы прописаны. Что там про них написано - не читала. Важно - они есть! Что пишут не описанные в учебниках писатели студенты тоже вряд ли знают.
Но вот все же читали некоторых. Мэтров.

И зачалась в рамках оживленного двухчасового токования тема, которая развития не получила.
Одна несостоявшаяся поэтесса (пришла в ЛИТО, некто маститый подчеркнул рифмы и высмеял их, после чего девочка писать перестала) задала вопрос:
- А кто вы, господа писатели, собственно такие, чтобы мы вас читали?
И привела четверостишие, подчеркнув рифмы (глагольные, на школьном литературном форуме мы за таковые начинающих авторов критикуем).
Оригинальности мысли девушка тоже не нашла, на что было отвечено: что в некоторых гениальных стихах нет этой самой оригинальности, а "морозы-розы" и "пришел-ушел" даже Пушкин рифмовал. В общем, разговор урулил в сторону, но вскоре выплыл в иной форме.
Заговорили о перспективе создания гонорарного журнала. Для несведущих говорю: если сейчас автора печатают в каком-нибудь журнале, он должен радоваться, что его текст напечатали, и про деньги - не думать вовсе. Может, не везде так, но в томском "Начале века", "Сибирских Афинах" и столичной "Москве" - так, это проверено на личном опыте. А есть журналы, где автор вообще должен заплатить за право опубликоваться. И тут некий юноша, который, не смотря на тумаки, стихи пишет, поинтересовался:
- А кто будет отбирать публикации? Читателей спросят?
На что было отвечено четко и ясно:
- Нет, только профессионалы.
Ну, существует в Томске ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ журнал "Начало века", и даже неплохой. towiki.ru/view/Журнал_«Начало_века»
Но рядом с Соней Рубаковой, Владимиром Шкаликовым, местными краеведами и т.д., публикуют с первых номеров ЭТО
carun.ucoz.ru/load/boris_klimychev_romany/boris...
А потом сразу ЭТО
carun.ucoz.ru/load/boris_klimychev_romany/boris...
Да еще на первых страницах. Да большими кусками.
Честно скажу, на меня поздние романы этого Заслуженного работника культуры, Почетного гражданина Томска, бывшего председателя писательской организации наводят на мысли, что человек сильно сдал с годами. Ну, я вежливо так, потому как не психолог и не психиатр и не могу диагностировать старческие изменения в сознании (или психике?).
Но вот подсунула одной умной сторонней читательнице без комментариев: просто попросила сказать: "Как тебе это?".
Отзыв был негативный, если автор захочет - может его перепостить в комментах.
Ну да, печатают за былые заслуги, а уж о читателях думать... кто о них думает?
Ну ладно, старость надо уважать. Но...
В общем, именно вот этих мэтров и знают, хотя бы по именам, читатели. И формируют представление: если мэтры такие, то остальных никак не стоит замечать.
Отсюда: местными не торгуем. Отсюда - если есть полка с местными писателями, книжки на них стоят долго и несчастливо.
Проверяла. Попросила книжки свои с полки местных аффтаров сунуть соответственно в фантастику и историческую прозу. Раскупили.
А следовательно, вопрос, возникающий у книготорговцев и книгопокупателей.
"На хрена колхозу бесы, если бес не продуктивен, ни по шерсти, ни по мясу, ни, тем более, по яйцам?"
В смысле, что бы не токовали писатели, но, если они не работают на государственную идеологию, государство их кормить не станет. А государство ныне не сильно чтобы озаботилось таким трудоемким процессом, как чтение и воздействие на умы через книгу. Есть телевидение, есть радио, газеты, журналы глянцевые. В общем, более мобильные формы агитации и пропаганды.
И если автор не раскручен, имя его неизвестно - то искать его, хотя бы на халяву в интернете, никто не будет. А уж покупать...
Я точно не буду.

@темы: Эссе

---

Владимир Шкаликов. Писатель. Детский и не только.

[Ларс Бьернсон]

Владимир Владимирович Шкаликов - один из удивительных писателей, который по текстам и по жизни производит одинаково приятное впечатление.
Я горжусь тем, что лично знакома с этим замечательным человеком и дома у меня есть несколько книг этого талантливого томского писателя.
Рекомендую начать знакомство вот с этого. "Пегасик". Такой трогательно-беззащитный и отважный. Настоящий Творец.
А уж как он было в костер топиться полетел - это надо читать. Что же, у каждого творца бывают депрессии.
А уж неукротимая кошка Сима, которая хотела научиться летать - и научилась! - это мой любимый персонаж.
Но там каждый из героев - живой. Выбирайте любого на вкус и читайте своим маленьким и не очень детям.
odub.lib.tomsk.ru/elib/det_pisateli/Shkalikov/p...

Думаю, автор не обидится на перепост, а взято отсюда.
tomskhistory.lib.tomsk.ru/page.php?id=246

Автопредставление

Шкаликов Владимир Владимирович, родился зимой с 1942 на 43-й год на Кубани, в зоне боевых действий, поэтому, став писателем (а раньше — журналистом) немало написал антивоенного.

Вырос сиротой, потому что родители погибли на войне. Из-за этого пожил по всему Советскому Союзу — от Кубани и Крыма до Сахалина и Камчатки. Но по детям и внукам — коренной томич.

Получил три высших образования: техническое, социологическое и педагогическое (по специальности "Русский язык и литература"). Служил на Черноморском флоте, пловец-подводник. Летал на планере в собственноручно построенном Томском аэроклубе. Имел разряды по нескольким видам спорта. Работал столяром, слесарем, радиомонтажником, строителем, вальщиком леса, мастером профтехучилища, инструктором ГАИ, журналистом, охранником…

Всю жизнь любил читать и писать, вёл рабочие дневники по принципу: "Мысль — как гость: не предложишь сесть — постоит и уйдёт". Среди записанных мыслей попадались и сюжеты, из которых получались реалистические, фантастические, сказочные и даже критические и литературоведческие сочинения — как для детей, так и для прочих. С 1999 года — член Союза писателей России.

Успел издать к 2003 году две детские книги — сказочные повести "Пегасик" (Томск, 1987) и "Ангел-хранитель" (Томск, 2003), художественно-документальную книгу "Цена Победы" (Новосибирск, 1984), социально-фантастический остросюжетный роман "Беспорядок" (1-й том — "Колымский тоннель", Новосибирск, 1998). Рассказы, сказки и повести издавались также в коллективных сборниках по России, в различных журналах, альманахах и газетах.

Назвать кого-то из писателей своим учителем не берусь, поскольку список любимых авторов длинен, а принцип ученичества в литературе требует писать не так, как любимые авторы. Сравнение "лучше-хуже" в литературе применимо только для эпигонства. Достоинством литератора считаю несходство — разумеется, при выполнении классических литературных требований.

Моя философская опора: "Человечество — ошибка природы, но такая грандиозная, что жалко исправлять". Духовная: "Ад страшен только со стороны". Религиозная: "Бога нет, но Он всё видит". Бытовая: "Лучше уметь, чем иметь". Любимые тосты (хоть я и непьющий): "За тех, кого любим" и "За тех, кто любит нас".
Издания ждут ещё несколько книг — уже написанных и пока писомых: романы, повести и сказки. "Все свои", "Великий нищий", "Неблудные дети", "Оля из Вира", "Сказочно правдивые истории", "Демон самосуда", "Гений самосуда", "Саги о Беспорядке" — эти и другие названия ещё будут на обложках моих книг.
Но по названию ничего не скажешь о книге.

Вот кое-что из "Боя с тенями":

"- Авторами боевиков и детективов обычно становятся биологические трусы: хорошо развитое перспективное воображение не допускает их к преступлениям и подвигам, а выливается в художественные выдумки..

- Джузгун - дерево в Кара-Кумах. Растёт только на сыпучем песке, не гибнет ни в засыпанном, ни в вырванном состоянии, а хорошо вцепившись, укрепляет почву. Когда почва окрепнет и на ней появится обычный лес, джузгун там больше не растёт, идёт дальше. Растение переднего края, как кипрей, череда, хвощ, берёза, осина… Так и некоторые люди. И некоторые писатели. Очень некоторые.

- "Нет, мы не предсказываем, мы предотвращаем".
Это сказал Рэй Дугласович, и я долго завидовал, что не я: точнее сказать о фантастике, думал, невозможно. Обаяние авторитета. Но ведь не может фантастика ничего предотвратить. Пожалуй, перевод несколько неточен:
- Мы не предсказываем и не предотвращаем, мы - предупреждаем.
Но и это - весьма немало.

- "Ангажированность" - это по-русски просто "продажность". Так же, как "демократия" по-русски - просто "беспредел".
Вообще, русский язык велик уже тем, что любое иноязычное враньё легко ставит на своё место. Я доволен, что Госдума недавно приняла закон, запрещающий "публичным людям" употреблять иноязычные "электораты" и "менталитеты", если есть аналоги в русском языке.
Какого чёрта: "Авэ, Цезар! Моритури тэ салютант!" Давай по-нашему: "Эй, император! Привет те от смертников!"

- Для меня литература - такой же тяжёлый труд, как любой физический, только доставляющий мне наибольшее удовольствие.

- Обидно, что из слова "культура" вырвали и испоганили корень "культ".

- Фашизм - это жизненная позиция нищего, которому мало подали, или богача, не желающего подавать милостыню.
Так я думал 20 лет назад, и формула получилась броская. Однако с тех пор я много часов посвятил изучению этого явления и составил о нём более полное представление. Там один Господь Бог, наш Создатель, чего стоит… Но об этом потом.

- Создать бы "Музей борьбы за мир". Выставить там все виды оружия…

- Теория предательства. Я насчитал четыре вида предательства: в дружбе, в любви, в родстве и в отечестве. Первым совершается предательство в дружбе, поскольку она бескорыстна. В дружбе ты предаёшь честь. Вместе с чьей-то любовью ты предаёшь и свою любовь. Предавая в родстве - предаёшь собственную кровь и обязательно начнёшь болеть. Предавая отечество, освобождаешься от совести и остатков чести. Совершив все четыре предательства, получаешь право на звание выродка. Поэтому предательство менее выгодно, чем смерть.

- Человек, всё прощающий себе, чаще всего не умеет прощать другим.

- В детских играх есть постоянно убегающие и постоянно догоняющие. Эти роли, как правило, сохраняются за людьми на всю жизнь.

- Безбожие, воспитанное в нас при вождях, теперь превратилось в безвождие. Атеизм есть разновидность веры. Безбожие - вот что страшно в человеке.
Старый знахарь дядя Гриша говорил мне: "Нет такой болезни, которую бы мы лечили, а врачи не могли. Но люди в это не верят. Один врач не справилса, они - всё - к нам идут. И главно то, что идут с верой, потому что - куда ещё идти? Вот вера их и вылечиват, потому что она сильнее любой травы, любой таблетки". Дядю Гришу и его жену тётю Лену убил пьяный пациент, пожелавший завладеть их только что полученной пенсией. Это и есть безбожие.

- Мне в публикациях отказывали часто, притом бывало, что под противоположеными предлогами. Сегодня спокойно списываю это на посредственность, а тогда искал иные мотивы, потому что друзья ведь хвалили. Я не считал редакторов дурными людьми. Ну, не для этого журнала моё сочинение, ну, переполнен портфель: самая пишущая страна в мире… Но однажды возмутился всерьёз. Мне сказали, что надо сменить псевдоним. Я ответил, что это настоящая фамилия. Тогда посоветовали завести псевдоним. А я ответил, что под этой фамилией мой отец погиб, защищая Родину, и никто не требовал с него псевдонима.

- Ни один писатель никогда не напишет свою главную книгу: над чем же тогда он будет работать и, главное, что же будет согревать его до конца жизни?"

В.Шкаликов, 2004г.

@темы: Рекомендовано редакцией

---

"Средство от депрессии" Часть III и IV

[Сусуватари]

Часть III. Испытания.

Глаза Дракона открылись и по ним резануло светом. Удивительно, откуда взялось это мерзкое, удручающее ощущение тяжести и ломоты во всём теле, боль за веками, тошнота и нежелание шевелиться? Кажется, сейчас самое время снова уснуть. Сразу вслед за желанием уснуть появилось головокружение, мозжащая боль в затылке и темени, и дикие рези в животе. Надо было решиться: снова уснуть, или попытаться поесть найти? До слёз стало жалко себя, удобной жизни дома, и так обидно, что дракон едва не зарыдал, но и тут получились сплошные неприятности: дышать стало сразу почти невозможно, горло всё словно загорелось внутри и Дракон мучительно закашлялся, выталкивая из себя комья чего-то скользкого и противно пахнувшего его собственной кровью.
Надо было выбираться, поесть, а потом подумать, как спасаться дальше.
В родном мире способностей заговаривать пищу хватало Дракону не просто на жизнь, а на очень хорошую и спокойную жизнь. Прекрасное понимание внутренних процессов Дракон использовал для быстрого и совершенно блистательного приготовления любого существа: и гарниры составлялись исключительно из свежих листьев и плодов, и еда на момент проглатывания ощущала себя на вершине блаженства. Никаких гормонов стресса!
Как же всё переменилось — каждый кусок давался с боем, кажется, все силы уходили потом на согрев тела и отдых, и почему-то было все время неприятно — словно Дракон плавал в холодной жидкой похлёбке всё кругом было блёклым и сероватым. Где прежняя лёгкость и самоуверенность? Куда подевалась возможность воспарить легко и без напряжения, только радость от движения были, теперь же — больно, хоть даже и не шевелишься, само тело стало рвать себя собственной тяжестью.
На пороге пещеры продолжали важно скрежетать гуси. Им было хорошо — лучше чем Дракону, поэтому он потянулся к их сознанию... вот так. Хоть и с перьями, зато поел жирненького и с витаминчиками. Прошлогодняя клюква в их зобах и желудках была воспринята уже как лишь малое неудовольствие. Камин слабо грел, но всё же это было лучше, чес сквозняк от входа. Дракон подумал, что, наверное, могли появиться новые тюлени, и тогда дело пойдёт веселее. С крабами надо пообщаться.
Вот так, осторожно и неспешно рассуждая, чтоб не усилилась головная боль, Дракон вытянул своё тело из пещеры и спланировал, тихонько оттолкнувшись от скалы, к самому краешку земли. Волны с шипением шлёпались и растекались между камней, иногда жирно плюхались, и крабы сообразив, что Дракон опять пришёл побеседовать, со скрежетом кинулись прятаться в щели. Дракон про себя улыбнулся и приступил к сбору информации — крабы, при всей жёсткости панцирей, были пикантными и приятными собеседниками, в большой массе они содержали кое-какую полезную информацию. Насытившись, наконец, умственной и прочей пищей, Дракон затушил костерок из водорослей, который делал собеседование гораздо приятнее хотя бы для него, и поднялся сначала на ноги, а потом и встал на крыло: надо было поскорее проверить информацию про магию и целителей этого мира.
Лететь было почти приятно — солнце грело спину, кровь побыстрее забегала по сосудам крыльев, прогревшись в тонком слое перепонок. Почувствовав знакомый, хотя все же заметно отличавшийся, запах волшебства, Дракон поискал — где бы спуститься? Кажется, на широкой дороге в лесу было подходящее расширение — он впишется. Складывая крылья, выпустил вперёд задние ноги и только тогда разглядел, что садится на какое-то населённое место.
Это была деревня — как ещё назвать кучку ямок с деревянными настилами сверху и большим забором, да мечущимися курами и ещё какими-то созданиями? Дракон приземлился и принялся рассматривать, что же тут мельтешило и откуда тянуло волшебством. Вытягивая и изгибая шею следить было неудобно — оттуда полетел всякий мелкий сор, раздался неразборчивый визг и даже кто-то двинулся толпой на Дракона, но всё это было не то — много страха, злости, а еда должна бы пребывать в эйфорическом и расслабленном состоянии, иначе вреда больше, чем пользы. Но волшебство было, немного, но всё же настоящее и свежее. Только в чём же оно?
Увернувшись от тучи мусора, которую с воем и причитаниями запулили в Дракона местные люди, он переступил через их стайку и начал лапами разгребать сор жилищ. Где-то тут, с краешка, пахло свежей магией, и, в какой-то момент, запах стал особенно острым и ярким. Дракон торопливо поднёс лапы к глазам — рассмотреть, чтоб потом находить это поскорее. В сложенной лапе барахтался человек, вопя «абракадабру» и размахивая чем-то неаппетитным, вроде сушёных косточек или веток. Дракон принюхался попристальней — сложно сказать, что именно было волшебным, но определённо, что-то в этом наборе из тряпочек, шкурок, камешек, веточек и косточек было источником магии, причём довольно активной, и Дракон, с облегчением вздохнув, облизнул находку и решил возвращаться к себе — отдохнуть без помех, в тишине, разобраться с находкой — сил уже было побольше. Едва Дракон взлетел, его находка курлыкнула и затихла, магии поубавилось, но она всё же была. И Дракон заторопился обратно.
В пещере было потеплее — солнце грело, камин подавал тепло исправно, даже озерцо с водичкой было полным, до краев, и слегка парило. Дракон, не выпуская находки из лапы, прошёл сразу в воду и устроился со всеми удобствами, расслабившись и отогреваясь. Наконец, поднял снова лапу к глазам и принялся изучать находку.
Человек вовсю кашлял и чихал, после промывания в тёплой водичке его стало словно меньше. Зато волшебство пахло нежнее. Дракон тронул кончиком языка человека — где же волшебство?
Хватит меня лизать, дохлая образина! - раздалось отчётливо в голове и под сводами, - приказываю тебе: изыди!
Вне сомнения — этот человек верил, что он может приказывать Дракону. Означало это лишь одно — человек считает себя волшебным. Дракон откашлялся и спросил:
И часто тебе удаётся изгонять образин? - Дракон повернул голову боком, чтоб рассмотреть повнимательнее человека. На шее всякие ремешки-камешки, есть на руках мелкие несъедобности, одёжка расползается... Может, дело в камешках?
Я! Да я! - человек запнулся подбирая аргумент поубедительнее, - у меня столько заклинаний защиты, что тебе никогда не одолеть!
Покажи, пожалуйста, - кротко попросил Дракон, всё примериваясь: глотать уже, или в этом не будет пользы? Количество волшебства было стабильно, но хотелось большего.
Собеседник в лапе примолк, а потом затянул что-то торжественное и некрасивое. Дракону не понравилось. Он снова тронул языком человека, примерил к передним зубам для полноты ощущения — как там волшебство? Есть ещё?
Постой-постой! Ты же всё равно сдохнешь тут, а я тайну знаю! - заверещал человек. - тайну, как тебе вылечиться!
Это уже было похоже на дело, и Дракон молча поставил человека на край озера, на узкий оплавленный бортик из гранита. Краешек бы гладкий, как полированное стекло, узенький, и наверное, человеку было страшно и неудобно, зато он стоял навытяжку и торопливо докладывал:
Тут такое дело — вам, драконам.. нужно много солнца, много еды и волшебство чтоб было. Солнца тебе тут не добыть — мир наш сумеречный, по сравнению с твоим, ничего тут не поделаешь, зато можно хвори снять и волшебством разжиться! Это поможет, точно! Хочешь, я тебе амулет дам? Волшебный!
Давай, - с готовностью согласился Дракон, - что такое амулет?
О, это такое дело. Такое дело... - заважничал и заторопился человек, - кстати как тебя зовут? Не подумай, я это так, другие тоже спрашивать будут.
Человечек пытался темнить и врать, это для Дракона было очевидно. Но пока все было терпимо — сначала надо разобраться, что за волшебство у этого мира, как его добыть, а уж потом... и Дракон облизнул губы.
Вот, вот он! - торжествующе пискнул человек, с усилием удерживая равновесие на узком гранитном краешке, - самое для тебя!
В руке у человека и впрямь что-то лежало, излучающее мягкое волшебное свечение. Но было крошечным и Дракону пришлось приложить изрядное усилие, чтоб рассмотреть — маленький предмет, блестящий, круглый, и на боку сияло нечто прозрачное, отбрасывающее искорки. Дракон молча намекнул, подавшись поближе головой к человеку — что это? Объясняй!
Это мой амулет, - с некоторым превосходством отозвался человек, - самый первый и самый простой — с горным хрусталём. Один камешек. Но хорошая огранка. Нормализует давление, очищает сосуды и позволяет бороться с головокружением и унынием? У тебя же уныние? Вот! А давай, я тебя к мастеру амулетов свожу? Только золота надо найти где-то, и тогда он тебе хоть шар хрустальный сделает, хоть бусы на всю шею!
И много надо золота? - поинтересовался Дракон, как обычно, уже испытывая некоторый голод и соображая про обед.
Да воз хотя бы. - деловито отозвался человек, прикидывая про себя что-то про проценты и отчисления, - и ведь мне за посредничество надо? Ты же без меня мастера амулетов или лекаря не найдёшь!
Нисколько не сомневаюсь, что только с твоей помощью, - задумчиво отозвался Дракон. Человек пребывал в явной эйфории, что никак нельзя было упустить, да и сыт он
поболее тех гусей...




Часть IV. Собирательство.

Переживая воспоминания этого «абракадабры,», Дракон выполз на порожек пещеры. Как раз хорошо грело заходящее солнце, было сравнительно нехолодно и всё было ласковым и нежным в розовато-золотистых лучах. Дракон крутил в лапе, поворачивая ловкими длинными пальцами, талисман того говоруна-волшебника. Талисман рассказывал недолгую и трогательную историю — это был подарок от женщины, которая с любовью и надеждой покупала это колечко, чтоб камень приносил удачу и напоминал о нежной дарительнице. Дракон почувствовал, что незатейливая история приятно греет, и с удовольствием подставил камешек лучам — посмотреть, как блестит. Радужные искорки брызгали и метались при каждом повороте колечка, и Дракон сыто и успокоенно вздыхал — тоски и болей как будто поубавилось. Помогает. Интересно, а если камешков было бы не один, а, скажем, три? Бывают ли другие камешки?
К утру интерес созрел и оформился в настоятельную необходимость найти какого-нибудь мастера талисманов или хоть специалиста по лечебным камням — с утра был лёгкий озноб и еле работала голова. Преодолев слабость и сердцебиение. Дракон выбрался из пещеры и решительно взмыл в воздух, держась над ещё холодной сушей. Не было восходящих потоков, приходилось тяжко хлопать крыльями по сырому вязкому воздуху, но Дракон спешил к сгущению людей — к городу. Там запах волшебства чуть ли не тонул в прочих неприятных сигналах, но волшебство было, и сравнительно много.
В городе, казалось, не успели ещё заснуть ночные гуляки, и кое-кто тушил факелы, а хлопотливые прачки уже спешили к реке, встречаясь по дороге с молочниками, зеленщиками — всеми теми, кто подвозил в город провизию. Деревенским было важно успеть пораньше всё продать, да и быть дома до полудня — дела! Прачки тоже спешили к мыльням, к местам для кипячения, мосткам для отбивания и полоскания. Решительные это дамы — и рука крепка, и замах отработанный. Дракон оценил расстановку сил: у реки все очень и очень деловито, в другого конца — сонное царство, значит, брать информацию придётся у реки? Нет, посмотрит-ка он там, где совсем сонные обитатели еле ползают. Дракон тихо спланировал и приступил к осмотру городской стены и крайних улиц. Кто-то лежит у стены — нет, это негодная еда. Кто-то идёт, пошатываясь. А вот, кажется, то, что нужно — важный господин в коробочке на перекладинах, несут его споро два других человека да вслед едва поспешает ещё юнец. Все ли нужны? Пожалуй, только двое — тот, что в коробочке, и тот, что бежит, догоняя. Их дракон и уцепил, с удовольствием ощущая возросшую силу в крыльях.


На следующей неделе, как милая блондинка получила обещанный ей мужем горный хрусталь, она вновь была в той же гостиной, но уже с неудовольствием крутила в руках нитку, тянущуюся от клубка, да ещё очень хорошенький крючок для вязания — маленький, изящный, с золочёной головкой. Пряжа была тоже умилительно приятного тона — палевая, отблёскивающая серебром на солнце. В одной нежной ручке даже был начатый кружочек — начало для салфеточки, но тыкать снова в нитки крючком, подхватывать, нырять да провязывать петли ужа осточертело. Время было тоже ни то, ни сё — ни визита, ни прогулки, даже почту только мужу приносили. Мысль о муже повернула в интересное русло, и дама поспешно отложила вязание, выбросив из головы все затеи про ирландское кружево и оставив только заботы о модных тенденциях сезона.
Муж, как и следовало из распорядка дня, был в кабинете — работал, наверное. Он шуршал пером по бумагам и не обратил казалось, внимания на нежную красавицу, так трогательно обрисовавшую платьицем, придерживаемым рукой свой ещё более округлившийся животик. Только кивнул, будто сам себе и тихо пробурчал:
Ну, что сейчас? Погоди три минуты...
И он снова сунул нос в бумаги. Красавица даже не сделала вид,что обиделась — она и не обиделась ничуть, а тихонько прошла и села на хорошенькую скамеечку у ног мужа, пристроившись к его бедру. Так она прождала действительно не более трёх минут.
Ну, что? Нашла свой браслетик? - муж отложил перо и даже убрал бумаги, что свернул, что сложил в бювар. - Иди сюда!
Поднял даму со скамеечки, и перешёл, ведя её осторожно под локоток, к диванчику, стоявшего поодаль от с тола, у стены.
Я его тут же нашла, дорогой, - гордо задрав изящный носик, самодовольно сообщила дама, - просто вслух пообещала, что кто украл мою вещь, того эта вещь ночью удавит. И пообещала, если вернут, обменять на нечто более ценное!
И что, так прямо и отдал? - заинтересовался мужчина, с некоторой улыбкой превосходства любуясь женщиной. Какая она всё же миленькая! И очень очень хорошей семьи, замечательно воспитана, настоящий бриллиант! Мужчина по-своему даже обожал супругу — он почитал её за изысканность и редкость, ему нравилось в ней все, а особенно — что её можно вот так, беречь, хранить и баловать в разумных пределах.
Почти. - Женщина чуть опустила головку, украшенную на этот раз всего лишь парой серёжек, и прошептала, - я немного поторговалась. Он просил пару улиток, я дала ему три. Но чтоб только он сам их нашёл в саду! Вот! - и женщина протянула ручку, на запястье которой и вправду блестело то самое украшение — браслет в одну нитку бусин горного хрусталя.
Ты у меня умница и настоящее сокровище, - умилённо сообщил муж и тут же поцеловал протянутую ручку — и приятно, и как бы подарок уже сделан, рука не пуста.
И у меня проблема: в новом сезоне девиз - «Экономия». Ты же умный, подскажи, как мне избежать этих... таких, серых противных вещей, которые называют «скромными», «дешёвыми» или там «купленные из экономии».
От таких слов тонкие и без того высокие брови мужчины полезли вверх. Он даже примолк, поглаживая жену по нежной щёчке согнутым пальцем. Что-то пришло, наконец, на ум. Губы его чуть шевельнулись в сдерживаемой улыбке — только краешек губ, но выглядело это так понимающе и … он знал, что вот сейчас неотразим и жена готова забыть всё и только самой на него любоваться...
Это на будущий сезон затея? Как в столицу поедете? Милая, вот тебе отличная идея из давнего экономиста: «Мы не настолько богаты, чтоб покупать дешёвые вещи». Советую, родная, просто подобрать себе полный гардероб из очень дорогих вещей в классическом стиле. Уверен, твои подруги до такой экономии не додумаются.
А браслеты и серьги? Эти оставить? - в ушках качнулись яркие подвески, на запястье блеснули брызгами бусины.
- Конечно, нет, дорогая... раз ты будешь стараться задавать тон, то. значит, и камешки подберём тебе из таких, которые всегда дороги. Для экономии, чтоб не терять при смене моды!
Целых две минуты нежная белокурая красавица выражала свои восторги и любовь своему блондинистому супругу. Затем с облегчением покинула его, заранее предвкушая, как она им всем покажет, своим приятельницам, почём экономия! Значит камни, цены на которые не падают? Бриллианты, рубины, сапфиры... изумруды? Или они её бледнят?

@темы: Оригинальные произведения

---

«...а взято в Верх царевнам на куклы» или Царские потехи.

[Белка Челли]

Часть 2.

В патриархальном обществе деятельность мужчины направлена вовне, деятельность женщины – внутрь дома. И.Е.Забелин пишет: «Игры с воинским игрушками выводили ребенка прямо в поле, где он становился уже настоящим стрелком из лука или пушкарем, стреляя из деревянной пушки. Игры в куклы, напротив того, сосредоточивали всю деятельность ребенка около домашнего очага, восстановляя перед ним весь круг домашней жизни, вводили в дом». Кто скажет теперь, питала ли царевна Софья пристрастие к мальчишеским играм, доводилось ли царевне Наталье кататься на иноходце любимого брата... такие вещи не фиксируются дворцовыми книгами. В отличие от материальных затрат. Ибо в государевом хозяйстве не пропадало ничего – все мельчайшие остатки и обрезки, а также «отставные» вещи скрупулезно записывались, бережно хранились и по мере надобности вновь пускались в дело, а нет – так на благотворительность, или же продавались с аукциона (особым спросом пользовались башмаки, так что, живи кузнец Вакула сотней лет раньше, не пришлось бы ему прибегать к услугам черта). Или шли дочкам на потехи.
От одного перечисления тряпочек текут слюнки... «14 лоскутов отласов золотных да бархатных разными цветы, лоскуты камки червчатой, тафты лазоревой, шелку для шитья»; «остаток (2 вершка) отласу золотного по червчатой земле травки и листки золоты»; «аршин с вершком алтабасу немецкого полоски золотные»; «два аршина без чети камки индейской травной шелк аль да жолт». К сожалению, нам неизвестны подробности устройства самих кукол, но видимо, они были тряпичными и деревянными. Сохранилось детальное описание «потешной бабы деревянной нарядной» - «в кике низанной с каменьем и с пелепелы и с рясы; и серги и ожерелье низаное с каменьи ж; и зарукавье низаное с каменьи ж, в летнике и шубке»; впрочем, это была скорее интерьерная кукла, чем игрушка, поскольку изготовлена она был для восемнадцатилетнего царевича Федора Алексеевича.
Известно, что среди кукол были «пеленашки», изображавшие новорожденных. Так, у царевны Анны Михайловны имелись «три куклы спеленаны, одна в колыбели». А вот как выглядела игрушечная колыбель, правда, Иринина: «в сафьяне в цветном по нем выбито сусальным золотом и серебром», да к ней «наволока в киндяке червчатом», да «одеяло бархат червчат круживо серебряно». «Возрастные» же куклы требовали не только соответствующей одежды (читай выше!), но и украшений, всяческих принадлежностей вроде зеркалец и игрушечной посуды (вот когда пригодятся сберегаемые в царевниной казне золоченые кубочки да мисочки), мебели... и снова заглянем в хоромы Ирины Михайловны: «Кукла на кровати зеленой столбчатой лежит на перине, одета одеялом бархат червчат, около одеяла каймы объярь вишнева; две куклы сидят в креслах, около их травки червчаты, на травках цветки белые, головами и руками и ногами шевелят».
Вы приметили это «шевелят»? Поражает воображение количество двигающихся игрушек, а еще больше – их разнообразие. Например, царевичу Федору куплена была иноземная потеха – «медведок, который бьет в барабан», кстати, за бешеные деньги в 30 рублей! Впрочем, механические игрушки бывали и отечественные, причем очень сложные: «городок с походячими мужичками», каретки с кониками и ездоками, «мельница с толчеями», «городок с беседкою, что посередь городка вертится круг», «городок костяной с боляски, в том городке беседа кукол немецких потешных», бесконечное число походячих собачек и других зверушек, «немка, что толчет в ступе», и даже нечто непонятное под названием «потешная родильница с чердаком». Любопытно описание потешных брусяных колодезей, совсем как настоящих, оснащенных воротом или колесом «с рукоядьми», с деревянными ведерками «на снурках шелковых».
Особенно много подобных игрушек было у царевича Алексея Петровича – список на две страницы. Видимо, царь, увлеченный механикой, стремился сызмальства привить эту склонность и сыну. Как же жадно искала я среди бесконечного перечня замечательных, радующих мальчишеское сердце, развивающих игрушек что-нибудь, сделанное собственными государевыми руками... тщетно. Подобного было бы странно ожидать от Алексея Михайловича или Михаила Федоровича – но Петр, «вечный работник на троне», любовно вытачивавший сувениры для приближенных! Да, он заботится о физическом и умственном развитии сына, чая в будущем обрести в нем помощника в трудах (царевичу обустроен даже «потешный столярный чулан с дверью!»), но... Конечно, не стоит делать опрометчивых выводов, но напрашивается мысль, что это – первые признаки той холодности, которая со временем обратится трагедией.
От просто механических игрушек один шаг до игрушек музыкальных. Помните Ирининых девок с литаврами? У Алексея Алексеевича была «шкатулка, что с цынбальцы... украшена круживом кованым золотным», у его младшего брата Федора – «цынбальцы самоигральные потешные» и даже целый игрушечный оркестр – «немцы, что стоят на деревянном чорном ящике и играют». Последний вообще был страстным любителем всевозможных музыкальных «страментов»... но здесь необходимо сделать небольшое отступление.
Жизнь русского человека позднего средневековья была чрезвычайно зависима от Церкви, а уж жизнь царей и их семей, самим небом поставленных хранителями Православной веры – в особенности. При этом Церковь никогда еще не была столь сильна и, скажем прямо, никогда еще с такой страстью не занималась такими пустяками. Особо ополчилась она на песни и пляски, на представления, словом – на все это бесовское скакание. В 17-м веке музыкальные инструменты конфисковывали и жгли возами, а скоморохов преследовали, как преступников (что, заметим в скобках, толкало тех на путь действительных преступлений). Конечно, даже Церковь ничего не поделает с человеческой природой – люди по-прежнему пели, плясали и рассказывали анекдоты... но, не сумев вдолбить суровый взгляд на развлекательную отрасль искусства как на бесовство, эта политика привела к распространению добродушно-снисходительно взгляда – как на ерунду. Пустую забаву... а кому и забавляться пустяками, как не детям?
Детям положено играть – такова их природа! Вот отсюда в царских палатах такое множество «страментиков» - да-да, в основном именно детских, обозначаемых с уменьшительными суффиксами. Мы уже упоминали «цынбальцы» - простые, или в музыкальной шкатулке, или книжкою. А еще – маленькие «арганы», «клевикорты», неизменные барабанцы... где маленькие, там и большие – и вот уже в Домерном ряду (в пору детства Алеши Тишайшего он еще не попал под высочайший гнев) куплены «две домры да рыле за 66 коп.» (последнее – струнный инструмент с колесцом, используемым как смычок). А также гудки, сурны, накры (род бубна)... вам не кажется, что уже можно формировать ансамбль? Вот Алеше тоже так показалось.
Имеются подробные сведения о том, что в штате царевича Алексея Михайловича состояли 19 накрачеев. Эти молодые музыканты, одетые в форменные лазоревые кафтаны, разыгрывали перед пятилетним царевичем «накреную потеху», а двое метальников (акробатов) плясали на канатах. Известны даже имена последних – Макарка да Ивашка Ондреевы, а также их специальное платье – «две курты да двои штаны, сукно настрафиль одинцовое черленое». Вообще, дворцовые потешники, карлы, шуты и прочие, зачастую щеголяли в иноземном платье – куртах, да пукшах (коротких штанах), да немецких шляпах. Что и не удивительно – ведь им по должности полагалось одеваться как можно чудней и забавнее.
Известно, что малолетним Михайловичам шилось платье «на немецкое дело». Многие историки видят в этом свидетельство тайного западничества первых Романовых и расценивают в зависимости от собственных вкусов, но чаще всего – как пример ханжества и двойных стандартов. Однако Забелин предлагает и более интересное объяснение: «Быть может, старший семилетний царевич Алексей Мих. сам покапризничал: вынь да положь, дай ему такой же наряд, какой носили потешники. Дети его лет бывают очень впечатлительны, и нетрудно допустить, что ими были усвоены и некоторые игры потешников, для чего потребовалось именно немецкое платье. Своего рода это была кукольная потеха, забава для детей». А что, очень может быть. С малолетства проявлял Тишайших характер самодержца!
Царевичи и царевны вели довольно-таки уединенную жизнь, но, как любые дети, не могли обойтись без прогулок в саду, сопровождавшихся сезонными забавами. Зимою устраивались горки, с которых детишки с увлечением катались на санках и салазках, начиная лет с трех, если не раньше. Сани обивались червчатым брахатом или сукном (впрочем, бархат мог пойти и «плохой», как у Ивана Михайловича – все равно ведь валять в снегу!), устилались куньим мехом, а Алексею Михайловичу была сделана даже «постелька соболья». С наступлением весны, аккурат к Святой, в саду вешали качели – у которых веревки и седелки тоже обшивались ярким бархатом, реже, как, на качелях Федора Алексеевича – олениною. Кстати, любопытная деталь: маленьким царевнам среди прочей одежды шили штаники – так что можно предположить, что гонялись они не хуже мальчишек!
Для шестилетнего Алексея Михайловича, будущего страстного охотника, была однажды изготовлена «потешная свора» из шелку; жаль, не удалось установить, водил ли он на той сворке живых псов, или игрушечных собачек, или, может, кого-нибудь еще.
Царевичи, как и все их сверстники, гоняли голубей – например, Алексей Михайлович покупал для старшего сына несколько гнезд породистых кызылбашкских птиц. Да и иные пернатые, попугаи и особенно «кинарейки», а также разные пташки средней полосы были постоянными обитателями дворца.
От подвижных игр самое время перейти к забавам интеллектуальным, что мы непременно и сделаем. А пока стоит привести одну милую подробность.
«1635 г. генваря 31... во время выезда царицы Евдокеи Лукьяновны Богу молиться к Спасу на Новое роздано детям боярским, которые ее сопровождали, 97 коп. для покупки по дороге игрушек, «а они на те денги купили потехи: птичек коженых и баранчиков деревянных и жбанцов и горшечков и мечиков и колокольчиков и иных всяких потех в хоромы на потеху государским детям». По возрасту царевичам было: Алексею около 6 лет, Ивану 1 ½ года; царевнам: Ирине около 8 лет, Анне 4 ½ года, Софье 4 ½ месяца». Подобные записи повторяются многократно. Выезжая с детьми на богомолье, или на лето в деревню, или куда-нибудь еще, государыни непременно, «мимоездом на торговых площадях, в лавках у походячих торговых людей», словом, как придется, старались порадовать малышей потешками, сдобными колачиками, яблочками...

Продолжение следует.

Источник: Забелин, И.Е. «Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях». - М., 2005.

@темы: Статьи

---

"Сказка о Ветре". Глава 4

[Sectumsempra.]

-1-

-Эчелленца, - секретарь глядел на Гави и на лице его было написано удивление. - Вам письмо.
-Что в этом удивительного?
-Письмо ещё летнее, эчелленца. И с ним случилось приключение. Дилижанс, в котором перевозили почту, ограбили. Одному из сопровождающих удалось убежать с сумкой, но его подстрелили. Бедняга скончался в лесу. И представьте: труп недавно нашли местные крестьяне, честно принесли сумку властям. Вот, письма были отправлены по адресатам. Правда они очень запоздали, конечно. Вам тут кто-то из Швейцарии пишет.
-Дай сюда! - нетерпеливо воскликнул Гави, вырывая помятый конверт.
Он увидел обратный адрес и дрожащими руками разломил сургуч, не замечая хитроватой ухмылки секретаря. Отойдя к окну, Гави, нахмурившись, погрузился в чтение.
-Мадонна! - пробормотал он. - Мне нужно ехать в Швейцарию, и срочно!
-Куда же, эчелленца?
-К Нейгаузам.
-Как прикажете, эчелленца. Сию секунду пойду распоряжусь о сборах. Но тут вам ещё одно письмо из Швейцарии, со свежей почтой.
Гави взял конверт, узнал почерк Карла-Густава и подпалил послание на свечке, потом бросил конверт на поднос и вышел из кабинета. Огонь пожирал бумагу, сургуч плавился, сгорали так и не прочитанные строчки: «нижайше прошу меня простить», «приезжайте к нам весной, когда моя сестра будет дома».
Собравшись наскоро в дорогу, уже привычным маршрутом Гави добрался за неделю с небольшим до города, где жил его нерадивый клиент. Однако, в доме Нейгаузов его ждало большое разочарование. Супругов не было — они отбыли на воды. Банкир еле сдержался, чтобы не разнести там что-нибудь вдребезги. Старый слуга Николо, напугавшись темпераментного приезжего, выложил ему как на духу события последних месяцев. Итак, выходило, что синьорина Клара жила в горах, на какой-то ферме.
-Как туда добраться?
-Господин, да разве туда доберёшься теперь? Перевалы-то снегом завалило! Опасно. Вот до станции ещё можно доехать, а деревня-то ещё выше в горах. До весны ждать надо.
Николо тут вспомнил свой родной язык, причём в той его части, которая отличается особой пылкостью и образностью выражений.
Бранился банкир, как грузчик в порту.
Почесав в затылке, Николо дождался, пока поток ругательств иссякнет, потом только робко предложил:
-До станции-то вы доберётесь. И, если там найдёте провожатого, то вам повезёт. А уж если нет, господин, то лучше не рискуйте — дождитесь весны. Скоро Рождество, темень непроглядная. Поверьте, господин, если вы в горах сломаете себе шею, никому это счастья не принесёт. А особенно одной молодой особе, - тут Николо осклабился беззубым ртом.
-Ладно, старик, спасибо за помощь, - Гави вручил слуге золотой. - Дальше я сам разберусь.
Переночевав в гостинице, лишь только рассвело, он двинулся со слугами по дороге на станцию. Внизу снега было немного, но чем выше они поднимались, тем больше его становилось. Однако дилижансы ходили без перебоя, и до станции они добрались по вполне сносной дороге без приключений.
На станции народ смотрел на Гави как на круглого идиота, когда он объяснял, куда ему нужно попасть. И банкир начал понимать, что его предприятие грозит потерпеть полное фиаско, потому что никто даже на щедрое вознаграждение не соблазнился. Зато Гави выслушал массу поучительных историй о том, как такой-то со скалы упал и разбился, а сякой в темноте сбился с пути и только по весне, как снег сошёл, нашли два трупа — его и коня. А вечерком, когда народ угостился винцом, пошли другие истории — про то, что в деревне той ведьмы издавна жили, и хотя во время великой охоты почти всех их отправили на костёр, с тех пор проклятое племя воспряло, а уж про хутор и говорить нечего — хозяйка там ведьма, и весь сказ.
Когда у Гави от всех этих историй начала пухнуть голова, к нему подошёл хозяин и спросил:
-Вы хорошо разбираетесь в картах, синьор?
-Вполне прилично.
-Тогда пойдёмте, я вам покажу кое-что.
Отдав слуге распоряжение, хозяин провёл банкира в комнату за стойкой и достал из шкафа карту, свёрнутую в рулон.
-Не скажу, что она точна, но дорога в деревню, которая вам нужна, обозначена правильно. Одно плохо — сейчас легко сбиться с пути, примет кругом мало. И я бы вам не советовал ехать. А прождать кого-то, кто спустится с перевала к нам, вы можете ещё долго.
-Покажите карту.
Хозяин развернул её и стал водить по слегка уже выцветшей бумаге черенком трубки.
-Вот тут мы, а тут деревня. Вот здесь, выше, хутор. От деревни до хутора добраться легко — они между собой всегда сообщаются. Видите, какие тут извилистые дороги. Вот одна примета — мост через речку. Когда вы доберётесь до моста, вы должны потом повернуть налево, сюда.
-Тут вроде две дороги.
-Две, но вот тут есть ещё приметы, которые и сейчас вы сможете увидеть. Кроме того, дорога слева меньше завалена снегом, потому что ветра так дули. Здесь, конечно, не обозначено, но вот в этом месте, - хозяин ткнул в карту, - есть скала, которую называют Ведьминой скалой. Вроде бы когда-то давно с неё одна женщина, которую обвинили в колдовстве, кинулась вниз. Её обычно снегом не засыпает, и камни там чёрные. Сами понимаете, примета верная. А дальше вы не заблудитесь, хотя и придётся переночевать, возможно. Вы вооружены, надеюсь?
-Разумеется.
-Вот и славно. Разбойников у нас тут нет, а вот волки есть.
Гави слушал хозяина, на всякий случай рассматривая и второй маршрут. Летом они явно были равноценны. Правая дорога отличалась лишь тем, что вела мимо деревни дальше. А левая заканчивалась в самой деревне.
-Когда нет снега, как я понимаю, деревенские приезжают к вам по правой дороге?
-Само собой. И к нам, и в соседние. Она и шире, и удобнее. Но вот сейчас завалило её. Вы всё-таки решили рискнуть?
Гави кивнул.
-Ох, помоги вам Иисус. Вы про хутор не слушайте. Фрау Шварц — честная женщина. Болтать-то они болтают, а молоко и сыр у неё покупают, как милые. Значит, переночуете, а чуть рассветёт, отправляйтесь. Только если что пойдёт не так, вы вернитесь лучше.

Гави со своими спутниками провели ночь на постоялом дворе при станции и с утра отправились в горы. Дорога была тяжёлой, и только к полудню они смогли добраться до моста — узкого, старого моста в три пролёта. Где-то внизу шумела незамерзающая река. Осторожно перебравшись на другую сторону, они двинулись налево, как им и советовали. Дальше их ждала неудача — вот она, приметная чёрная скала впереди, но дорога оказалась заваленной совершенно. С гор сошёл огромный пласт снега, и перебраться через него не было никакой возможности.
-Что будем делать, эчелленца? - спросил один из слуг по имени Паоло. - Вернёмся на постоялый двор?
-Справа от моста есть ещё дорога.
-Тогда, возможно, стоит у моста разбить лагерь на ночь, а утром попробовать пробиться по правой дороге? Зачем возвращаться? Не так уж и холодно, только вот огонь побольше сделать. Там у моста ельник, хорошее место.
-А что остальные скажут? - спросил Гави.
-Да мы, как вы скажете, - отозвались двое других слуг.
Они вернулись к мосту и стали готовиться к ночлегу. Долгому ночлегу. Нарубив еловых лап, они обустроили себе место, набрали побольше хвороста. Уже смеркалось, когда всё было закончено, костёр весело разгорелся, и Гави рядом со слугами, по-простому, уселся у огня. Достали припасы, перекусили. Потом распределили дежурство. Ночью Гави спалось плохо. Укутанный в плащ, он прислушивался к тихому разговору братьев Виченцо и Джузеппе, которые сменили его и Паоло на дежурстве.
-А чего это синьору так надо в эту деревню?
-Шшш! А помнишь девицу ту? Которая сестра негоцианта? Вроде как она там.
-Ну, и что? Так приспичило, что ли? - Виченцо захихикал. - Угораздило его.
-Шшш! Не наше дело.
-Так она поди до весны никуда из деревни-то не денется. Не, мне-то что — пускай едет, раз надо. Только чтобы ни себе шею не свернул тут, ни нам.
Гави должен был признать, что его авантюра совершенно безумна, и вообще он ведёт себя, как мальчишка. Если завтра у них не получится проехать правой дорогой, надо будет возвращаться.
Потом он задремал и проснулся от какого-то непонятного шума. Он вскочил с еловых лап. Костёр горел по-прежнему. Парни его тоже уже были на ногах и пытались успокоить напуганных лошадей, которые ржали и рвали поводья, привязанные к ветвям дерева, одиноко торчащего среди ельника.
Гул откуда-то слева всё нарастал. Слышались глухие удары от падения чего-то огромного и мягкого. Словно великан шагал там на огромных ногах. Бух! Бух!
-Святая Мадонна! Что тут творится?
-Да ещё бы мы знали, синьор! Чертовщина какая-то! - отозвался Паоло.
Но вот шум стал удаляться, а потом и совсем стих. Лошади успокоились, а люди уселись у костра, куда подкинули ещё дров. Какой уж тут сон! Так до рассвета и бодрствовали.
Утром решили ехать правой дорогой.
Как Ветер бушевал! Он всю ночь расчищал дорогу, убирал снег — какие же глупые эти люди!
И ведь не полетишь теперь вперёд, не попытаешься проложить им путь — испугаются, повернут назад. Оставалось только следить, чтобы с пути не сбились. Летя поверху над маленьким отрядом Гави, Ветер чувствовал в горах что-то странное и непонятное. Место было опасное. Не только он наблюдал за людьми, но и другие существа вылезли из своих глубоких нор, голодно взирая сверху на одиноких путников.
Ветер не был всемогущ, и даже ему становилось страшно. Какая-то сила мешала ему лететь, прибивала к земле. Сверху, с вершин стали мягко опускаться тяжёлые облака, и Ветер тщетно пытался развеять их. А дорога была не так уж и плоха. Конечно, лошади шли медленно, но не спотыкались. Снег не шёл, видимость была хорошей, и Гави чувствовал, что они едут в правильном направлении. Справа слышался шум речки — и на карте она была там обозначена. Все четверо то и дело поглядывали вверх, на шапки снега, свисавшие с уступов. Изъяснялись больше жестами, стараясь не шуметь.
И хотя всё было вроде бы хорошо, но Гави тревожила странная тишина. Если не считать звука воды, то не было слышно даже ворон, которые раньше то и дело подавали голос, переговариваясь между собой, сидя на вершинах деревьев.
Ветер уже изнемогал, он почти опустился на дорогу, вяло полз позади отряда, поднимая снег и невольно заметая следы лошадей. Внезапный шум послышался впереди. Лошади испугано заржали. Слуги Гави осадили назад. Сверху сорвался и упал на дорогу большой снежный козырёк, сорвавшись со скалы. Зашумели и поднялись в небо вороны с ветвей.
Напуганный Ветер собрал все свои силы и полетел вперёд. Снег отрезал Гави от остальных, но банкир был цел и невредим. С чувством облегчения Ветер шлёпнулся сверху на снежную гору.
-Синьор, вы живы? - закричал Паоло, и Ветер отправил его голос прямиком к Гави.
-Жив, всё в порядке. Тут вполне приличная дорога впереди.
-Что нам делать, эчелленца?
-Вернитесь на станцию и сообщите обо всём хозяину.
-А как же вы?
-Я поеду вперёд, другого выхода нет.
Ветер кидал голоса туда-сюда, как мячики. Были бы силы — он бы сейчас убрал снег с дороги. Если слуги приведут помощь, как было бы хорошо! А ведь левая-то дорога свободна! Ветер глухо стонал, глядя, как слуги Гави двинулись назад, а банкир осторожно поехал вперёд. Ветер пополз следом, слабея всё больше. Вот Гави скрылся за поворотом. Рывком Ветер обогнул гору, замечая впереди одинокую фигуру всадника. Гави ехал в правильном направлении. И если всё так пойдёт и дальше, то к вечеру он достигнет деревни. Ветер улёгся на снег. Ему нужно было отдохнуть. Он полежит тут немного, а потом живо, в два счёта догонит банкира. Вот только отдохнёт...

Джованни Гави был человеком не робкого десятка. Но почему-то, чем дальше он ехал, тем больше чувствовал непонятный страх. Был бы он зверем, у него бы давно на загривке стояла дыбом шерсть. Хотя лошадь вела себя спокойно, банкир то и дело оглядывался, потому что ему казалось, что за ним кто-то наблюдает.
Тяжёлые тучи заволокли небо. Они лежали на вершинах гор, грозя под тяжестью скрытого в них снега упасть на землю и похоронить под собой всё живое. Воздух сгустился, и дышать было тяжело. Гави клонило в сон. Ослабевшие руки с трудом удерживали поводья, голова то и дело падала на грудь. Вздрогнув, Джованни открывал глаза, глядя на дорогу впереди, которая была более чем сносной. И почему хозяин говорил, что её занесло?
Гави достал из сумки, притороченной к седлу, фляжку с водой, отпил немного, плеснул себе на ладонь и освежил лицо, чтобы прогнать сон. Он поднимался всё выше, всё ближе к тяжёлым тучам. Но если верить его карте, то за следующим поворотом будет небольшой спуск, а там и до деревни рукой подать.
Дорога шла опять влево. Банкир благополучно миновал поворот и с удивлением обнаружил, что снега здесь намело совсем немного. Он слегка пришпорил лошадь, поторапливаясь, чтобы спуститься вниз до темноты.
И тут чёрный ком, громко каркнув, упал сверху на голову лошади. Та, испуганно заржав, вдруг понесла. Гави натянул поводья, чтобы сдержать глупое животное, но лошадь не слушалась. Мотая головой, она неслась по дороге. Дальше опять надо было принять влево. Гави почувствовал, что дело совсем плохо, и он успел вытащить ноги из стремян, когда лошадь ухнула с уступа вниз.

Когда Гави очнулся, он не мог определить, сколько пролежал без сознания. Его спасло то, что он упал на лошадь, а бедное животное валялось у подножия уступа бездыханным, со сломанной шеей.
Синьор Джованни пошевелился, чувствуя, что руки и ноги у него целы. Он поднялся и попытался сообразить, где находится.
Река осталась уже далеко позади. Он успел подняться по дороге вверх, но спуск ещё не миновал. Если он пойдёт в том же направлении, то сможет добраться хотя бы вон до того леса, который чуть чернеет впереди. Деревня где-то неподалёку. Гави вытащил из сумки, которая по счастью не пострадала, фляжку с водой, пистолет и огниво.
Лес был хорошо виден. Идти к нему по прямой — не заблудишься.
Гави пошёл, увязая в глубоком снегу.
Внезапно погода, которая до этого благоприятствовала его походу, стала портиться. Сначала повалил снег, потом началась метель. Она поднялась внезапно, мокрый снег летел прямо в лицо, потемнело, и уже нельзя было разглядеть ничего вокруг. Гави повернул назад. Он не настолько далеко отошёл от места падения. Лучше уж переждать там. Однако, когда по его расчётам он должен был увидеть труп своей бедной лошади, он всё ещё вяз в снегу и брёл непонятно куда.
Гави застыл посреди снежного поля, закутавшись в плащ. Не может быть, чтобы он заблудился. И хотя метель начала стихать так же внезапно, как и началась, но снег валил в темноте сплошной стеной.
Синьор Джованни достал пистолет, зарядил его и выстрелил на удачу в воздух. Только карканье ворон было ответом. Оставалось идти. Всё равно он упрётся в горы — здесь же не равнина, в конце концов.
Гави не мог определить, сколько времени он продвигался вперёд, когда услышал позади странный звук. Остановившись, он прислушался. Шорох по снегу — такой могут издавать только полозья саней. А вот и колокольчик послышался. Динь-динь... И опять тишина.
Как будто невидимая рука махнула в воздухе, и снег прекратился. Гави поднял голову и посмотрел на слабо мерцающее над головой, отливающее свинцовым светом ночное зимнее небо. Динь-динь...
Опять шорох полозьев. Потом сани остановились где-то позади от него. Динь-динь...
Гави обернулся.


-2-

- Метель-то какая поднялась! - вздыхала Клара, глядя в окно.
С вечера ей нездоровилось — дышалось тяжело, голова болела. И какое-то нехорошее предчувствие доводило почти до слёз. Фрау Шварц беспокойно поглядывала на неё, настояла, чтобы Клара полежала и отдохнула. Заварила ей какие-то травки.
- Да, метель-то нехорошая, недобрая метель, - отозвалась хозяйка. - Это духи шалят, кому-то след заметают.
- Наши все на месте?
- Все. Днём в деревню работники ездили, но давно уже вернулись.
Клара смотрела в окно и чувствовала, что ветер там чужой, не её ветер. А тот куда-то опять сгинул, улетел по своим делам.
Что же творилось на улице? Клара прислушивалась к завыванию метели, и вдруг ей показалось, что откуда-то издалека донёсся выстрел.
- Тётушка, вы слышали? Стрелял кто-то.
- Не показалось ли тебе?
- Вроде, нет. А вдруг там человек заблудился?
- Как же его найдёшь-то в такую погоду?
Потом метель вдруг стихла, так же внезапно, как и началась, и на улице неожиданно завыл Хват, сидя в своей будке. Ему ответила другая собака на хуторе, потом третья. Собачий хор тоскливо распевал какую-то жуткую песню, а потом издалека к ним присоединились ещё и деревенские.
- Ох, неладно там что-то, - пробормотала фрау Шварц.
Клара вдруг сорвалась с места и кинулась вниз, к дверям.
- Куда ты, глупая!
Но Клара не слушала. Она накинула платок и выскочила во двор. Подбежала к будке, где сидел Хват, тоскливо задрав морду к небу.
- Что с тобой? Что случилось?
Пёс заскулил и уткнулся мордой ей в ноги.
-Беду чует, - мрачно промолвил Эрдмут, подойдя к Кларе. – Собаки воют к покойнику.
- Как думаете, кто там стрелял? Это на помощь звали, или…
-У нас тут в округе отродясь не было никого, кто бы на такое злодейство решился. Так что это путник подмогу звал.
- Так надо же искать!
- С утра соберу мужчин, и отправимся. Стреляли-то не очень далеко, чуть подальше того места, где я вас нашёл. Метель утихла. Путник может и сам к жилью выйти.
- А если Хвата послать?
- Да вы посмотрите на него, - хмыкнул Эрдмут. – Экий храбрец! Пойдёмте в дом, Клара, а то простудитесь. Не волнуйтесь, мы ещё никого в беде не оставляли.
Клара нехотя отправилась за хозяйским внуком, то и дело оглядываясь. Ей всё казалось, что отправляться на поиски надо сейчас, а то потом будет поздно.
А Ветер тем временем искал Гави, и не находил его нигде. Он облетел дорогу, облетел окрестные отроги, но ни следа не было – всё замело снегом. Отчаявшись, Ветер добрался до дома хутора и устроился на ночлег возле собачьей будки, ничем не отличаясь от пристыжённого и унылого Хвата, скорбно положившего голову на лапы.
Утром Эрдмут собрал работников. Мужчины впрягли лошадей в сани и отправились на поиски пропавшего человека. Но вначале они решили заглянуть с деревню и справиться там, не слышали ли там чего ночью. Клара дождалась, пока фрау Шварц занялась домашними хлопотами, оделась как следует, взяла с собой нож, огниво, немного хлеба, и выскользнула во двор.
Хвата оставили на месте службы.
- Вот ты-то мне и нужен, - сказала Клара, отвязывая пса. – Пойдёшь со мной.
Мягкое и невидимое ткнулось ей в ноги.
- А, господин Ветер, и вы тут? Отправитесь с нами. Втроём да при солнце нам никакие духи не страшны.
Во главе своего странного отряда Клара прошмыгнула за угол дома, и через заднюю калитку выбралась со двора. Ей пришлось идти кружным путём, чтобы добраться до занесённой тропинки, по которой осенью Эрдмут привел ее ночью к дому. Но Клара не пошла вверх. Хват начал проявлять странное нетерпение, чуя что-то впереди, а ветер принёс карканье ворон.
В том направлении Клара и пошла. Хват вскоре сорвался с места и с лаем кинулся вперёд. Несколько ворон неохотно поднялись в воздух, занимая выжидательную позицию на деревьях. Впереди, сквозь снег темнело что-то большое. Пёс прервал воронье пиршество. Подойдя поближе, Клара увидела занесённый снегом труп лошади. Вороны уже начали поклёвывать ей круп.
- Уффф! – поморщилась она, но подошла ближе, заметив, что к седлу лошади приторочена сумка. Замок был расстёгнут. Сунув руку внутрь, Клара нащупала что-то бумажное и извлекла письмо. Только она посмотрела на первые строчки, как горестно вскрикнула и опустилась на колени в снег, узнав своё собственное послание, которое летом отправляла в Геную Джованни Гави.

@темы: Оригинальные произведения

---

ОЧЕРЕДНОЙ ВЫПУСК!

[Ларс Бьернсон]

Казалось бы, при чем тут дракон?
Да ни при чем! Захотелось вот!

Или причем?
Давайте пожелаем Сусуватари поскорее завершить свою работу над сказкой о драконе! И запостить ее сюда!

@темы: Новости

---

Парк культуры и отдыха или "Ад на земле"

[alkin-benz]

В 40 км от Бангкока есть храмовый комплекс Ват Пхаи Ронг Вуа, в полной мере олицетворяющий собой выражение “ад на земле”. Вместо горок и аттракционов в этом “парке развлечений” вы увидите фигуры корчащихся от боли людей, протыкаемых трезубцами и поедаемых дьявольскими отродьями.

1. Местечко Ват Пхаи Ронг Вуа – одно из самых странных мест на земле.

2. В этом «парке развлечений» вы увидите сцены мучений в исполнении дьявольских существ.

3. Это буддистский храмовый комплекс, в котором тайцы попытались показать, каким они представляют ад.

4.Буддисты стекаются сюда каждый год.

5. Помимо крупнейшей металлической статуи Будды в мире, в этом местечке можно также найти парк со сценами адских мучений.

6. Кого-то протыкают трезубцами, у кого-то свисают внутренности, кого-то попросту съедают.

7. Повсюду кровь и хаос.

8. А в динамиках, развешенных в парке, замогильным голосом рассказывают о мучениях, которым предстоит пройти этим грешникам.

9. Да уж, в этот «парк развлечений» детей лучше не брать.

10. Однако тайцы приезжают сюда со всей страны.

11. Более того, они привозят сюда своих детей, чтобы показать им, что с ними будет, если они не будут молиться на ночь.

12. В храме не так много иностранных посетителей, видимо, не все разделяют взгляды тайцев.

13. Находится этот комплекс в 40 км от Бангкока.

14. В парке всегда полно посетителей, но все они, в основном, тайцы.

15. Тайцы считают, что это место должно навсегда отбить у их детей желание совершать плохие поступки. Им даже удалось зарегистрировать домен для сайта храмового комплекса, самый-самый страшный, как они считают…

Источник

@темы: Новости

---

Для очень широкого круга любителей прекрасного!

[myprecious]

10.04.2011 в 15:38

Пишет  Donata:

Я сегодня была на замечательной выставке "Золотая черепаха". Это великолепные фотографии дикой природы. Масса впчателений и все положительные. Каждая фотография достойна того, чтобы ее рассматривали часами. Выставка поразила меня настолько, что я первый раз в своей жизни купила альбом с работами, представленными на выставке.

Дорогие мои читатели!
Я с радостью рекомендую вам эту выставку.
Она проходит:
- в Москве: Новый Манеж (Георгиевский пер., 3) до 22 апреля;
- в Санкт-Петербурге: Этажи (Лиговский проспект, 74) с 16 апреля до 10 мая;
- в Липецке: Областной выставочный зал (ул. Ленина, д. 9) 20 мая - 19 июня.

Организаторы планируют привезти выставку в Псков, Курган, Челябинск, Тюмень, Екатеринбург, Новосибирск, Иркутск, Хабаровск и Южно-Сахалинск.

Фотографии из анонса выставки

Фотографии из анонса выставки на сайте www.afisha.ru










А здесь есть работы победителей прошлых лет.

@темы: Арт, Рекомендовано редакцией, Новости

---

На правах саморекламы.

[Ларс Бьернсон]

zhurnal.lib.ru/editors/n/nazarenko_t_j/minos-vs...
Это мой роман "Минос - царь Крита". Приглашаю читателей.

@темы: Рекомендовано редакцией

---

На берегу (окончание)

[agua-tofana]

Он коротко, в двух словах, пересказал шаману историю пришельца. Карджанг не стал ни о чем расспрашивать, только кивнул и приобнял Ину за плечи, чтобы увести в шатер.

Безымянный шарахнулся из-под его руки, будто от лапы медведя-шатуна, мигом оказавшись за спиной Илура.

- Ты что? – ошарашенно спросил Илур. – Это Карджанг, шаман, я тебе уже говорил. Ты помнишь, кто такие шаманы?

- Я помню, - хрипло сказал Ину. – Я просто… простите.

Он первым нырнул под кожаный полог, Карджанг замешкался. Взгляд золотых даже в первых сумерках глаз вонзился в Илура, как два копья.

- Ждать будешь, волк? – спросил он.

- Конечно, - пожал плечами Илур. – Я за него отвечаю.

- Это может быть долго, - предупредил Карджанг.

- Я не тороплюсь, - отозвался Илур, присаживаясь обратно на шкуру и напоказ потягиваясь.

- Хорошо, - невозмутимо ответил шаман. – Раз уж ты никуда не торопишься, волк, будь добр, нарежь мне папоротника… в той роще, где вы с Карайшем отдыхали.

И он бросил волку снятый с шеи небольшой серебряный ножик на коротком волосяном шнурке.

Илур не успел удивиться осведомленности шамана, потому что поймал нож. И чуть не выронил - серебряная ручка была горячей. Не настолько, чтобы обжечь, но достаточно сильно. Человеческая кожа так металл не нагревает.

Он вскинул мгновенно насторожившийся взгляд на шамана – но того перед шатром уже не было, только тяжелый полог качнулся, закрываясь.

Илур нарезал целую охапку папоротника; как и просил шаман, расстелил его на большой льняной тряпице и сам растянулся рядом, все на той же шкуре. В темно-синем небе, высоко-высоко, загорались первые звезды, под сиянием которых должен был сохнуть папоротник. Илур смотрел на них, представляя себе небесных волков, которые глядят на него с вышины, и покусывал горьковатую травинку. А потом вдруг сел, спугнув возившуюся в траве полевку, и уставился прямо перед собой. Все стало понятно в один момент - золотые глаза, жизнь у Реки, и этот странный жар, и красноватый отсвет кожи.

Илур с силой потер шею с одной, потом с другой стороны и снова лег. Но тут же подскочил, услышав голос Карджанга – как ему показалось, чуть ли не над самым ухом.

- Хочешь ехать сейчас, волк? Доберетесь уже под утро.

- Ничего, - сказал Илур, стараясь смотреть на шамана так же, как обычно. – Ягис сказал вернуться… так что мы поедем. Папоротник я нарезал, - он протянул шаману его ножик, блеснувший в звездном свете, и все-таки отвел глаза от испытующего взгляда.

- Ину, - позвал шаман в полутьму. Чужак оказался совсем рядом. – Разведи костер. Отвар приготовишь вот из этого, чтобы обратный путь не утомил, - он вложил в руку Безымянного мешочек с травами; Илур подумал, что карманы Карджанга, наверное, забиты такими вот мешочками на все случаи жизни. – А мы с волком пока поговорим, - закончил шаман и, обняв за плечи Илура, как прежде – чужака, увлек его в шатер. Илур успел только заметить, что сила в гибкой руке Карджанга медвежья. С другой стороны – если его догадка верна, чему тут удивляться?

Карджанг усадил его, подтолкнув, на что-то мягкое, зажег фитилек в плошке с жиром – Илур не понял, как – и поставил ее между ними на низкий и узкий стол. Сел с другой его стороны, на густо укрытую шкурами лавку, скрестил руки на груди. Илур снова подумал, что он светится в темноте, но обычного удивления уже не было – было ощущение чуда, как будто он только что спасся от неизбежной смерти или увидел воочию Великую охоту.

- Значит, догадался? – спросил Карджанг спокойно. Он сидел неподвижно, только шевелились губы на каменном лице.

- О чем? – спросил Илур. Это лето было для него уже двадцать седьмым, и шаман ошибался, если думал, что сможет так легко поймать его на слове.

Карджанг наклонился над столом, и Илур снова почуял – или ему показалось, что почуял – исходящее от шамана нечеловеческое тепло.

- Не играй со мной, волк, - посоветовал тот, и теперь уже вполне ощутимо выдохнул жар вместе со словами. Илур приказал себе не двигаться, хотя очень хотелось отшатнуться.

- Догадался, - согласился он. – Ножик был горячий… и у реки вечером – это ведь ты летал?

Карджанг ничего не сказал, снова выпрямился, и Илур перевел дыхание. Теперь он видел, без всяких сомнений, что кожа шамана действительно светится в полутьме. Расплавленное золото глаз сияло в этом приглушенном красноватом свечении. Илур смотрел на дракона с детским восторгом, забыв обо всем.

- Считается, что вас уже не осталось, - выдохнул он наконец.

- Возможно, я последний. Других не встречал, - ворчливо заметил Карджанг, разрушая сказку.

- И что, никто не знает? – Илур не мог остановиться, ему хотелось спрашивать и спрашивать.

- Из шаманов кое-кто знает, - ответил Карджанг с неохотой.

- А Старейшины? – Илур все еще не мог стряхнуть с себя очарование ожившей легенды.

- Ни к чему, - голос Карджанга шелестел и переливался, как змея в траве, не доверялся, но и не запрещал. Илур, будто подхваченный течением, плыл за этим голосом, мысли, не успев придти в голову, оказывались на языке.

- Как это ни к чему, Карджанг? – он изумленно вскинул голову. – Ты купаешься в жаре Реки, ты можешь подойти к ней ближе, чем любой из нас! А вдруг ты сможешь подняться так высоко, что перелетишь Реку! – Илур задохнулся, оглушенный собственными словами, не отрывая глаз от лица дракона, видя за красноватым светом огненные волны Реки.

- Может быть, - сухо повел бровью Карджанг. – Может быть, я и смогу подняться настолько высоко, что жар Реки не причинит мне большого вреда. Может быть, я даже смогу оказаться на той стороне. Но зачем мне это, волк? Скажи мне.

- Это решение Совета! – Илур вдруг понял, что шаман испытывает его с какой-то непонятной целью. Глупейшая проверка – разве может кто-то сомневаться в решении Старейшин? – Мы люди, а не звери, мы живем не только стаей и охотой! Мы должны узнать, что за земля лежит там – за лесом, за Рекой, за вершинами Чатрака!

- Узнавайте, - совсем не величественно, а очень по-людски раздраженно дернул плечом шаман. - Узнавайте, если сможете. Но ты, волк, - ты уверен, что тебе самому действительно так нужно знать, что там?

- Конечно, - горячо воскликнул Илур. Как бы ни завораживали золотые глаза Карджанга, он твердо знал свой путь. – Равнинное племя подчиняется Совету не из страха, а потому, что доверяет Старейшинам! Я хочу увидеть мир на другом берегу!

- А я нет, - равнодушно сказал Карджанг, полуприкрыв глаза тяжелыми веками. В шатре будто стало легче дышать. – Мне нравится наш мир. Мне нравится учить и лечить воинов. Мне нравится смотреть, как молодые щенки вырастают и становятся сильными волками. И я не знаю и не хочу знать, что ждет меня по другую сторону Реки. Мой мир – здесь.

- И все шаманы думают так же? – слетел с языка Илура быстрый вопрос. Мысль о сговоре шаманов мелькнула в голове, пугая до холодка в пальцах своей необъятностью.

- Я не знаю, что думают все шаманы, - оборвал его домыслы Карджанг. – Я говорю о том, что думаю я. По ту сторону может быть все, что угодно, Илур. Только перейдя Реку, ты поймешь, стоило ли ее переходить. Но будет уже поздно, волк, будет поздно…

Глаза Карджанга открылись двумя полными лунами. Золотая в прожилках змея извивалась в траве, волны реки качали расслабленное тело… «Хочешь сохранить память – не смотри в глаза дракону», вспомнил Илур старую шандскую поговорку. Значит, вот о чем это сказано…


Карджанг откинул в сторону тяжелую шкуру, придержал ее, выпуская Илура. Волк с удовольствием потянулся, всей грудью вдыхая свежий воздух – все-таки в шатре у шамана было душновато. Ему казалось, что прошло довольно много времени – но звезды едва-едва разгорелись, и небо за паутиной ночи еще хранило вечернюю синеву. Да и как мог короткий разговор затянуться? О травах с пергаментами много не наговоришь.

- Значит, завтра после полудня мы выступаем, - уточнил он еще раз, вскакивая в седло.

- Я догоню вас в пути, - кивнул шаман. – Удачи, Илур!

- Ты наконец запомнил мое имя, Карджанг? – хмыкнул волк.

- Теперь да, - согласился шаман. Что-то в его взгляде заставило Илура передернуть плечами, как от утреннего холодка. Он ударил пятками в конские бока и, отъезжая, обернулся на Карджанга еще раз. Смутное видение огромных крыльев за спиной шамана мелькнуло на миг и исчезло.


Костер горел, чуть теплясь, красноватый свет углей вычерчивал неровный круг среди ночной тьмы. Время от времени Илур подбрасывал хворостину-другую, огонь ненадолго взвивался, выхватывая из мрака стеной стоящую траву и две человеческих фигуры, и снова утихал, насытившись. Темнота лежала над степью плотным покрывалом, только на востоке привычно играл алый отсвет Реки.

Они все-таки остановились на отдых в холодный предрассветный час, когда ночь кажется вечной. Ину выглядел измотанным, да и Илур, несмотря на то, что почти ничего не делал, чувствовал себя уставшим, не помог и Карджангов отвар. Он отдал чужаку собственное притороченное к седлу шерстяное одеяло, и тот уснул, завернувшись в него, спиной к костру. Теперь Илур решал сложную задачу – разбудить безымянного в дозор и поспать самому или пересилить сон и отдохнуть уже в лагере.

Он услышал шорох и мгновенно перетек в волка. И тут же, не успев перекинуться до конца, вернулся в человечий облик, поняв, что опасности нет – это чужак проснулся и выбирался из спеленавшего его одеяла.

Ину заметил его изменения и, зачарованный, замер. Потом протянул к Илуру руку, но не коснулся, только провел ладонью по воздуху, как против невидимой шерсти.

- Что ты чувствуешь, когда?.. – спросил он. Илур уже забыл, какого цвета глаза у чужака, но в свете костра они казались очень темными.

- Что я чувствую? – переспросил он. Ему никогда не приходило в голову задумываться над этим. Что чувствует человек, когда дышит? – Я чувствую… свободу, - неуверенно произнес наконец Илур, подумал и уже более уверенно повторил: - Свободу.

Он бросил еще пару веток в костер, и огонь прочертил на лице Ину резкие складки, превращая его в грустную маску. И Илур решился.

- А ты не думал… не думал, что и не был перевертышем никогда? – спросил он, лишь раз запнувшись. И продолжил, торопясь высказать все, что надумал: - Может, ты всегда был человеком, просто человеком, истинным, а?

Самому Илуру таких видеть не доводилось, но волки из старшего поколения встречали несколько истинных людей, тех, кто не имел звериного облика и всегда был только человеком. Судя по рассказам, они не обладали какими-то особыми качествами, но говорили о них всегда с большим уважением. И сейчас Илур с волнением ожидал, что ответит на его вопрос чужак.

Ину покачал головой отрицательно.

- Карджанг уже спрашивал меня, - произнес он, и Илур, хоть и понимал, что шаман непременно задаст такой вопрос, слегка расстроился, что оказался не первым. – Нет, я уверен, что был перевертышем. Это такое ощущение… не знаю, как объяснить. Помнишь, что забыл о чем-то; а о чем – не вспомнить, как ни старайся.

Илур вдруг и сам испытал похожее чувство – как будто тоже забыл что-то очень важное и теперь не может вспомнить, что. Но Ину отвлек его, продолжив говорить о своем:

- Иногда кажется, что еще чуть-чуть – и я вспомню; а вспомню – и снова научусь быть… кем-то. Я не целый сейчас, пустой наполовину, понимаешь?

Илур кивнул осторожно, но Ину не обратил на это внимания.

- Может, и правда, меня здесь не должно быть, как твой друг сказал? – он хмыкнул горько, губы дрожали, как чужак их не закусывал.

- Ну, это не страшно, - шуткой попытался подбодрить его Илур. – Здесь нет – так за Рекой найдется, перейдем вот, там тебе место и поищем…

Он не успел договорить – Ину шарахнулся от него не хуже, чем от Карджанга, край одеяла, накинутого им на себя, попал в костер, затлел. Ругаясь сквозь зубы, Илур сдернул его, затоптал обожженный край, отбросил в сторону, повернулся к Ину. Тот стоял, обхватив себя руками за плечи, взгляд был испуганным, будто не Илур стоял перед ним, а медведь-шатун.

- Ты чего вскочил? – Илур старался говорить мягко, но глаз с чужака не спускал – мало что еще взбредет тому в голову. – Садись, костер прогорит, и поедем. – «В лагере высплюсь», - решил он. Полагаться на Ину не хотелось.

- Подожди, - если раньше в голосе безымянного слышалась горечь, то теперь в нем отчетливо ощущался страх. – Что ты сказал про реку, я не понял? – проговорил он просительно и с какой-то непонятной Илуру надеждой.

- Про Реку? – было очень сложно объяснять такие простые вещи. – Ну… мы ищем способ перейти ее… то есть не мы, а все, кто живет в Чатракшанде. Совет уж которое лето отправляет воинов – в пустыню, к Холмам; нам вот повезло – к Реке попали, даже узнали кое-что…

- Ч-что? – спросил Ину. Он, видимо, постарался взять себя в руки, только зубы выбивали крупную дробь да глаза блестели куда лихорадочнее, чем того заслуживал вопрос.

- Река на севере поворачивает! – не удержал ликования в голове Илур, будто сам, в одиночку, это выяснил. Ину ничего не ответил, только вымученно улыбнулся. Ну да, он же не помнит их мира, что ему поворот Реки…

- И что? – снова спросил Ину. – Что вы будете делать дальше?

- Как всегда, - Илур улыбнулся успокаивающе – что-то он никак не мог поймать нить разговора. – Приедем, передадим все сведения Старейшинам, пусть думают – вдруг найдут что-то ценное, какую-нибудь зацепку, куда на следующий год идти и что искать.

О том, что Ину тоже «передадут» Совету, Илур на всякий случай упоминать не стал.

- Понимаешь, - начал он, сам неожиданно увлекаясь пересказом того, что знали и дети – но не знал этот, вполне взрослый человек, - мы – люди, и мы ищем новые земли не для того, чтобы покорить или разграбить. Это любопытство, это… интереса ради. Тебе бы, конечно, шаман или Старейшина лучше объяснили… Видишь ли, нам нужно помнить, что мы люди, из-за того, что мы так легко превращаемся, и нам нельзя путаться. Мы перекидываемся, когда это нужно, но остальное время – мы люди и живем по-человечьи… - Илур сбился, вспомнив, как недавно, нарушив правила, волком выкупался в роднике, но решил, что такие мелочи Ину только запутают. – А Чатракшанд – он огромный, здесь всем хватает места… но мы не можем выйти за его границы, нас будто заперли здесь. Мы ведь не уйдем с Равнин, - он снова улыбнулся, вспомнив о доме, - мы только узнаем, что там, за Рекой… И вернемся.

- Не вернетесь, - сказал чей-то неживой голос. Илур вскинул голову, весь подобравшись. В свете почти прогоревшего костра лицо чужака было мертвенно бледным, с черными провалами глаз. И таким же черным провалом показался Илуру его рот, когда тот снова проговорил, свистяще четко: - Не вернетесь.

- Почему? – Илур подскочил к нему, схватил за плечи, затряс, как большую тряпичную куклу. – Ты что-то знаешь? Ты вспомнил? Говори немедленно.

- Не знаю! – взвизгнул Ину. Он не сопротивлялся, только голову старался держать прямо, чтобы смотреть Илуру в глаза. – Я ничего не помню! Отпусти!

Илур выпустил влажную от пота рубаху, брезгливо отер ладони, сплюнул и принялся сворачивать одеяло. На Ину он даже не смотрел. Нападения со спины Илур не опасался – что сделает чужак голыми руками против волка?

Тот и не собирался нападать – затаптывал костер, тщательно, до последней искорки. Закидав костровище комьями влажной травы вперемешку с дерном, Илур окинул зорким взглядом место их короткого привала. Ночь миновала, восток чуть заметно серел над алой дымкой Реки. Волк сделал над собой усилие, чтобы весело подмигнуть Ину – пусть со странностями чужака разбираются те, кому положено.

- Едем?

Ину улыбнулся неуверенно, тут же скривился, будто у него зуб болел, и протянул к Илуру руку, как раньше, у костра:

- Не надо, Илур… не переходите Реку… не переходите, слышишь?

Теперь его голос не был мертвым, он звенел мольбой, страшной, непонятной, безумной, и такой же мольбой горел темный взгляд. Илур не сразу смог оттолкнуть его, охваченный непонятной жалостью к человеку, который говорил совершенно немыслимые вещи с убийственной искренностью.

- Едем! – повторил он, вскакивая в седло. Пусть Ягис решает, что делать с этим безумцем. А ведь, похоже, чужак и вправду не только памяти, но и ума лишился. Это же надо такое сказать – «не переходите Реку»…

Разозлившись непонятно на что, Илур горячил коня, и в лагере они оказались, когда солнце еще не оторвалось от раскаленного горизонта. Сдав Ину с рук на руки Ягису и деловито отчитавшись о поездке, Илур с чистой совестью пошел отсыпаться. О беседе у костра он промолчал - такое на ходу не расскажешь. Вот тронутся в путь, и он найдет время поговорить с Ягисом. Хотя нет, лучше сначала с Лиаллуром.


Разбудил Илура непонятный гам. Еще не успев понять, что происходит, он насторожился. Шумели не так, как обычно при сборах: было в громких возгласах что-то тревожное, как в круженьи птиц перед бурей. Не проснувшись толком, на слух, он рванулся к палатке Ягиса, где столпились все, кто был в лагере.

За плотно сомкнувшимися спинами разглядеть что-то было невозможно. Покрутив головой, Илур дернул за плечо оказавшегося прямо перед ним Карайша.

- Что случилось?

В лице сокола как никогда четко проступали черты перевертыша: горбился заострившийся нос, зрачок слился с радужкой, волосы топорщились под тонким кожаным ремешком, как взъерошенные перья. И слова вырывались изо рта булькающими и отрывистыми:

- Чужак попытался поджечь палатку Ягиса.

- Что? – Илура будто ледяной водой окатили. Он ничуть не сомневался, что сказанное сапсаном правда. Что-то внутри уныло и неопровержимо подтверждало: так и есть, пытался.

- Говорит, что нужно уничтожить все карты, все записи. Говорит, что…

- Вам нельзя переходить Реку! – донесся из толпы голос Ину. Илур поджал губы. Чужак боялся так, что даже голос его пах страхом. Но и молчать он, видимо, уже не мог. – Вам нельзя…

- Почему? – голос Ягиса был мягок, и Илур представил, как раздвинулся тесный круг воинов, когда саламандр так же мягко шагнул навстречу нарушившему закон. Ину молчал, и Ягис еще раз спросил: - Почему?

Илур уже не мог сдержать любопытства. Налегая всем телом, он ввернулся в толпу, наступил на чью-то ногу, услышал шипящий голос, призывающий на него все лавины Чатрака; протиснулся между Урлаком, которого несложно было узнать со спины, и каким-то воином в походной меховой жилетке, и наконец в просвете между головами увидел Ягиса. Тот стоял, уперев руки в бока, и, склонив голову, ждал ответа. Ину был все в той же рубахе. Кроме ворота, у нее теперь на честном слове болтался и рукав. В остальном он выглядел так же, как и ночью – изрядно уставшим и слегка безумным. Илур нахмурился. Наверняка чужак сейчас опять заведет прежнюю волынку. Если бы была хоть какая-то возможность заткнуть ему рот…

- Я не знаю. Я правда не знаю. – Как и тогда, у костра, Ину умолял просто понять его. Но несокрушимая уверенность в собственной правоте, что слышалась за этой просьбой, раздражала. Илур сжал кулаки. Дело еще можно было спасти. Если Ину не зайдет дальше…

- Я не помню, - Ину говорил все громче. – Просто поверьте мне! За рекой… там… там нет ничего! Туда нельзя идти! У вас есть Чатракшанд, зачем вам идти куда-то еще? Вы не найдете места прекраснее этого!

- Мы не ищем места прекраснее этого, - Ягис говорил вполголоса, отмеряя каждое слово, как на весах, и не двигался с места. – Мы просто хотим знать, что там – на том берегу. Когда Совет…

- Ваш Совет ничего не знает! – почти завизжал чужак. Илур даже отшатнулся в первый миг. – Они ничего не понимают, эти ваши Старейшины! Я не позволю, чтобы записи о походе попали в их руки!

- Да? – голос Ягиса упал до свистящего шепота. – Но ведь каждый из нас знает и помнит о том, что видел. Записи - еще не все. Мы восстановим их по кусочку.

- Тогда… - Ину полоснул взглядом по толпе, и Илур вспомнил, что видел такой же у загнанной в угол крысы. Сразу после этого она бросилась на людей, и пришлось рубить ее в воздухе ударом тяжелого кухонного тесака. – Я убью вас! Убью всех! – визг Ину перешел в хрип. Его лицо, как и ночью, стало совсем белым, даже синюшным, а зрачки растеклись, скрыв цвет глаз, который Илур так и не запомнил. Безымянный дрожал, и казалось, что он вот-вот перекинется – в чайку или в большую ящерицу-альбиноса. Илуру померещилось, что через него прокатилась одна из волн Реки, и не то выжгла, не то заморозила внутренности – в груди стало пусто и горько, как в степи после пожара. Он уже знал, что последует дальше.

Ину бросился на Ягиса не слишком ловко – саламандр легко ушел в сторону, поймал безымянного за уцелевший рукав, развернул, толчком посылая того обратно, в середину круга. Они снова замерли, один напротив другого, но теперь судьба чужака уже была решена. Открытое неповиновение воле Совета и нападение на вожака не оставляли возможности для иного исхода. Голову Ягиса охватило пламя, волосы уже сплавлялись в невысокий зубчатый гребень…

- Нет, - выдохнул Илур, рванувшись вперед. Он не понял, как оказался по ту сторону. Левой ладони неприятно коснулся влажный жар, исходящий от обнаженного предплечья чужака, от его тела под слабым покровом одежды. Илур чувствовал, что и сам он горит, будто огненные волны Реки подхватили его и понесли в своем сильном течении. Лица вокруг дрожали и были немного нечеткими, словно он смотрел на них сквозь марево. Ему показалось, что откуда-то сверху вдруг дохнуло зноем, как от взмаха тяжелых драконьих крыл.

- Илур? – спросил Ягис недоверчиво. – С ума сошел? Вернись.

Илур помнил закон и, если мог, улыбнулся бы Ягису, который готов был закрыть глаза на его проступок – защиту того, кто осужден властью вожака. Но губы не слушались, и ноги тоже. Он усомнился в правильности решения Совета и поставил себя вне племени. Он вышел из круга стаи и знал, что его ждет, но шагнуть обратно не мог. Он думал только об одном: а вдруг Ину прав?

- Смерть им, - негромко крикнул Ягис, растекаясь жидким пламенем. От раскаленного саламандра в разные стороны побежали дорожки огня, смыкаясь в круг, окружая стеной стаю и двоих у палатки. Илуру снова показалось, что это Река вонзила в него раскаленные зубы, вгрызаясь в плоть до костей, отдирая мясо кусками, разрывая упругие жилы. Где-то рядом, под грудой звериных тел тоненько визжал Ину, почти не замолкая. Собственного крика Илур не слышал, ему прокусили горло почти сразу; скорее всего, это был охряно-красный степной волк. Крики быстро затихали; в рычание вплелся соколиный клекот. Хлопанье крыльев приливом отдалось в висках Илура; взмахи становились все медленнее, растягиваясь на целые дни. Бурая пелена стремительно застилала глаза, будто Река плескалась над головой кроваво-алыми волнами.

Эпилог


Илур втянул воздух жадно, как воду после долгого бега, поперхнулся, закашлялся и сел.

Он плохо помнил, что произошло после того, как стая бросилась на них, но знал, что выжить не мог. Тем не менее, он был здесь, сидел на пересохшем степном дерне с узлами корней, смотрел на свои руки, на одежду. Нигде не было и следа крови. Только тело болело, будто его долго били, завернув в медвежью шкуру. Скривившись, Илур поднялся на ноги и обвел взглядом окрестности. Что-то было неправильно, но он не мог понять, что. Небо казалось сероватым, как и листва берез в недальней роще. И пахло иначе, и почти ничего не было слышно. Илур постучал сложенной «лодочкой» рукой по уху. Может, потом пройдет? Солнце стояло прямо над головой; утро давно миновало. Наверняка отряд уже снялся со стоянки и направлялся к дому. Илур потер ладонью слева, пониже ключицы. Для него ни дома, ни стаи уже не существовало, чудо, что он вообще был жив. Неужели Карджанг помог? Разве поймешь, о чем думает и чего хочет дракон… Илур вдруг немного испугался, поняв, что без малейшего усилия вспомнил то, о чем безуспешно вспоминал полночи и все утро.

Так или иначе, догонять отряд не стоило. Неспешно поворачиваясь, Илур вглядывался в каждую кочку, в каждую травинку. Ничто не говорило о том, что здесь побывали и другие люди: Ину или перевертыши. Значит, все-таки Карджанг… Унес из круга его, оставив чужака. Почему?

Илур подумал, что вряд ли когда-нибудь узнает ответ. Нужно было решать, куда идти теперь. После недолгого раздумья он выбрал юго-запад. Следовало держаться подальше от осенних туманов Реки – и от троп Равнинного племени. А на Южных холмах одиночки были не редкостью. Можно было бы направиться к Алкару, но Илур совершенно не представлял, чем жить в горах и на кого там охотиться. Южные холмы были ближе и понятнее.

Он шел неторопливо, мягко переступая ногами в легких кожаных сапогах. Ни пить, ни есть не хотелось; спать тоже не тянуло, несмотря на беспокойную ночь. Непривычное чувство охватило Илура - будто он сторонний наблюдатель, гость в родном доме. Он подумал, что так ощущается одиночество, оторванность от племени. Илур решил, что будет идти, пока идется, а ближе к вечеру побеспокоится о ночлеге и ужине. Березовая роща по правую руку манила прохладной сенью, но он прошел мимо. На горизонте темным пятнышком замаячила другая, выросла в небольшой лесок, где наверняка были полевки и ондатровые норы по берегам ручья. Потом и лесок остался позади. Илур думал о чем-то, смотрел куда-то – и тут же забывал, о чем думал и что видел. Лишь далеко за полдень он вскинул голову, чтобы посмотреть, сильно ли опустилось солнце, и оторопел. Солнца не было.

Илур крутанулся на месте, ничего не понимая, ища неведомого врага; завертел головой, наткнулся наконец взглядом на солнце, ожегшее глаза, прикрыл их ладонью, пережидая поплывшие под веками радужные круги. Опустился на колени, сел на пятки, опираясь рукой о жесткую, колкую траву; отняв ладонь от глаз, проморгался, посмотрел на тени ковыльной ости, уже заметно удлинившиеся. Потом осторожно поднял голову, нашаривая солнце – с другой стороны, не с той, где ожидал увидеть.

Оно действительно было там, где небо вздрагивало от зноя. Оттуда доносился чуть заметный ровный гул и поднималась вверх стена горячего воздуха над волнами Реки. Илур перевел взгляд вправо, на ровный белесый горизонт, к которому должно было склоняться солнце в его представлении. Но глаза говорили другое, а своим глазам он привык доверять. Все это время он шел не на юго-запад, а на северо-восток. Он сбился, определяя стороны света. Он ошибся, потому что за лето привык отсчитывать их от Реки, которая при взгляде на юг всегда была слева. Теперь при взгляде на юг она оказывалась справа.

Он перешел Реку. Он был на другом берегу.

Илур сорвал травинку, посмотрел на нее и выбросил. Трава здесь была точно такой же, разве что погрубее. Правильно, ветер чаще дует с запада, и местные Равнины, особенно вблизи Реки, должны быть менее изобильными. Илур перекатился на спину, вытянулся в траве, глядя в небо и улыбаясь. Эх, нет Лиаллура, чтобы поговорить обо всем, или хоть Карайша. Ничего, вернется – будет рассказывать дни напролет… Илур не знал, как он сможет вернуться, но за последнее время произошло так много невозможного – почему бы не случиться еще одному чуду? Сейчас стоило задуматься над тем, куда идти дальше. Кто знает, как устроен мир по эту сторону и где здесь живут люди! Поселения могли оказаться и на севере, но Илуру не хотелось идти туда – слишком крепко засело в голове, что север – это горы. Наверное, самым правильным было бы направиться на восток, вглубь этой земли; но Илур после недолгих раздумий решительно зашагал обратно. Он еще успеет найти людей, один день ничего не меняет. Он переночует в том леске, что миновал не так давно, днем исходит его вдоль и поперек – может, там и перевертыши обнаружатся; а вечером… Илуру безумно хотелось хоть раз увидеть, как солнце садится в пылающие волны Реки. Этого не видел еще ни один перевертыш в Чатракшанде, и от соблазна было невозможно удержаться.


Он проснулся не утром, а далеко за полдень. Столько спать Илуру доводилось разве что после изматывающей охоты или затяжного похода, где постоянно приходилось быть настороже. Висящее над головой солнце смутило его. Мелькнула мысль, что вчера он все придумал – другой берег, чудесное спасение. А может быть, и приговор стаи ему только приснился? Может, и чужака никакого не было, и сейчас он, как обычно, вернется в лагерь, перебросится приветствиями с Лиаллуром, и они за повседневными делами будут ждать возвращения отряда с Холмов, чтобы наконец-то отправиться домой? Но глаза и уши уже подсказывали - лес вокруг не такой, как обычно: нет мха под хвойной подстилкой, слишком тесно обступили поляну березы, низко к земле склонилась алеющая рябина, которой не было на привычном месте его ночлега. Не было там и ручья – а здесь он бежал совсем близко, негромко разговаривая за деревьями. Илур умылся, попил воды – есть все еще не хотелось, и направился на юго-восток, удаляясь от Реки. Он решил прочесать лесок вдоль и поперек, чтобы наверняка наткнуться на людей, если они тут есть. Подумав, Илур не стал перекидываться – кто знает, какие здесь законы насчет пребывания в волчьей шкуре. Уверенным шагом он пересек неширокую в начале рощу, вышел на восточную опушку, с нетерпением глянул – и отвернулся разочарованно. Такая же степь; кое-где заросли тальника – над руслами речушек или у болот в низинах; такое же небо над ними. Илур потуже стянул волосы ремешком и пошел обратно, забирая еще немного к югу.

Как он и думал, блуждание по лесным зарослям заняло весь остаток дня. Илур никого не встретил, не обнаружил ничего похожего на следы пребывания людей. Да и из живности на глаза попадалась только мелочь: полевки и ондатры, дятлы и серые сойки. Может быть, здесь они и могли быть перевертышами, однако у себя Илур такого не встречал и о подобном не слышал. Но трогать их не стал, даже сторонился на всякий случай.

Он вышел из рощи на южном ее краю – как раз вовремя, чтобы успеть полюбоваться закатом. Река горела, и горело небо над ней, подожженное заходящим солнцем. Это было… Илур задохнулся от невероятной красоты, представшей перед его глазами.

А потом он заметил то, что заставило его забыть обо всех закатах на свете – черный силуэт человека, будто нарисованный углем на алом холсте, в полполете стрелы от опушки.

Илур зашагал к нему, еле сдерживаясь, чтобы не перейти на бег. Он не ожидал, что так обрадуется первому же встреченному жителю заРечья, пока не увидел его; а теперь торопился заговорить, будто тот неведомым образом мог исчезнуть, не ответив на вопросы Илура.

Человек стоял лицом к Реке; вскоре Илур, прикрывая глаза ладонью от закатного света, разглядел и длинные, редкие седоватые волосы, и довольно потрепанную одежду, и широкий разворот плеч. Зачарованный закатом или гулом речного пламени, воин не оглядывался, хотя Илур даже не пытался скрыть свое приближение.

- Здравствуй! – воскликнул он на едином языке шагов за десять до незнакомца, не в силах сдержать нетерпеливое желание услышать голос жителя этих мест, увидеть его лицо. Тот обернулся, вздрогнув от неожиданности, и молча окинул Илура с головы до ног неторопливым взглядом.

- Здравствуй, - повторил Илур на всякий случай более разборчиво.

- Привет, - ничуть не удивившись, ответил человек на том же едином. – Что, любуешься? – он мотнул головой в сторону Реки, алые отсветы метнулись по седым космам. На вид ему было зим пятьдесят. Самое обычное лицо, глаза не то серые, не то голубые, а то и болотные – свет заката и Реки был слишком ярким, чтобы позволить разобрать это. Илур кивнул.

- Понятно, - сказал человек. – Как зовут-то?

- Илур, из Равнинного племени, - немного гордясь, назвался Илур. Конечно, вряд ли местные знают племена Чатракшанда, но все же…

- Из волков, вижу, – хмыкнул незнакомец. – Я Айлис. Барсом был.

-Из ирбисов? – вскинулся Илур, пытаясь понять, что тут к чему. – Почему был?

- Потому что, - насмешливо бросил Айлис. – Так ты когда из-за Реки-то?..

- Вчера, - настороженно ответил Илур. – Какая разница?

- Сейчас объясню, - пообещал барс, и Илур поежился, будто к раскаленному дыханию Реки вдруг примешался холодок.


Они уселись на старых кротовых кучках, глядя на медленно оседавший в Реку закат. Илур краем глаза наблюдал, как Айлис по-коровьи перебирает губами, словно пережевывая невидимую жвачку. Как ни хотелось волку задать вопрос, он ждал, чутьем улавливая, что заговоривший потеряет какое-то важное преимущество. Барс не выдержал первым.

- И как там за Рекой? – спросил он небрежно, как о погоде.

- Нормально, - быстро ответил Илур. – А здесь за Рекой как?

- И здесь нормально, - зло сказал Айлис. – Здесь точно так же, как и там, волк. Ничего не меняется. Разве что…

- Что? – перебил Илур нетерпеливо. – Что здесь не так?

- Ты как сюда попал, волк? – вопросом на вопрос ответил Айлис.

- Это долгая история, - Илуру вовсе не хотелось вспоминать недавние события, особенно сейчас, когда по непонятной причине он оказался там, куда мечтал попасть каждый житель Чатракшанда.

- Расскажи, - настойчиво попросил Айлис. Но не настойчивость, а грусть во взгляде желтоватых, как оказалось, глаз подтолкнула Илура к рассказу.

Как ни старался он упростить события, к концу длинного повествования горло пересохло. Айлис слушал с каким-то болезненным интересом и пониманием, время от времени кивая, будто Илур рассказывал уже знакомую, не раз слышанную им историю.

- Все, - с вызовом сказал Илур, закончив своим пробуждением по эту сторону Реки. – Теперь ты станешь разговорчивее?

- К чему? – пожал плечами Айлис, но, наткнувшись на взгляд Илура, поднял ладони. – Хорошо, хорошо… Значит, против стаи пошел…

- Против решения Старейшин, - уточнил Илур. – И против всего Чатракшанда.

- Какая разница? – пожал плечами Айлис. – Ты все равно перешел границу.

- Какую границу? – не выдержав, заорал Илур. – Ты по-человечески сказать можешь?

- По-человечески только и могу, - с непонятной горечью согласился барс, не обратив внимания на крик Илура. – Границу. Грань. Черту. Понимаешь, ты же не только против всех – ты в первую очередь против себя пошел, правда?

Илур пожал плечами. О чем тут говорить - он сам от себя такого не ожидал.

- Ну вот, - обыденно произнес Айлис. – Ты поступил так, как в Чатракшанде поступить немыслимо. Ты не мог больше быть там. И ты оказался за Рекой. Все просто - она и есть граница.

Илур нахмурился.

- Я не понял, - сказал он. – Так я не перешел Реку? Ну, на самом деле?

- Что значит «на самом деле»? – Илуру показалось, что Айлис в душе посмеивается над ним. – А где мы сейчас, по-твоему? Видишь ли, волк, Реку нельзя перейти вброд или наведя мосты. И все ваши разведки не помогут. Реку можно перейти только так, как ты. Или как Кайир. Чайка, - пояснил он в ответ на удивленный взгляд Илура. – Безымянный ваш. Он чайкой был.

- Значит, он пришел отсюда! – воскликнул Илур. – Я был прав! Но почему он не вернулся вместе со мной?

- Реку дважды не переходят, волк, - чуть улыбнулся Айлис. – Границы Чатракшанда можно покинуть лишь однажды.

- Мне кажется, ты говоришь чушь, - возразил Илур. – Кайир же вернулся.

Барс покачал головой и усмехнулся.

- Кайир? – переспросил он. – Это ты несешь чушь, волк. Вернулся Ину.

Илур посмотрел на него острым, как луч зимней звезды, взглядом.

- А ты как оказался здесь, Айлис? – спросил он. – Что ты делаешь здесь и откуда все это знаешь?

Айлис отвел глаза.

- Ты не первый, Илур. Я не раз рассказывал это тем, кто приходит сюда, - зачем-то уточнил он, снова поглядев на закат. – Перевертыши всегда искали путь через Реку… может быть, столько, сколько стоит Чатрак. Зим тридцать назад трое молодых шандцев отправились в горы, надеясь перевалить через Чатракский хребет. В ваше время тоже так делают, да? – Илур молча кивнул. – Я пошел с ними. До этого мы не раз забирались высоко в горы, облазили десяток южных ущелий, наметили пару путей и наконец выбрали тот, который, как мы думали, выведет нас за пределы Шанда, в другой мир. Было лето; но на вершинах гор царила вечная зима. Вскоре мы добрались до нее. Снег слепил глаза; и вокруг были только снежные пики, как бесконечный лес. Нам стало страшно, но мы не отступили. Мы преодолели первый перевал и отметили победу домашним вином. Оно пахло смородиной. На следующем перевале один из нас, каракал, которого неведомо как занесло в северный Шанд из пустыни за Южными холмами, оступился и сорвался вниз. Мы пытались вытащить его, но и когти, и сапоги скользили по насту, который был слишком рыхлым, чтобы удержать воткнутые ножи; и вся связка медленно скатывалась в пропасть. Когда он понял это, он перерезал веревку.

Мы зашли достаточно глубоко в сердце гор, когда внезапным снежным оползнем унесло вниз горностая. Он отошел от места привала в поисках сухой травы для костра. Лавина пронеслась совсем рядом, нас, оставшихся, обдало мелкой снежной пылью. Мы пытались искать его, но безуспешно.

Нужно было возвращаться, но мы пошли дальше. Думаю, мы понимали, что не сможем добраться до дома, и неизвестность впереди пугала меньше. Казалось, что вот-вот, за очередным перевалом откроются зеленые долины, леса, реки, над которыми висят радуги. Но там были все новые и новые снежные пики. Припасы кончились, дичь больше не попадалась. Мы шли, потому что не знали, что еще можно сделать. Силы были на исходе, и я отчетливо понимал, что если не поем, то просто упаду на снег и усну, чтобы не проснуться.

Я считал, что мой напарник, мой друг думает так же, но он был изумлен, когда понял, что я собираюсь сделать. Я помню его глаза. Он не успел или не захотел перекинуться. Когда я наелся, мне стало тепло, и я уснул, крепко и без снов. А проснулся здесь.

- Третьим был красный волк, да? – утвердительно спросил Илур. – Я слышал от друга историю о том, как младший брат его матери связался с одной безголовой компанией, и они ушли в горы искать путь на ту сторону. Никто не вернулся, а семья моего друга уехала из Шанда, чтобы не видеть горы, сожравшие их родственника. Выходит, не горы его сожрали?

Ирбис покачал головой.

- Черт с тобой, - решил Илур. – Мне нужно на ту сторону. Как Ину прошел? Я должен обо всем рассказать.

- На этом берегу проходов много, - не глядя на него, произнес Айлис. – Пойдем, покажу.


Русло Реки оказалось совсем неглубоким и пологим – как длинная ложбина между холмами. Проход был узким и прямым, будто прорезанный взмахом грубо выкованного ножа. Стены огня возвышались по обе стороны, неведомо как удерживаясь в своих границах. Небо над ними казалось совсем белесым.

- Сюда, что ли? – спросил Илур. – Я же сгорю.

- Не сгоришь, - заверил Айлис. – Выгоришь. Мысли, чувства, память… имя. Тебя назовут там Ину. Безымянным.

- Тебе-то откуда знать? – возразил Илур. – Ты там не был.

- Мне рассказывали, - пожал плечами тот.

- Ты трус, - не сомневаясь, сказал Илур. – Ты даже Реку перешел, потому что у тебя выбора не было, ты просто жрать хотел. А у меня был.

Некоторое время они молчали. Потом Илур спросил:

- А если я перекинусь, чтобы пройти? Я тоже забуду себя?

- А ты пробовал тут перекидываться? – вопросом на вопрос ответил Айлис.

- Нет, - покачал Илур головой, чувствуя, как живот захлестнуло тугой петлей. Он предчувствовал ответ.

- Перевертыши живут по ту сторону Реки, - пояснил Айлис ясное и так. – По эту есть только люди. Мы ведь в Чатракшанде ни о чем другом не думаем – быть людьми, в первую очередь, во что бы то ни стало быть людьми. За Рекой мечты сбываются, волк! – барс оскалил зубы в издевательской улыбке, откинул седую гриву. – Надумаешь остаться – ищи меня у Реки, я часто бываю здесь! – крикнул он через плечо, быстро удаляясь к роще.

- Могу поспорить, к горам ты не подходишь, - пробормотал Илур себе под нос. Он сделал несколько решительных шагов в противоположную сторону – к проходу в волнах огня. Река дохнула на него жаром, будто предупреждая, давая шанс подумать. Илур остановился, тут же поняв, что сделал это зря. Думать о том, чтобы по доброй воле войти в этот ад, было невыносимо.

«Но должен же кто-то обо всем рассказать», - повторил он мысленно. Перед глазами маячил Ину, то плачущий, то растерянный, то обозленный на исчезнувшую память. А может быть, есть другой способ? Изворотливый человеческий разум заметался в поисках выхода, но волк звериным чутьем уже понял, что выход всего один – по узкой дороге между огненно-красных флажков.

Илур выдохнул и сделал еще один шаг к Реке.


КОНЕЦ

@темы: Оригинальные произведения

---

На берегу

[agua-tofana]

Миди, драма, джен


Глава 1


Илур проснулся рано - небо за чернеющими лапами елей еще хранило ночную тень. Чуткие ноздри дрогнули, втянули предрассветный воздух. Пахло сухими листьями, полынной горькой пылью, дыханием умирающего чабреца и душицы - значит, ветер сменился и дул теперь не от Реки, а с далеких западных равнин. Ощерив в долгом зевке влажно блеснувшие клыки, длинные и игольчато острые, Илур неторопливо поднялся, с удовольствием потягиваясь, прогибая спину до хруста. Там, где он лежал, осталась темная вмятина, ясно заметная на серебряном кружеве росы, подернувшем старую листву и порыжевшую, проржавевшую хвою, что устилали подлесок. Под этим плотным, слежавшимся покрывалом пряталась упругая подушка изумрудного мха, всю ночь приятно холодившая живот сыростью лесной земли.

Илур подумал, что до общего пробуждения успеет наведаться к роднику. В два прыжка оказавшись на дороге – лесной тропе, проложенной скорее для всадников, чем для телег, – он неторопливо потрусил навстречу рассвету, ловя настороженными ушами щебет пичуг, пробуждавшихся в чаще. Тропа незаметно взгляду поднималась, прежде чем круто пойти вниз, и когда Илур вышел к спуску, в глаза ему ударил первый красный луч солнца. Пригнув голову, он свернул с дороги, нырнул под сень орешника, где еще царил ночной полумрак, и, полагаясь больше на слух и нюх, чем на зрение, выбрался к холодному, чистому как слеза озерцу, выстланному мхом. Ключ бил справа, в небольшой ложбинке у самого дна, а ручей выбегал слева, терялся в кустах и падал вниз с уступа, которым обрывалась большая грива.

На миг замерев в раздумьях, Илур решился нарушить правила: вряд ли кто-то окажется здесь в такую рань и увидит его. Он шагнул к озерцу, как был, ткнулся в него, разбивая застывшую в зеркальном покое гладь. Чуткий нос обожгло холодом, Илур дернул головой, но снова сунул морду в почти невидимую воду, хватая ее зубами, играя с ускользающей добычей. Брызги дождем сыпались вокруг, цепляясь за пучки пырея на берегу, за густую шерсть на хребтине. Волны заколыхались, поплыли кругами, светлея на глазах, отражая стремительно голубеющее небо. Илур с неохотой оторвался от игры, перекинулся в человека, запустил обе пятерни в мокрые черные волосы, распутывая тяжелые пряди. Пригладив, собрал их на затылке, стянул наскоро переплетенными в косицу стебельками вьюна; стирая щекочущие капли, крепко провел ладонями по лицу – приметному разве что высокими скулами да угольной чернотой ресниц, скрывавших темную серость глаз. Утро уже разгоралось, растекаясь алым светом по воде, по мелкой росе, по редким облакам в вышине. Илур в последний раз хлебнул прохлады из горсти – как снега зимой хватанул – и торопливо зашагал обратно, задержавшись лишь у большой сосны на повороте. Оторвав кусок смолы, янтарной слезой застывшей на коре, он сунул его в рот, разжевывая, сглатывая мгновенно подступившую слюну, горькую, терпкую, вкусную, как подбирающаяся к Чатракшанду осень.

Лагерь уже проснулся и полнился неспешным, деловитым утренним шумом: короткими возгласами людей, треском ломаемого для костров валежника, железным звоном посуды, всхрапами привязанных неподалеку лошадей. Алурд глянул на друга с интересом, но ничего не спросил, только чуть улыбнулся, здороваясь. Илур кивнул в ответ, пробираясь в общей суете к своему углу, где лежали мешок из бычьей шкуры с нехитрой утварью, оружие, меховая одежда – у Реки холода не грозили, но мало ли куда может занести судьба воина-странника…

- Где ты был? – прозвучал за спиной негромкий голос; в нем слышался шелест - словно ветер гонял сухие листья по большому латунному блюду. Илур вздрогнул от неожиданности, поворачиваясь к Ягису. Медные волосы вожака, заступившего Илуру солнце, полыхали как пожар; казалось, Ягис остановился на середине превращения. Лицо саламандра в этом пылающем ореоле казалось еще темнее, чем было на самом деле, только глаза горели алым, будто рассветные лучи пронизывали его голову насквозь.

- На родник ходил, - пожал плечами Илур – мол, о чем тут говорить? Ведь и в самом деле не о чем.

- Не спится? – Ягис оглядел волка оценивающе – от туго стянутых на затылке волос до мягких сапог. – Пойдешь в дозор следующей ночью, - заключил он. Илур кивнул коротко - в дозор так в дозор. Вряд ли в этих местах им грозила опасность – за три с лишним месяца никто, кроме косуль да любопытных степных тушканчиков, не нарушил покой лагеря - но воины исправно несли еженощное бдение.

- Напросился? – Алурд протянул другу жестяную миску со вчерашним вареным мясом и лепешку из тех, что пекли на прошлой неделе. Илур плохо знал кашевара – уроженца дальнего, лесного племени, но готовил тот знатно, в лепешки добавлял мед, и они долго не черствели и пахли сладко, по-летнему. Волки уже устроились кружком на траве, изрядно вытоптанной за время их стоянки. Мягко, как срезанная косой отава, Илур опустился рядом с Алурдом, подогнув под себя ноги, утвердил миску на левом колене, на правое положил лепешку, оторвав от нее кусок, и принялся быстро есть, не отставая от собратьев. Их насчитывалось пятеро – больше, чем любых других перевертышей в отряде. Этому не приходилось удивляться: племя волколаков было самым многочисленным в восточной части Чатракшанда. От Реки до лентой протянувшихся с севера на юг лесов Грентайна, от предгорий Чатрака до Южных холмов – вся огромная равнина, прерывавшаяся порой мелкими речушками, болотцами и березовыми рощами, была домом Равнинного племени. Конечно, жили здесь и другие перевертыши: корсаки и джейраны, вараны и дрофы. По болотам прятались не любящие посторонних глаз камышовые луни, а в речушках-ручьях можно было встретить ондатр и бобров. Грентайн под своими зелеными сводами давал приют малолюдному, но могучему племени Ур, откуда был родом их нынешний кашевар, кряжистый и угрюмый, как все медведи. На холмах разрозненно и безначально жили рыси, росомахи и хищники помельче - ласки, куницы, горностаи; их законов никто не знал, да и были ли эти законы – неизвестно; равнинные жили с южанами без дружбы, по-соседски соблюдая общепринятые правила охоты и добычи. А на севере, в предгорьях и выше, к заснеженной вершине Чатрака, были владения архаров и снежных барсов; и хохлатых орлов – но с ними мало кто встречался и уж тем более водил знакомство.

Другая часть Чатракшанда, между Грентайном и Дальним лесом, принадлежала Красному племени. Несмотря на сродство, те и другие волки общались редко, советуясь лишь в самых важных делах. Западный Чатракшанд, в обиходе называвшийся просто Шандом, был благодатнее восточного соседа, слишком часто опаляемого дыханием Реки – но в два с лишним раза меньше. Возможно, именно это не давало по-настоящему сблизиться двум общинам волколаков; а возможно, причины и вовсе не было, просто каждому племени хватало собственной жизни и собственных забот.

На западной границе края, там, где с Южных холмов отчетливо можно было разглядеть синеватые отроги Чатрака, начинался Дальний лес, в самом деле уходивший так далеко, что никто не ведал, где он кончается и кончается ли вообще. О жителях тех мест Илур ничего не знал, да и узнавать нужды не чувствовал. Воины-странники предпочитали труднодоступные края – а Дальний лес был краем недоступным.


Поев, Илур зашагал к огромной бочке, казалось, пустившей корни в плотный дерн. Ее темная глубина была подобна колодцу, и тянуло из дубового зева колодезными же сыростью и холодом. В бочке хранили чистую воду, чтобы не бегать всякий раз к роднику. Илур откинул в сторону четвертушку тяжеленной крышки, державшуюся на сыромятных ремнях, и перегнулся через край, повиснув так, что ноги почти оторвались от земли, а живот передавило тяжестью. Жестяной ковш на длинной ручке, которым волк зачерпнул воду, скребнул по дну.

- Илур, Исень, натаскаете сегодня полную бочку, - распорядился всевидящий Ягис. Совет не зря назначил его в начальники отряда – невозмутимый саламандр, всегда уверенный в своих поступках, умел занять людей не только в дни походов, но и на вынужденных долгих привалах, что было куда важнее.

- Я хотел сегодня последить за черепахами, Ягис, - Исень, филин, был из редких, птичьих перевертышей. Илур недоумевал, почему тот не пошел в ученики к шаманам – несмотря на молодость, Исень отличался необычным умом: он будто видел другими, чем все, глазами, слышал другими ушами. Это он первым обнаружил невдалеке от берега черепах – и угадал в странных камнях живых существ, имя которых знал только шаман. А вдруг они пришли с того берега? Вдруг пламя не страшно их каменной шкуре? Именно это и хотел выяснить Исень.

- Хорошо, - кивнул Ягис. – Алурд, тогда водой займешься ты.

Илур радостно осклабился. С Исенем было интересно, но что может быть лучше работы на пару с другом? Обвязавшись пустыми бурдюками, они с Алурдом чинно вышли за пределы лагеря; но, едва оказавшись под сенью леса, не выдержали и перекинулись. Радуясь солнцу и ласковому предосенью, волки то мчались наперегонки, высоко вскидывая лапы, то прихватывали друг друга за загривок, шутливо взрыкивая и напоминая щенков-первогодков. На сухой песчаной тропе оставались их путаные следы.

Обратно пришлось возвращаться в людском обличье, иначе полные бурдюки было не дотащить. Бочка воистину доводилась бездонной сестрой колодцу – четыре немаленьких бурдюка ее чрево поглотило незаметно, и понадобилось три или четыре похода к роднику, чтобы увидеть блеск воды, поднимающейся в темной глубине.

Как ни весело было бегать по лесной тропе, к полудню Илур почувствовал усталость. Мышцы рук и спины тянуло, и он знал, что назавтра каждое движение будет даваться с трудом. Старый, заскорузлый узел, которым когда-то неудачно связали бурдюки, давил на плечо. Все знали об этом и старались ненароком взять другую пару; Илур же сегодня совсем забыл про узел и теперь матерился сквозь зубы всякий раз, когда приходилось, чуть приседая, подбрасывать тяжелую ношу, поправляя, пристраивая поудобнее. Алурд делал вид, что не слышит друга-напарника, только в глазах мелькало лукавое удовлетворение от того, что на этот раз он оказался ловчее.

После обеда продолжили – уже без игр на бегу, без оглядок на теплый, солнечный день. Косясь в бочку, где вода плескалась на уровне трех четвертей – и казалось, в ее темноватой синеве действительно отражаются звезды, – Илур прикидывал про себя, сколько еще раз придется сходить на родник. Выходило никак не меньше десятка. Перекинув пустые бурдюки через плечо – щегольски вязать их на пояс уже не хотелось – он решительно направился к проходу между кольями, выставившими острия, как рога, по всем четырем сторонам ограды. Увязанные с ними крест-накрест, внутрь лагеря выступали колья с тупыми концами, служившие вешалками, подставками, полками для утвари и одежды. Коновязь располагалась в стороне, в сотне шагов за северным частоколом. Лошадьми в Чатракшанде пользовались для разных целей: не все перевертыши умели быстро бегать в зверином обличье, требовалось перевозить поклажу, раненых, если придется. А главное, без коней здесь обходилось только отребье, случайно сбившееся в стаю, недостойное своих племен; подчиненные же Ягиса были настоящими воинами, настоящим отрядом. Лошади, как и овцы, и куры, и кошки, были исключением из существующего порядка вещей - насколько Илур знал, не встречалось еще перевертышей, в ком жил бы пес, или осел, или ленивый домашний гусь. Потому и назывались эти существа «живностью», в отличие от остальных, именуемых «зверями», была ли то змея, сова, заяц или архар.

Еще на подходе к лагерю Илур уловил, сначала ушами, потом чутким носом - что-то происходит. Не сговариваясь, единым движением волки сбросили в мягкую пыль тяжелые бурдюки и бесшумно исчезли в высокой траве на обочине, в мгновение ока перетекши в зверей. Илур внюхивался, вслушивался, чуя изменения, но тревоги не было, наоборот, в душе поднималось непонятное ликование и волчьи губы растягивала невольная улыбка.

Привычная коновязь на вид показалась странной. Илур не сразу понял, почему: лошадей стало больше. Среди лоснящихся вороных крупов бросались в глаза другие, в дорожной грязи. Давно нечесаные хвосты новоприбывших пестрели репьями, а подковы наверняка были сбиты. Человеком Илур поднялся из травы, махнул Алурду, но не стал дожидаться – заторопился вперед, то быстрым шагом, то наметом, перекидываясь от нетерпения, вздымая пыль на тропе когтистыми лапами. Влетев в ворота, он ринулся туда, где столпился весь лагерь – в дальний угол, к палатке Ягиса. Поднимаясь на цыпочки и даже слегка подпрыгивая, он старался высмотреть из-за спин воинов знакомое до последней морщинки лицо, неприметные русые волосы, длинную, почти до подбородка, челку, оставлявшую на виду лишь один серо-зеленый глаз. Наконец, ему это удалось, и Илур издал победный клич. Тот, кого он искал, поднял голову, и его острый взгляд мгновенно уперся в ликующего волка. Русоволосый разулыбался, стал пробиваться к Илуру через небольшую, но плотную толпу, пока тот протискивался навстречу. Наконец им удалось добраться друг до друга, и приезжий сграбастал Илура в такие крепкие объятия, будто был не волком, а медведем. Впрочем, Илур в долгу не остался, с воплем «Лиаллур!» колотя новоприбывшего по плечам и спине, обтянутым видавшей виды замшевой курткой с короткими рукавами.

Они знали друг друга, сколько себя помнили. Еще щенками оба носились по берегам Айл-диина, одного из самых больших озер восточных равнин, перемазывая любопытные носы тиной и оставляя на терновых иглах клочки мягкой детской шерсти, дымчатой, как пух зайца в июле. Родители Лиаллура были выходцами с запада, из Красного племени, этим и объяснялось его не по-местному протяжное имя; светлые волосы и зеленоватые глаза тоже выдавали стороннюю кровь. Лиаллур говорил, что на письме различия в языке двух племен еще заметнее – родители учили его грамоте; Илур тоже попробовал было заниматься, но быстро забросил – выводить на бересте закорючки, с трудом запоминая значение каждой, оказалось скучно. Ему больше нравилось умчаться с утра в степь и терпеливо подкарауливать у норы неосторожного тушканчика, пока не подведет от голода живот, или забраться вверх по течению какого-нибудь ручья, с восторгом предчувствуя за каждым новым поворотом опасности и приключения. В первый большой поход они тоже вызвались идти вместе, не раздумывая – и это было настоящим приключением, в отличие от тех детских путешествий. Но почти сразу, не успела луна разбухнуть до половины, Ягис отослал пятерых воинов вверх по Реке, с наказом зайти так далеко, как только смогут, и одним из этих пятерых был Лиаллур. Илур с грустью расстался с другом и ждал его возращения все эти дни – а оно все-таки оказалось неожиданным. Он вгляделся в лицо Лиаллура – похоже, разведчики едва-едва расседлали коней и даже умыться еще не успели; в морщинках у глаз Лиаллура залегла дорожная пыль, и пахло от него нездешне – другой землей, другими травами. Илур улыбался до ушей, не снимая рук с плечей друга, замечая, как прощупываются под одеждой косточки – тонкий слой зимнего подкожного жира совсем сошел, будто растопленный близостью Реки. «Надо будет поохотиться», - подумал Илур.

- Потом, - сказал Ягис, снимая его руку с плеча Лиаллура, и Илур в очередной раз удивился – иногда ему казалось, что саламандр читает мысли, настолько точно тот угадывал их. – Потом поговорите, вечером, - Ягис легко подтолкнул Лиаллура к остальным, уже гомонившим у большого стола воинам и сам пошел следом, взглядом указав Илуру на недолитую бочку. Волк вздохнул и поспешил за брошенными на дороге бурдюками – предвкушение скорой беседы с другом придало ему новых сил. Если поторопиться, он успеет закончить работу, пока Лиаллур будет занят умываньем, едой, отдыхом и разговором с вожаком.

***

Вечером, когда в темно-синем воздухе загорались первые сияющие звезды – ветер по-прежнему дул с равнин, и жаркое марево отводило обратно к Реке – они с Лиаллуром наконец сбежали из общего круга «к себе», под сень еловых лап. Сидя на шуршащем ковре из листьев и прочей лесной дребедени, Илур устроил локти на широко расставленных коленях и вертел в пальцах березовый сучок, бездумно обдирая с него кору. Лиаллур негромко рассказывал о походе то, чего не сказал за кружкой хмельного меда, бочонок которого был выставлен на стол в честь возвращения разведчиков. Рассказывал он хорошо…


…Идти вдоль Реки было легко. Степь стелилась гладью, высокая, набирающаяся соков трава радовала глаз и конские желудки. Там, где трава была еще низкой, кое-кто перекидывался – волк, лис, иногда и медведь; Ягис нарочно подобрал в отряд разных перевертышей, ведь никто не знал, с чем им придется столкнуться. Бежали не спеша, ровно, оглядываясь и обнюхиваясь, чтобы не пропустить чего-то интересного. Мелкие речушки – самые обычные, держащие свой путь от вышедшего на поверхность ключа до какого-нибудь озерка – преодолевали сходу, болотца старались обогнуть – неохота было лезть в грязь. На привалах, раз в день, в небо поднимался сапсан – окинуть с высоты пройденный путь и окрестности. Все замеченное пятью парами глаз Лиаллур тщательно наносил на карту, стараясь вместить в куски пергамента как можно больше – и ручьи, и овраги, и перелески, и звериные тропы, которых встречалось не так уж много и чем дальше – тем реже.

Они продвигались вперед почти незаметно – местность не менялась: все те же степные равнины, то же жаркое дыхание Реки справа, те же сизые горы на горизонте. Только ковыль грубел, выбрасывая метелки с семенами, напоминая, что время идет.

Наконец, горы заметно приблизились, и даже по ночам иногда долетал до путников прохладный ветер из черных сырых ущелий. Еще несколько дней – и почва зачавкала под лошадиными копытами. Начинались Урчайлийские болота, о которых большинство равнинных жителей знало лишь понаслышке, и то некоторые считали эти истории сказкой или же давно устаревшей былью. Особенно в Красном племени мало верили в существование трясины Урчай далеко на севере – в Шанде хватало и своих, местных проблем, чтобы всерьез интересоваться небылицами из жизни восточного соседа.

Но теперь ни у кого из разведчиков не находилось места сомнениям – болота существовали, и лежали прямо перед ними. Пока было возможно, они шли по чавкающей грязи с оконцами воды, затянутой мелкой ряской; но настал день, когда нужно было решать, куда повернуть, какую дорогу избрать: прижаться к горам, оставляя топь по правую руку, или же взять восточнее, оказавшись между Урчаем и Рекой. Все понимали, что на две попытки времени не хватит: даже долгое чатракшандское лето не бесконечно. В конце концов, решили свернуть к Реке: все-таки именно она была их главной целью, да к тому же идти вдоль русла было проще и быстрее, чем по предгорьям, с которых то и дело сбегали, пересекая путь, быстрые и холодные горные речушки, питавшие болота.

Они старались идти по самому краю топей, чтобы пробиться как можно дальше, но жар Реки все равно становился заметнее с каждым переходом. А в дни, когда ветер был с востока, приходилось забираться чуть ли не в самую трясину, спасаясь от раскаленного дуновения. Всадники обмазывали себя и коней влажным болотным илом; но он быстро высыхал и после нескольких обмазываний схватывался плотной корочкой, которая осыпалась, стоило резко дернуть поводья или свести брови, задумавшись. Но скоро и ил перестал спасать; они виделись себе утками, которых запекают в глине на медленном огне. Знойное марево дрожало перед глазами, и казалось, что дрожит само небо. Но минута, когда бы стало ясно – это предел, все не наступала. Каждый раз, когда они задумывались о том, чтобы повернуть назад, то менялся ветер, то брызгал редкий дождь, похожий скорее на влажный туман, то солнце затягивали облака – и становилось легче дышать, и что-то толкало вперед – пройти еще немного, до чахлой березки, до приметного камня, до ярко-зеленого пятна, оказавшегося неизвестной водорослью с широкими листьями, плававшей на поверхности застоявшейся болотной воды. Кони отощали на скудной ряске, их ребра вздымались под кожей, как перекладины плохо натянутого шатра, но люди были непреклонны в своем стремлении зайти как можно дальше.

Так, глядя на север, начали они очередной день пути. Утро было дымным, привычно палящим, но терпимым; южный ветер дул в спину, а над синими вершинами гор толпились такие же синие облака. Чатрак возвышался над горной цепью, как старый дуб над молодой порослью, уходя в самое небо. Из их маленького отряда прежде никто не видел гор так близко, и теперь день за днем они глядели на неприступные пики, как на чудо, не уставая удивляться. Шли довольно бодро; мысль о возвращении опять была отодвинута, забыта на время. Думалось, напротив, о том, что – чем Река не шутит – они смогут идти на север еще несколько дней и наверняка найдут что-то такое, что перевернет всю жизнь Чатракшанда и сделает их имена легендой, которую молодые перевертыши будут впитывать с молоком матери…

Но к полудню ветер сменился, задул с востока, и всем показалось, что это сама Река шагнула к ним. Жар захлестнул, перехватил горло, опалил глаза, кровь закипела в жилах. Привычный ровный гул усилился, ударил по ушам, Река будто ревела шепотом, оглушая. Они остановились, поворачивая коней, подставляя спину огненному ветру. Лиаллур чувствовал, как сворачиваются, обгорая, волоски на руках, как трескается кожа, прихваченная поверху невыносимым жаром.

- Поворачиваем, - хрипло сказал начальник отряда, Вулларин. Его белая кожа была нежной, как и у всех лис, и за время похода лицо превратилось в кусок слабопрожаренного мяса. – Карайш, сможешь еще раз взглянуть?

Сапсан кивнул. Невысокий, мелкокостный, он и в человечьем обличье был похож на сокола. Все знали, что полет отнимает много сил – никто из птичьих перевертышей не мог летать долго, да и в высоту сильно не забирались. А сейчас, измученный жарой и долгим путем, Карайш и вовсе не выглядел способным подняться выше, чем подброшенный рукой камень. Но он уверенно соскочил с лошади, перекинулся и с усилием взлетел, преодолевая сопротивление тяжелого, как слюда, воздуха.

Поймав ветер, сокол лег на крыло, поднимаясь дальше кругами, и только забравшись довольно высоко, свернул на север. Все четверо, не отрываясь, следили за темным крестом-силуэтом в побледневшем от жары небе. Ожидание затягивалось, стоять на месте становилось все труднее, лошади перебирали ногами и готовы были сорваться в поисках прохлады прямо в расстилающуюся перед ними равнодушную топь. Здесь уже не было ни ряски, ни искореженного жаром тальника; да и воды не было – только жидкая, колышущаяся грязь под тонкой коркой подсохшей земли. И ступать по краю этой ненадежной тверди приходилось очень осторожно, а нестись галопом нечего было и мечтать: такая скачка наугад неизбежно кончилась бы мучительной смертью в трясине. Как могли, они сдерживали беспокойно храпящих коней, похлопывая их по мокрым, горячим шеям, не сводя глаз с небосвода.

Наконец черная точка в небе стала расти. Лиаллур облегченно выдохнул. Теперь-то они точно не станут тянуть и повернут назад немедленно. Он улыбнулся, будто почуяв близость зеленого леса и хрустального озерка с ледяной водой…

Возгласы воинов из радостных вдруг стали тревожными. Глянув вверх, Лиаллур понял причину: сокол снижался слишком быстро и как-то неправильно. Очередной порыв ветра ударил по птице, будто смяв ее, и сапсан, закружившись темным комком, стал падать. На высоте двух ростов он неожиданно перекинулся и уже человеком рухнул в глухо чавкнувшую грязь.

- Быстро! – скомандовал Вулларин, скатываясь из седла, но команды не требовалось: все трое уже были на земле, сдернув привязанные к крупам лошадей вязанки тальника, набранные заранее на такой вот случай. Быстро выстлали гать, набросав сверху еще и запасной одежды; Лиаллур, обвязавшись веревкой, пополз по настилу. Он видел, что Карайш, несмотря на малый вес, уже немного погрузился в густую жижу; лежал тот неподвижно, чтобы не помогать топи засасывать себя. Оказавшись рядом, Лиаллур понял, что сокол в сознании: черные глаза были открыты, и в них была не пустота, а боль, страх и что-то еще. Необыкновенное чувство на миг охватило Лиаллура: будто Карайш знает ответы на все на свете вопросы. Он замер, глядя в эти блестящие, странно живые глаза на посеревшем лице; потом, будто очнувшись, спросил:

- Что?

- Нога… - шепнул Карайш, и Лиаллур так же негромко сказал: «Потерпи». Он ухватил Карайша за протянутую ладонь, подтащил поближе, перехватил под мышки, еще потянул, чувствуя, как прогибается под ним тальник. Вытащив сапсана на настил рядом с собой, извернулся, тоже оказавшись ногами к топи, лег на бок; обхватив Карайша поперек груди, другую руку обвил веревкой, крикнул:

- Тяните! – Грязь чавкала вокруг, они почти погрузились в нее, пока он вытаскивал Карайша; но в два плавных, долгих рывка воины выдернули их на безопасный край, на твердую почву. Задерживаться из-за раненого не стали; Вулларин прочитал одно и то же желание в глазах каждого и, устроив впавшего в забытье Карайша на седле перед собой, придерживая его одной рукой, выкрикнул:

- Поворачиваем лошадей! На юг!


…Кони неслись быстро, будто убегая из ада, будто одно слово «домой» придало им сил. Отряд не остановился бы и на ночлег, если бы не Карайш – сапсан тяжело, со свистом втягивал воздух, и Вулларин предположил, что, кроме сломанной ноги, у него еще отбиты легкие. Ночь дышала все тем же жаром, только ветер улегся; отсветы Реки плясали на лицах, превращая их в медные маски. На привале никто не уснул - дремали по очереди, вполглаза, будто на ходу. Лиаллур набрал немного мутной воды, отцеживая ее из болотной грязи через слои ткани; развел в стороне костерок из тощей вязанки тальника, что успел собрать из остатков настила, заварил в котелке всегда бывшие с собой сухие травы. Ничего там не было особенного: укрепляющий сбор, когда-то мать составлять учила. Остудив, насколько смог, принес, влил в рот Карайша; капли побежали по подбородку, по шее. Сапсан пошевелился, вздохнул свободнее, что-то пробормотал, не открывая глаз. Вулларин кивнул волку одобрительно.

Едва небо стало светлеть, как они уже были в седлах и продолжали путь. Будто огненный взгляд Реки толкал в спину; желание увидеть яркие пятна ряски, блеск воды между ними, первую низкорослую березку было нестерпимым. Теперь южная окраина Урчая представлялась невообразимо прекрасной. Все так же не оставляя себе времени на сон и отдых, они достигли ее на день быстрее, чем длился путь на север, и, при первой возможности забирая как можно ближе к горам, вскоре оказались в отрогах Алкара, младшего брата Чатрака. На каменистых осыпях встречался вереск да полусухие жилистые травы, насмерть вцепившиеся корнями в неприветливую землю. Они дошли до речушки – скорее ручья, кристально чистого, холодного, змеей поблескивающего на солнце – и устроили настоящий привал, сварив кашу в большом котле и заварив травяной чай. Когда на небе замерцали первые звезды, всех потянуло в сон. Вулларин распорядился сделать срок каждого дозора вдвое длиннее обычного, так что ночь на этот раз растянулась чуть ли не до полдника – необыкновенная роскошь. Лиаллур дежурил третьим, под утро. То человечьими, то звериными глазами он смотрел, как разгорается рассвет, слушал пробуждение птиц на близких болотах. Время от времени волк подходил к Карайшу, смотрел, как он там. Сокол спал почти спокойно, лишь изредка начинали метаться зрачки под закрытыми веками и учащалось дыхание. Лиаллур смачивал ему губы настоем, и тот снова успокаивался. Незадолго до восхода, когда свет уже заполнил лощину, он разбудил Акушту. Медведь заступил в дозор, а Лиаллур с легким сердцем отправился досыпать оставшийся ему до общего подъема клочок утра.

Дальше они ехали медленней, позволяя лошадям попастись, дополняя карты Лиаллура незамеченными прежде подробностями, охотясь и ловя рыбу. Карайш не жаловался; нога, запрятанная в берестяной короб, болела терпимо, а дышать вдали от Реки он стал легче. Может, и настой Лиаллуров помог.

- Тогда он и рассказал? – спросил Илур, переводя дыхание – он будто сам побывал в Урчае, испытал опаляющее дыхание Реки, сам вытягивал раненого сокола из вязкой трясины.

- Да, - кивнул Лиаллур, словно речь шла о чем-то рядовом, будничном. – Как-то вечером, когда уже стал говорить нормально. Вулларин, может, и раньше узнал, но, видно, хотел, чтобы мы от самого Карайша услышали. Вот тот сидел-сидел, чай пил, а потом говорит – знаете, что я увидел тогда? Мы, конечно, спрашивать начали. Он еще помолчал… ты знаешь, мне все кажется, что он сам боялся это говорить – а потом наконец сказал: «Река поворачивает». Мы думали, шутит…

Илур и сам подумал бы точно так же. Вот уже второй раз слышал он эти слова, но они все равно не укладывались в голове. Всю свою жизнь он знал, что он волк, солнце садится на западе, а Река прямая. Это было одной из основ мира. «Прямой, как Река», - говорили, оценивая поставленный забор или ствол дерева, выбранного для постройки. Река не могла поворачивать – но зачем Карайш стал бы выдумывать это?

Лиаллур правильно понял его молчание – он всегда понимал даже несказанные слова.

- Вот поэтому его к шаману и увезли, - добавил он, швыряя попадавшие под руку шишки в ствол молодой сосенки на другом краю поляны.

- К шаману? – удивился Илур. – Я думал, он у Ягиса в палатке отлеживается.

- Отлеживался. Пока Вулларин о походе не рассказал. Ягис тут же Карайша к шаману отправил, Сихтак и повез. Для лечения, в первую очередь. Но, сам понимаешь, одним лечением тут не обойдется. Шаман-то узнает, что Карайш видел на самом деле, а что ему только показалось.

- А еще… - вновь заговорил Лиаллур после недолгого молчания, с трудом выталкивая слова, будто не знал: стоит делиться этим или лучше промолчать: - Знаешь, я тут подумал… на юге пустыня, из тех, кто туда уходил, еще никто не вернулся… а на севере поворот, выходит… Карайш сказал, к западу, к северо-западу, если по звездам, то как раз между Охотником и Добычей… И мне показалось вдруг… или я слышал об этом когда-то, я не помню… я как будто увидел Реку сверху, всю, целиком: будто дальше она еще раз поворачивает, на юго-запад, а потом на юго-восток… и уходит в пустыню, понимаешь? …как и по эту сторону. И нам отсюда не выйти, Река не пускает, мы только здесь можем жить, и нигде больше. Конечно, и здесь неплохо, всем всего хватает… но, может, мы поэтому и хотим перейти Реку, что нельзя, а? Что ты думаешь, Илур? – он вскинул на друга блестящие в полутьме глаза, ожидая его слов.

Илур покачал головой.

- Ты слишком много додумываешь, Лиаллур, - он коснулся пальцами его горячей руки, будто впитавшей жар Реки. – Всего один поворот, да и тот еще то ли есть, то ли привиделся, а тебя уже вон куда занесло. Это тебе Река голову напекла, - хмыкнул он успокаивающе. – Отдохни, после думать будешь… если понадобится.

Разговор перешел на мелочи, а потом и совсем затих. Они перебрались вглубь елового шатра, широкие лапы дерева скрыли от них чернеющее небо с многоглазыми звездами и отсветом Реки на востоке. Лиаллур вытянулся во весь рост на хвойной подстилке и длинно, довольно выдохнул в предвкушении отдыха – он любил спать в человеческом теле, говорил, что так лучше высыпается. Илур собирался уже перекинуться, когда услышал его слегка неразборчивое, полудремотное бормотание.

- Я как-то у Карайша спросил, зачем он в человека перекинулся, когда падал… Он сказал, что не хотел умирать птицей… сказал, у них поверье: умрешь птицей – и никогда не вспомнишь, что был человеком… никогда…


Глава 2


Разговоры об увиденном Карайшем не утихали, но больше в жизни лагеря ничего не изменилось. По-прежнему группы разведчиков отправлялись то на северо-северо-запад, левее того пути, которым шел отряд Вулларина, то почти строго на юг, доходя до границы с пустыней, то западнее, к Южным холмам – Ягис уже намечал следующим летом, в случае неудачи этого, уйти за холмы, посмотреть своими глазами, настолько ли непреодолима лежащая за ними пустыня. Может быть, там, подальше от Реки, думал он, пески окажутся менее страшны, может быть, отыщется караванный путь. Хотя не приведет ли этот путь, порой мелькало в мыслях саламандра, в такие же земли, как здесь, в такой же равнинный край, зажатый между непроходимым лесом, неприступными горами и Рекой? Нередкие смельчаки из перевертышей уходили и в Дальний лес, и в ущелья Чатракского хребта. Они либо возвращались с полпути, пряча глаза – и родные вздыхали облегченно и старались никогда не вспоминать о неудачной попытке, – или не возвращались вовсе. Но искать всерьез пути через Реку не брался еще никто. Их послали на разведку - увидеть, узнать и понять как можно больше - и ждали любых сведений, но Ягис, как и каждый в отряде, хотел вернуться с хорошими вестями. Огненная река из детских сказок, из легенд для юных перевертышей ничем не отличалась от Дальнего леса или Чатрака: и камню, и дереву, и волнам было безразлично, кого раздавить равнодушной лапой, и правило существовало только одно – обходить их как можно дальше. Но теперь Река больше не была безликой, она стала противником, хитрым, сильным, умным и безжалостным. Возможно, она была им не по зубам; но отступать воины не привыкли, подкрепляя человеческую гордость звериным чутьем, говорившим, что слабому в этом мире не выжить.

Последний месяц лета отсчитывал последние дни, скоро должна была начаться осень, с ее холодными ливнями и листопадом. Дождевая вода испарялась от жара Реки; прибрежные земли тогда затягивал густой, горячий туман, он пах болотной тиной и сгоравшей в волнах огня листвой. До этой поры лагерь нужно было свернуть. Дальних разведок уже недели три не посылали, ждали только воинов, ушедших в прошлое полнолуние к Южным холмам, – те могли вернуться со дня на день. Исень выяснил наконец, что хоть черепахи и способны откладывать вкусные яйца, но каменная шкура не спасает их даже от обычного огня. Возможно, они пришли из пустыни – но никак не из-за Реки. Филин хотел взять с собой несколько черепашат и посмотреть, выживут ли они на песчаном берегу его родного озерца.

- Илур, - приказал Ягис однажды утром, когда роса выпала особенно холодной и обильной, и паутины провисали под ее тяжестью. – Возьми двух лошадей, съездишь к шаману. Спроси, когда нам лучше выступать в путь. И пусть Карайш приедет с тобой – думаю, там он больше не нужен.

- Хорошо, - кивнул волк, выглядывая среди стреноженных пасущихся лошадей своего каурого и буланую Карайша. До стоянки шамана было не больше четырех часов пути, и Илур решил, что еды брать не стоит.

Шаманы никогда не жили ни в племенах, ни поблизости от них. Так, во всяком случае, было заведено в Чатракшанде; а Лиаллур, со слов родителей, говорил, что и в Шанде шаманы ищут себе пристанище за много полетов стрелы от главного селения, да и к прочим не близко. Не любили шаманы и перекидываться прилюдно, хоть тайны тут никакой не было. Большинство их было птицами; почему – не знал никто, считая и самих шаманов. Илур подумал, что никогда не видел, в кого же перекидывается Карджанг. Тот был шаманом «походным»– сопровождал воинов в долгих странствиях, пока за селением и племенем приглядывал его бывший наставник, Чиашшан, коршун, уже старый, редковолосый и мудрый. Карджанга же возраст будто не брал. Илур помнил его с детства – высокого, гибкого и в то же время казавшегося вырубленным из камня. Темноватое лицо тоже было каменным, неподвижным, и оттого еще необычнее казались на нем глаза – золотые, как песок пустыни, раскаленный солнцем, в красных кровяных прожилках. Шаманом он был не хуже других, а, может быть, и мудрее – хотя его советы не всегда были понятными. Илур сам однажды слышал, как Ягис жаловался кому-то из старейшин на предсказание Карджанга – он не мог понять, советует ли шаман выступить в поход немедленно или, напротив, отложить его до следующего лета. Но тот же Ягис, когда речь зашла о том, чтобы отправить с ними Чиашшана, мягко, но решительно дал понять, что мудрейшему лучше остаться оберегать селение, а воинам будет достаточно и его ученика. Верно, саламандр видел в Карджанге что-то, за что готов был прощать ему туманность предсказаний. Много успел передумать Илур за четыре часа верхом – шаман поселился южнее лагеря и ближе к Реке, на равнине, где не было и признака деревца или кустика. Высокая степная трава здесь была сухой, жесткой, как старая бычья жила, перекидываться не хотелось; раз только пришлось Илуру обернуться, чтобы волчьим носом проверить направление – ему показалось, что лошадь чересчур отклонилась к югу.

Вскоре среди серо-желтого ковыльного простора показалась темная, растущая на глазах точка – шатер Карджанга из телячьих шкур, крашенных сухой корой крушины. Здесь уже отчетливо чувствовалось, как погорячел воздух: хоть день стоял безветренный, но Река была слишком близко. Илур с полпути слушал, как нарастает ровный гул пламени, а сейчас, подъехав к самому шатру, что стоял, как оказалось, на незаметном, очень пологом взгорке, увидел ее, разом открывшуюся неожиданно близко, за полосой серой травы. Увидел - и в который раз поразился, замер, ощущая, как дышит Река жаром в лицо, и все же не отводя взгляда. Волны огня катились одна за другой в каменных берегах, раскалившихся докрасна от их жара, стена такого же раскаленного воздуха, уходящая, казалось, к самому небу, дрожала и морочила взгляд. Рев пламени вдруг приблизился, ударил в уши, будто Река наступала, неотвратимо и стремительно… Илур сглотнул, показавшись сам себе букашкой, муравьем, бросающим вызов лесному пожару…

- Эй! – послышалось за спиной. Илур обернулся. Карджанг выбрался из шатра, выпрямился, поглядел на него недовольно. – Зачем приехал, волк?

- Ягис послал, - отозвался Илур, вспоминая о деле. – Хочет узнать, когда сниматься с лагеря. И велел Карайша привезти.

- Хорошо, - незамедлительно согласился шаман. – Увози. Он мне больше не нужен.

Схватил металлический кругляш, отполированный до блеска, поймал на него солнце, покрутил туда-сюда, бросил обратно и, казалось, утратил интерес и к штуковине, и к гостю.

- Так где он? – не выдержал Илур через несколько вдохов.

- Вон, - не глядя, шаман махнул рукой куда-то в сторону и вверх. Илур сначала не понял, глянул на степь, на неподвижную траву. Потом догадался, перевел взгляд выше – как раз вовремя, чтобы увидеть, как сапсан плавно и стремительно опускается в траву и поднимается из нее уже человеком. Он двигался в степи, как форель в ручье – неуловимо быстро, почти не тревожа ковыль. Илур подумал, что не каждый волк отличается подобной ловкостью.

- Ягис зовет, - сказал он, когда Карайш подошел поближе. – Карджанг говорит, ты можешь идти.

- ТрАвы возьми, - ворчливо заметил шаман. Он стоял лицом к Реке, полуприкрыв глаза, впитывая ее жар и будто наслаждаясь этим. Его лицо, четко вырезанное, твердое и неподвижно правильное, совсем не подходило к брюзгливым словам. Илуру показалось, что шаман за время их похода стал моложе, будто Река выжгла наброшенную на него тень равнин. Карайш тем временем нырнул в шатер, повозился там, появился снова, с несколькими мешочками в руках.

- Как заваривать, помнишь? – Карджанг не повернул головы, так и стоял, не глядя на воинов, наедине с Рекой. «Чем Чатрак не шутит? – подумал Илур. – Может, у шаманов с Рекой и правда свои отношения». Сапсан кивнул молча. Шаман ничего не сказал, видимо, понял, каков был ответ.

- Я седлал сам, не знаю, так ли, - Илур указал на буланую. После рассказа Лиаллура у него было странное отношение к Карайшу – оберегающее и настороженное одновременно.

- Все хорошо, - улыбнулся сокол, пальцем проверяя, насколько туга подпруга. – Я и сам не затянул бы лучше.

Илур улыбнулся в ответ, проследил, как Карайш привязывает к седлу свои мешочки, и снова обратился к шаману.

- Так что сказать Ягису, Карджанг? – спросил он настойчиво – в конце концов, его послали не только за сапсаном, но и за ответом.

Шаман повернул голову и окинул воина насмешливым взглядом – от темных волос до мягких изрядно запыленных сапог.

- А Ягису скажи – пусть сам решает, когда возвращаться. Разницы нет никакой, поверь, волк, - он рассмеялся – будто мелкие камушки покатились с горы – и снова отвернулся.

- Меня зовут Илур, - дернуло что-то Илура за язык.

- Я помню, - шаман снова было отвернулся, но к ним уже подходил Карайш.

- Спасибо, Карджанг, - сказал он негромко. Глаза шамана потеряли снисходительный прищур, перестали смеяться; голова задумчиво склонилась к плечу.

- Удачи тебе, сокол, - произнес он, касаясь кончиками пальцев, окрашенных в цвет заката, щеки Карайша. И, глядя уже на обоих, повторил: - Удачи вам, воины! И доброй дороги. Известите меня за день до того, как тронетесь в обратный путь.


- Ты явно нравишься ему больше, чем я, - не удержался Илур, когда шатер скрылся из виду в ковыльных волнах. Карайш покачал головой.

- Наверное, птицы Карджангу ближе, - заметил он примирительно. Илуру стало стыдно за несдержанность. Лиаллур бы его не одобрил.

- А ты не знаешь, Карджанг - он кто? - спросил волк - из любопытства и чтоб сгладить неловкость.

- Не знаю, - покачал головой Карайш. – Я не спрашивал, а он не показывал.

Илур поверил – волчье чутье подсказывало, что сокол не будет врать без особой нужды.

Они оставили позади примерно половину пути, когда Илур подумал, что надо было напроситься к шаману на обед. Живот подвело, он недовольно урчал, как Урлак-кашевар, когда у него кончался медвежий чеснок или душистая монарда. Даже Карайш расслышал, глянул быстро, пряча необидную улыбку в уголках губ.

- Позавтракать не успел, - буркнул Илур. – А может, - он с надеждой глянул на сапсана, - свернем, поохотимся? Торопиться некуда.

Сокол подумал недолго, кивнул. Не сговариваясь, они повернули налево, к небольшой березовой роще. Не доезжая до нее на полет стрелы, стреножили коней, и две темных тени мелькнули под сияющим послеполуденным солнцем, разделяясь – сапсан сильными взмахами крыльев поднялся над степью, уходя в синь неба, волк исчез в высокой траве, опустив голову, принюхиваясь к запаху жирных осенних сусликов.

…Солнце не успело еще коснуться макушек берез, когда волк, облизывая на бегу перепачканную теплой кровью морду, неторопливо показался на опушке. Ожидание не затянулось – вскоре и сокол опустился на торчащий, как обломанная кость, сук сухой осины, завозился там, чистя перья. Когда Илур поднялся с мягкой лесной травы, сапсан по пологой дуге слетел вниз, перекидываясь незаметно, едва ли не в полете.

- Сейчас бы родник, - мечтательно протянул Карайш.

- Пойдем поищем, – предложил Илур. В их краях ни одна роща, ни один околок не обходились без ключа, озерца, на худой конец, без мелкого, заросшего камышом болотца.
Волком Илур обнаружил бы воду быстрее, однако ему почему-то было неудобно перекидываться одному. Но и так поиски не затянулись – неожиданно Илур почувствовал, как ступня куда-то провалилась, заледенела; выдернув ногу из влажного мха, он прислушался и уловил мягкий лепет родника в двух десятках шагов от них, за диким малинником. Обогнув щетинившиеся шипами заросли, они обнаружили озерко, похожее на то, из которого брали воду для лагеря, но гораздо меньше. Опустившись на колени по обе его стороны, перевертыши напились из ладоней студеной воды, поплескали в лицо, на шею. Потом, недолго думая, стянули рубахи и умылись по пояс, намочили волосы, чтобы сохранить немного прохлады на остаток пути. Уходить не хотелось, густая, совсем зеленая, в отличие от степной, трава манила прилечь. Волк не выдержал первым – растянулся во весь рост, уставившись в небо, синеющее в березовых кронах. Карайш глянул на него – и тоже стек в траву, раскинув руки, пальцами правой касаясь холодного зеркала воды.

Любопытство грызло Илура, как белка орех. Он не знал, как лучше приступить к расспросам о том, что не давало ему покоя. Но Карайш вдруг сам завязал разговор.

- Вы ведь с Лиаллуром друзья, да? – спросил он спокойно, будто не в первый раз вел с волком такую вот неспешную беседу.

- Да, - ухватился за представившуюся возможность Илур. – С самого детства. Он мне как брат, у нас нет тайн друг от друга.

- Он необычный, - круглый черный глаз Карайша глянул на волка через узкие, длинные листья пырея.

- У него родители в Шанде жили, - пояснил Илур. Карайш моргнул.

- Нет, не поэтому. Он… - сокол запнулся. – Правильный. Не по-шамански, а по-человечески.

- Не знаю… - протянул Илур. Ему казалось, что Лиаллур – это Лиаллур, такой, какой есть. Внезапно решившись, он перевернулся на живот. – Он говорил, что ты перекинулся перед тем, как упасть… что не хотел умирать соколом… Что это за поверье?

Карайш приподнялся на локтях, чтобы лучше разглядеть волка.

- Зачем тебе? – спросил он коротко, без злобы, но и без улыбки.

- Просто интересно, - Илур присел, упершись ладонью в траву. – Не хочешь – не рассказывай.

- Да нет, - все так же безразлично проговорил сапсан. – Все просто. Есть поверье, что если умрешь зверем, то и в небесных степях будешь зверем, всегда. Даже не вспомнишь, что был человеком.

- И что? – бездумно брякнул Илур. Карайш посмотрел на него изумленно, будто полевка на его глазах вдруг обернулась круглым серым камушком.

- Перевертыши – это люди, - сказал он общеизвестное. – По эту сторону жизни и по ту. Разве у вас не так? Куда попадают волки после смерти?

- На Великую охоту, - произнес Илур. Ему было неудобно говорить об этом с кем-то не из своего племени. Впервые в жизни он вот так, вслух, называл самые простые и самые сокровенные истины.

- А вы там волки или люди? – снова спросил Карайш. Его интерес не раздражал. Илур вдруг понял, почему Лиаллуру было так просто броситься в трясину за раненым соколом.

- Мы перевертыши, как и здесь. – Перед глазами Илура промелькнули картины Охоты из услышанных в юности легенд, и он повторил оттуда, из рассказов: – На Великой охоте волки без устали преследуют добычу, то по пушистому снегу, то по желтой листве… Это достойная добыча, каждый может гордиться такой охотой. А потом охотники возвращаются в селение, разводят костры и пируют до утра за длинными столами, и никто не боится смерти.

- А если бы ты забыл? – черные глаза сокола впились в Илура, как иголки. – Если бы ты на целую вечность стал просто волком и не помнил бы ни друзей, ни семьи, ни запаха родного дома?

На мгновение Илуру без всякой причины стало страшно, будто он соскользнул с бревна, перекинутого над глубоким оврагом. Но тут же спокойная улыбка тронула его губы.

- Волк не может забыть свою стаю, - сказал он.

***

Ягис был недоволен словами шамана и отрывисто объявил, что отряд выступит в обратный путь на следующий же день после возвращения воинов с юга. Небо оставалось чистым, только медленно желтеющая листва да холодные утра говорили о приходе осени. Оживление первых дней похода, напряженное любопытство и задор летних месяцев ушли в прошлое; в своих мыслях разведчики уже свернули поклажу и были на дороге к дому. Раньше по вечерам, сидя у костров, они рассуждали о Реке и о землях, лежащих вокруг нее; о существах, которых мало кто видел, и о существах, которых не видел никто, споря, чья шкура могла бы выдержать жар Реки; о путях на юг и на север, о неприступных ледяных перевалах гор и всесжигающих песках пустыни. Теперь же за вечерней трапезой то один, то другой перевертыш говорил вдруг – «а дома-то яблоки уже поспели», и остальные замолкали, задумавшись, ловя в воздухе запах яблочного варенья, запах дома. Было ясно, что поход заканчивается скорее неудачей, чем успехом. Да, основная его цель с самого начала казалась недостижимой – но надежда все же была.

- Что там, Карайш? – окликнул Лиаллур сапсана, едва тот приземлился. До того, как взлететь, Карайш пристально вглядывался в ковыльные просторы на юге. Илур вскочил. Сердце рванулось в груди. «Южане» вернулись! Значит, скоро домой!

Кивок, а более того улыбка Карайша показала, что волки не ошиблись в предположениях. Весть разлетелась по лагерю, как огонь по сухому хворосту. Ничем не занятые воины вскоре облепили частокол, пересмеиваясь, вглядываясь в медленно приближавшиеся фигуры. Солнце ощутимо сдвинулось, а Ягис успел разогнать с мелкими поручениями человек пять, прежде чем чей-то удивленный возглас прорезал полуденную вязкую тишину.

- Их четверо!

Самые зоркие из перевертышей прищуривались, вглядываясь в темные силуэты, подрагивавшие и множившиеся в ослепительном мареве, и один за другим подтверждали:

- Четверо!

- Четверо…

Строить предположения о том, кто четвертый, было решительно не на чем, оставалось лишь ждать и по мере приближения всадников с жадным любопытством отмечать все новые черты пришельца.

- Светловолосый, не южанин, значит… И кожа белая. Может, из Шанда?

- Это где ж он так одежду изодрал? Лохмотья! И пустыня не сожгла ведь…

- Может, они его не в пустыне нашли! Может, по пути подобрали?

- И без сапог.

- А взгляд-то какой… как пустые соты, - это сказал Урлак, когда всадники – чужак позади Гавайра, держась за его пояс – уже въезжали в ворота.

Одним махом всадники спешились – впрочем, Гавайр немного задержался, ожидая, пока спрыгнет на землю чужак. Ягис, мягко шагая, прошел меж расступившимися воинами ворону навстречу, они обнялись крепко и коротко – огонь и уголек. Гавайр был весь черным – глаза, волосы, одежда, сплошь покрытая глянцевитыми вороновыми перьями, сероватое лицо, которое не брал загар. Они были одногодки с Ягисом и в юности воспитывались у одного наставника.

- Как поход? – спросил саламандр, обводя взглядом лица воинов. – Вас вернулось больше, чем уходило…

- Мы привезли много разных сведений, Ягис, - отозвался Гавайр. – И еще – его…

Ворон сделал шаг назад, поворачиваясь, выставляя на вид светлокожего чужака.

- Мы зовем его Ину, - добавил он.

- Кто ты? Какого ты племени? – строго, но доброжелательно спросил Ягис, устремив взгляд к чужаку.

«Ину… безымянный», - вспомнил Илур давным-давно услышанное от Чиашшана слово из птичьего наречия и почти не удивился ответу пришельца.

- Я не помню, - сказал тот.


Лагерь оживился. Хоть команды сворачиваться еще не было, воины собирали в походные мешки расползшиеся во все стороны вещи, там поднимая упавшую с колышка берестяную кружку, тут выдергивая невесть когда и зачем воткнутый в коновязь ножичек. Пахло кашей с кореньями, вяленым мясом, сладковатым отваром из трав – Урлак готовил добавочный обед для прибывших. Гавайра и чужака Ягис увел к себе в палатку, а остальные двое, отмахиваясь от расспросов, завалились спать под единственной на весь лагерь раскидистой рябиной. Илур томился бездельем и любопытством и продолжал крутиться возле палатки вожака, делая вид, что занят поисками своего кресала. И его терпение было вознаграждено.

Ягис откинул шкуру неожиданно, появившись совершенно бесшумно, и Илур порадовался, что его руки заняты грудой всякого нужного барахла, подобранного поблизости: малый бурдюк, куски пергамента, несколько стрел, мешочек с сушеной земляникой и пара кремней. Так он хотя бы выглядел при деле. Саламандр окинул его быстрым взглядом, коротко бросил:

- Лиаллура сюда.

Илур кивнул и заторопился к выходу, сбросив попутно свою добычу возле костровища. Лиаллур нашелся за оградой – чистил лошадь, что-то ей внушая вполголоса. Гнедая поводила ухом и довольно прикрывала один глаз.

Ягис приказал записать все, что расскажет чужак, на отдельный свиток. Лиаллур уселся в тени малой березы, привычно пристроил на коленях гладкую, как лед на озере, сосновую дощечку, сбоку, под правую руку, поставил пузырек с чернилами. Илура он как будто не замечал, и тот, довольный, присел сбоку, так, чтобы видеть и вязь букв, тянущуюся из-под пера друга, и лицо чужака, на котором играла кружевная тень волновавшихся под ветром березовых листьев.


…Он увидел степь прямо перед собой, почувствовал спиной жар, и его будто подтолкнуло – он пошел вперед, чуть пошатываясь, словно отсидел ноги и теперь застоявшаяся кровь разгонялась, покалывая и сбивая с шага. Хотелось пить; в голове немного шумело и давило на виски, как бывает, когда в темя ударит жесткое солнце. Он шел все быстрее и быстрее, не оглядываясь. Потом упал в траву, рассмеялся сухо, закашлялся. В горле першило, но все равно было хорошо. Это была другая степь, и другая трава, и даже небо другое, выбеленное солнцем и жаркими ветрами, но живое. Не к месту вспомнился шиповник, сморщенные, потемневшие ягоды, которые зимой бросают в кипяток, и они расправляются в нем, напитываясь водой. Ину вскочил на ноги, глядя в небо, широко открыл рот, будто вдыхая его, впуская в себя блеклую голубизну. Дернул в сторону ворот рубахи, державшийся на честном слове, подставил горячим лучам бледную кожу, мучнистую, как опарыши на мясе. Поворочал запрокинутой головой, радостно чувствуя, как шевелятся, доставая почти до поясницы, густые светлые волосы. Он был совсем нетронутым этим миром – ни его палящим солнцем, ни сухим ветром, ни острыми кромками травы. Ни одной отметины – как на новом пергаменте.


- Только, - Ину споткнулся на полуслове, поднял на Лиаллура взгляд. – Я ведь помню, я был здесь… я жил здесь. Я умел… меняться, как и вы…

Волки не успели, ни один, ни другой. Ину скатился с камня, на котором сидел, в пыльную траву, раз за разом ударяясь виском о серый, выветрившийся песчаник. Искаженное лицо было неподвижно, только дрожали ресницы при каждом ударе. Висок быстро покрывался яркой кровью, на песчанике она тут же темнела и впитывалась в каменные поры.

Илур вцепился в чужака, оттаскивая от камня. За спиной матерился Лиаллур, осторожно раскатывая пергамент, свернувшийся трубкой, едва писарь выпустил его из рук. Илур подтащил найденыша к бочке, одной рукой, не выпуская драного шиворота, опрокинул на него ведро с водой, стоявшее на крышке. Тот затих, только дышал тяжело. Частые мелкие капли падали с волос в мягкую пыль.

- Успокоился? – Илур вздернул беспокойного гостя за рубаху, заставляя выпрямиться. Ину глянул исподлобья, сквозь мокрые пряди, кивнул. Илур опустил руки, отступая ненамного, почти незаметно. Взгляд чужака был так спокоен, что волку стало неудобно, будто это он, а не Ину, только что с застывшим лицом пытался разбить себе голову об мягкий песчаник.

Лиаллур уже справился со свитком, его взгляд не отрывался от пришельца, пристально следил за каждым движением. Обманчиво мягко волк присел на траву, снова разложил пергамент – буквы чуть смазались, но разобрать было можно. Окунул перо в чернила, занес над строкой:

- Продолжай.


…Он просто шел, потому что не знал, что еще можно делать. Жар толкал в спину, не давая остановиться. Когда он наконец осмелился оглянуться, позади расстилалась все та же степь, что была справа и слева, только небо чуть дрожало над ней – похоже, глаза устали. В первой же рощице, что попалась ему на пути, нашлись полусухие, не склеванные птицами ягоды малины, шляпка сыроежки алела в траве. Он съел все, что нашлось, запил родниковой водой, потом долго блевал, схватившись за тонкую осину, в горле стояла сухость, будто он наелся золы. Он сполз спиной по стволу большой рябины, рубаха задралась на шею. Кора царапала кожу, и он подумал, что если его кровь впитается в горькую шкуру дерева, у него появится свое племя. И ягоды, грибы, вода снова станут разными на вкус.

Но, когда он научился есть и пить так, чтобы пища не покидала желудок, вкуса она не обрела. Лежа на прохладном зеленом мху, он поочередно совал в рот то завялившуюся дикую смородину, то горсть недозрелой рябины, то сыроежку с приставшей к шляпке рыжей хвоей – но вкус еды менялся как хотел: смородина горчила, сыроежка отдавала то кислотой, то ослепительно острой сладостью.

Наверное, он пролежал бы на этой поляне весь остаток лета, а может быть, и остаток жизни, но однажды, неделю или две спустя, он услышал за деревьями разговор и различил ровный топот подкованных копыт. Тогда он поднялся и выбежал навстречу воинам Гавайра. Это случилось на расстоянии дня пути от лагеря.

- Ты помнишь почти все, - Лиаллур заговорил осторожно, будто шел по первому льду на озере, пробуя его сжатой подушечкой, прежде чем встать всей лапой. – Скажи, а чего ты не помнишь?

Ину сглотнул, сильно потер ладонью подбородок, провел обеими руками по лбу, вискам, к затылку, приглаживая, прилизывая влажные волосы. Да так и остался сидеть, упершись локтями в колени, опустив голову, глядя прямо перед собой.

- Я не помню ничего, что касается… меня. Имя, племя, названия рек и гор. Всеобщий язык понимаю, но больше – никакого. Даже сказок не помню… - Хмыканье с равным успехом можно было счесть и за смешок, и за всхлип. – И я ничего не чувствую. Боль – но не так. Вкус – но не тот.

- Будто тебя здесь и нет? – спросил Лиаллур, подсказывая.

- Нет! – вскинул голову Ину, выпрямляясь. На виске пульсировала жилка, и мелкие капельки крови пОтом выступали на едва запекшихся ссадинах. – Я здесь, - заорал он зло. – Я – здесь! Но меня не должно здесь быть, мне нет здесь места!

На этот раз Илур был наготове, писарю даже подниматься не понадобилось: Илур перехватил чужака на полуброске к горлу Лиаллура, крутанул руку, укладывая мордой в пыль, мгновенно налипшую на влажные волосы и одежду, придавил коленом спину. Того на большее не хватило, он обмяк и теперь уже точно плакал, с подвыванием. Илур глянул на друга: закончили? Но тот покачал головой отрицательно. Илур удивился, но смолчал. Подождал немного для верности, пока всхлипывания не затихли, сходил к бочке, притащив ведро, поставил перед Ину. Тот уже поднялся, долго, тщательно умывался, отвернувшись, пряча глаза, даже волосы пригладил и завязал тряпицей. Только рубаха все равно осталась грязной, и вид был диковатый, не для воина. Он протянул Илуру пустое ведро, кивнув коротко в знак благодарности, и волк задумался, в кого же перекидывался этот перевертыш раньше, когда еще умел это делать. Или… странная мысль вдруг возникла у Илура, странная, но очень правдоподобная, и он вдруг уверился, что Лиаллур хочет спросить чужака именно об этом. И споткнулся на ровном месте, больно стукнувшись коленом о ведро, когда до него долетел вопрос Лиаллура, еще более странный и неожиданный, чем тот, о котором подумал сам Илур:

- Скажи, ты помнишь Реку?

- Которую? – переспросил Ину.


Глава 3


Ягис, конечно, приметил, чем занимался Илур добрую часть дня: как слонялся у его палатки, как прыгал вокруг чужака. И твердо решил, что Илуру и везти безымянного к шаману – не устал, дорогу знает и с Ину, можно сказать, успел близко познакомиться. Правда, спросил: может, Лиаллура или Карайша с ними отправить? Илур покачал головой – зачем? Пусть отдыхают перед дорогой. Не признавался, что снова любопытство обуяло, хотелось узнать от пришельца что-нибудь такое, что ни Лиаллуру, ни Ягису неведомо. Да и на беседу Ину с Карджангом хотелось взглянуть без помех. Хотя – кто его к этой беседе допустит?

Солнце уже садилось, бросало длинные косые лучи через степь, но было еще раскалено добела, не взглянешь, разве что Карайшевыми глазами. Они ехали рядом, небыстро, Ину держался в седле не хуже любого воина, а Илур никак не мог придумать, о чем его спросить в первую очередь, чтобы не замкнулся и не вспылил. Мысли все возвращались под березу, к разговору-допросу, к ответу Ину, после которого даже перо Лиаллура выпало из руки – небывалый случай.

…- Которую?..

Ину не знал, что такое Река. Он знал про съедобные грибы и ягоды, знал повадки лошадей, знал, что такое копье и кресало, нож и бурдюк, болото и родник. Но Реки он не помнил.

Подумав об этом, Илур снова попался в ловушку. Он тщетно старался встать на место человека, который не знает, что такое Река. Виски уже начинало ломить от усилий, с которыми он насильно заставлял себя представить свою жизнь без упоминаний о Реке. «Река, Река, Река…» - повторял он про себя, стараясь думать только о быстром светлом течении, о темных омутах, где водятся сомы, о зарослях желтых кувшинок и небе, отражающемся в воде. Он почти сливался с этими струями, когда, еще раз мысленно сказав «Река», внезапно видел ее такой, какой она предстала перед ним от шатра Карджанга. Ее нельзя было забыть – Илур знал это точно, как знал свое племя и свой дом. Он бросил на Ину очередной быстрый взгляд искоса. Чужак, несомненно, лжет. О Реке помнили даже те воины, что из-за ран и болезней потеряли рассудок и, перекинувшись, тыкались носом в траву, как слепые щенки. Понять бы только, зачем он лжет… Или?.. Вопрос, который возник у Илура еще тогда, у березы, опять затрепыхался на языке, но Илур прикусил его, придержал, не выпуская слова на свободу. Шаману это может не понравиться. Чтобы задавать такие вопросы, нужно знать, что будешь делать с ответом.

Пока они доехали, солнце опустилось совсем низко, повиснув над черными спинами далеких Южных холмов, там, где они уходили на запад, к Грентайну. Красные лучи били всадникам в спины, лошади казались бронзовыми в закатном свете, а степь будто горела под копытами, древняя и вечная, расстилаясь медным подносом. Они выехали на пологий взгорок, и перед ними открылась Река. Илур искоса внимательно наблюдал за лицом Ину и не прогадал – того охватили смятение и страх, он качнулся в седле назад, будто прячась, и лошадь, встревоженная его движением и волнением, тоже попятилась. Однако, как ни пытался, Илур не мог определить, впервые ли Ину видит Реку, страх ли это перед новым неведомым или перед неведомым привычным. Он так пристально вглядывался в каждую черточку чужого лица, силясь вычитать правду, что не обратил внимания на царапнувшую глаз черную зарубку-затесь над огненным, в пару к западу, восточным краем неба.

Не дозвавшись шамана, они уселись на шкуре у шатра, почти скрытые высокой травой. Карджанга пришлось дожидаться довольно долго. Илур, измученный собственными головоломками, был молчаливым и усталым. Он не нашел сил обрадоваться, когда шаман наконец возник из травы сбоку от них, странно разгоряченный, красный, как раздутые ветром угли. Илур подумал, что это из-за солнца, уже готового скрыться за холмами, бросавшего последние алые лучи на тонущий в вечерних сумерках мир.

@темы: Оригинальные произведения

---

Про самоцветы

[Сусуватари]

Про самоцветы.

Итак, что сразу вспоминается, как про камни — это «золото-брильянты» из известного фильма, да ещё про рубины.
Рубин, если кто видел и понимает, о чём я, камень действительно интересный — цвет у него броский, вызывает живейший интерес и всё с этим красненьким камешком хочется повозиться, полюбоваться и к себе приложить: красиво?
Приписывание ему всяческих свойств отчасти объясняется редкостью, отчасти — воздействием цвета и блеска обработанного камня, возможно, но вот что интересно — именно рубин был первым камнем, удачно воспроизведённым искусственно!
Метод Вернейля теперь широко известен, правда, всё меньше делается по нему камней.
Принцип в описании прост: порошок оксида алюминия( если кто забыл, то этим покрыты все лёгкие кастрюльки-сковородки в доме, плёнка тонкая, прозрачная, неотделимая и изумительно тугоплавкая — нужна температура выше 2 000 градусов по Цельсию. Чтобы такая плёнка или порошок потекли. Порошок оксида алюминия плавят в огне водородно-кислородной горелки, и кристалл сравнительно медленно растёт, кристаллизуясь из падающих на затравку капель расплава. У автора метода кристаллы росли почти округлые, они, кстати, ещё должны плавно вращаться.
При этом методе кристалл растёт относительно быстро — от нескольких часов до месяцев, получается очень однородный, особенно в плане оптической однородности, очень чистый и равномерно окрашенный.
Вот с этого момента начинается интересное — исходно этот синтетический камень был придуман как точная копия природного. И при мастерстве оператора действительно получается однородный, без трещин и включений, красивый, роскошно окрашенный камень. То есть, даже зная принциа и методику. Нужно наработать мастерство и всё же уметь соблюдать режим — наращивание ведётся при смене температур, меняется скорость вращения ещё важно правильно провести охлаждение.
При изготовлении можно получить очень крупный камень, причём. В зависимости от состава, это может быть рубин, сапфир, лейкосапфир (прозрачный, неокрашенный камень), александрит и благородная шпинель.
Строго говоря, синтетические корунды, появлявшиеся до 1973 года, по сведениям автора www.webois.org.ua/jewellery/stones/sintetica.ht... ,с ё же больше походят на аметисты из Мурзинсконго месторождения — так же меняют окраску, с пурпурного или сиреневого на красный или розовый при искусственном освещении.
Синтетические камни — прекрасный и необходимый материал для юавелиров и для тонкой прецезионной техники — скажем, в механических часах, в лазерах, в точных приборах. Одно лишь плохо — их можно сделать куда больше и лучше, чем натуральных, зачастую мутных, трещиноватых и с включениями.
Безусловно, есть изумительные исторические камни, и мне очень нравится рассказ о них — такая коллекция!
iznedr.ru/books/item/f00/s00/z0000016/st051.sht...
Но, кажется, теперь я точно буду носить более совершенные синтетические рубины.
В самом деле — они идеальнее.
А Вы?


P S
Ещё интересно о рубинах
здесь: www.a-jewels.com/kamni/ruby.htm
и тут: www.redkiekamni.ru/section_25.html

@темы: Эссе

---

Флудильня на общие темы.

[Ларс Бьернсон]

Добрый человек - это...
Рассуждения на общие и отвлеченные темы чреваты. А уж если речь идет о чувствах, человеческих качествах и их нюансах – то тут вообще черт без поллитры ногу сломит. Вот что такое добрый человек, к примеру.
Вспоминаю горьковского Луку. Жил человечек, утешал окружающих сказочками, как мог. Как там ему от критиков досталось? Вот именно.
Тем не менее, большая часть людей может уверенно ткнуть пальцем: вот этот человек добрый, а тот – нет.
Был у нас в городе доктор, грубиян и матершинник. Ласкового слова от него больной не дождется, после выписки с бывшими пациентами вежливо здоровкаться отказывался, чтобы не тратить время на благодарные разговоры. Но очереди к нему были длинные, потому что если брался он лечить человека, то все делал, не считаясь ни с усталостью, ни с прочими своими интересами, до полного выздоровления больного. И пациенты охотно мирились с его комментариями. Деятельное такое, грубое добро. Или нет?
Или вот другой экземпляр. Дама завела клинику для животных. С врачами и прочим персоналом держится грубо и жестко, воют они от нее. С клиентами вежлива, если не уверена, что они ее примут со всеми ее качествами. Но это единственная клиника в городе, куда можно принести сбитую или подранную собаками животину, и ее выходят и если в хорошие руки не пристроят (а пристроив, устроят внезапные проверки, что зверь жив-здоров и на месте), то будет инвалид уличных боев жить при клинике. Здесь же пристраивают подобранцев. Такой вот двойной стандарт.
А есть люди, к которым просто тянутся. Вроде, ничего особого они не делают, или делают так же, как другие. А вот глядишь, любят их все.
Вспомним, как воспринимали каторжане Сонечку Мармеладову. А ведь наверняка к ним не она одна с подаянием хаживала, была распространена такая традиция спасения души.
В общем, что такое добрый человек? Все его видели, все знают, а сформулировать некоторые признаки доброго человека не возьмусь…Ладно, буду показывать пальцем, хоть это и невежливо.

---

Немного музыки

[Sectumsempra.]

На YouTube есть несколько каналов, на которые я подписана уже давно.
Хочу порекомендовать некоторые, посвящённые классической музыке.
Начну со своих любимцев.
Канал пользователя lutevoice

Валерия Миньяко и Альфонсо Марин из Амстердама.
Замечательный дуэт, исполняющий песни для голоса и лютни композиторов Возрождения и раннего Барокко.
Пьер Гедрон. Adorable Princesse.


Знаменитый Coventry Carol.


И куда же нам без Flow my tears Джона Доуленда.

@темы: Рекомендовано редакцией

---

Читательский флешмоб.

[Ларс Бьернсон]

Дорогие читатели "Будуара".
А не замутить ли нам флешмоб?
Давайте, подтягивайтесь.
Предлагаю в этой теме рассказать о каком-нибудь забавном случае, реально произошедшем в вашей жизни.

@темы: Проба пера

---

Средство от депрессии

[Сусуватари]

Сказка о существах и вещах обычных и волшебных.

Пролог

- Милый, вот увидишь: у меня точно будет послеродовая депрессия, я сразу тебе говорю — капризно высоким голосом выговаривала светловолосая изящная дама. сидевшая в умопомрачительном креслице в стиле рококо. Серебристо-сероватая обивка кресла изумительно гармонировала с платьем дамы, с её причёской в изящных завитках, даже фигура, с чуть заметно округлившимся животиком, казалась прелестной фарфоровой безделушкой, выполненной в том же стиле. Мужчина, стоявший к ней спиной и уже, было, не слушавший её, полуобернулся и, улыбаясь несколько холодно, спросил:
-Это намёк, дорогая? Даже не пытайся: твой лимит перед праздниками уже исчерпан. Довольно.
Гладкие, светлые до бесцветности, волосы мужчины были идеально причёсаны, костюм безупречен, и как бы своей изящной ухоженной персоной был центром семейной картины. Звякнула стеклянная дверца и мужчина торопливо прикрыл посудную горку, в которой он и в самом деле поправлял или переставлял безделушки. А может, ставил что-то новое?
- Я серьёзно тебе говорю: даже в каталоге камней было написано , который нам так любезно вручили на той выставке, помнишь, я её открывала! Для моего знака и интересного положения совершенно необходимы друза горного хрусталя на туалетном столике, письменный прибор из него и браслет! Это очистит ауру, что-то там ещё и нормализует кровообращение! Да, ещё это помогает от депрессий! Брильянты, которые ты мне уже подарил, тоже хорошо помогают от депрессий, но всё же колье на столик вытаскивать или вокруг чернильницы браслетку раскладывать - это как-то не то.
Она сосредоточенно возила пальчиком по изгибу изящной ручки креслица и выжидала, прислушиваясь к мужу: что он там делает? Мужчина почему-то принялся обходить комнату, приговаривая «Куда же он делся? Иди сюда, маленький», и, видно, не найдя того, что искал, со вздохом подходит к даме.

- Я согласен на браслет и друзу, но письменный прибор — уволь. Это лишнее.
- Правда? - оживляется, было приунывшая под строгим взглядом мужа, красавица, - Едем в магазин?
- К чему такие хлопоты: браслет вот, держи, а друза найдётся в кабинете минералов. Только следи, чтоб болотный дракончик не утащил опять.
Дама пылко обещает следить, беречь, и глаз не спускать, а едва ей кладут в сложенные лодочкой ладошки браслетик в одну нитку из прозрачных камешков, тут же, чуть полюбовавшись, оставляет его на столике. Не успели супруги покинуть комнату, как из-за той самой горки с посудой и фарфоровыми куколками и колокольчиками выполз некий зверь вроде ящерки, только большой, с кошку, и со сложенными кожистыми крылышками на спинке. Он ловко вскарабкался на спинку креслица, осмотрел комнату с этого возвышения и, заметив блестящий в лучах заходящего солнца браслетик, легко перескочил на столик, всего разок взмахнув крылышками. Коричневатое тело ящерки, оказывается, на свету вспыхивало светло-зелёными полосочками, а крылышки были полупрозрачны, с тонким рисунком сосудов, и на просвет были бирюзовыми. Уцепив браслетик когтистой лапкой с длинными пальцами, ящерка прошелестела неожиданно отчётливо «Стредссство от депрешшиии? Ну, посмотрим посмотрим...» и прытко соскочила с находкой со столика, скрываясь в углу за напольными часами.






Часть I. Начало Большого Приключения.

Жизнь Драконов в их родном мире была приятна и полна удовольствий. Щедрое солнце, прекрасные изобильные корма (добавьте, что Драконы ещё и всеядны), и всюду волшебство. Точнее было бы сказать, что мир был так пластичен для Драконов, что казался постоянно воплощаемой мечтой. Стоило лишь отчётливо и в деталях представить желаемое любому Дракону, как сразу оно и получалось. И как же было удобно жить: пейзаж послушен воле, хочешь, по фэн-шую у порога озеро сотворить, а за спиной — гору: пожалуйста! Хочешь, чтоб наевшиеся яблок и листвы обезьяны шли точно к обеду — вот уже, на горизонте пылят. Про погоду и вовсе слов нет: любая, в пределах воображения.
Ровно до той поры, пока у одной четы Драконов в гнезде разом не вылупилось четверо Дракончиков, всё в этом мире как-то устраивалось. Может, и занимались некоторые излишне сотворением водоёмов для своих водных любимцев, к примеру, каппа, или слишком плодовиты у кого-то были Огненные Элементали — но они же такие пушистенькие, яркие, и искорки пламени так мило разбрасывают. Да и вкусны, если кому довелось пробовать, не менее, чем породистые Пламенные Серафимы. Другие элементали — Земляные, Воздушные, Водяные, хоть и были милы, да уж не было той приглядности, нуждались в особо сложном загоне и такого страстного желания погладить не вызывали (хотя, может, всё дело в отсутствии должного режима кормления или не было селекции). С Земляными было вовсе неудобно связываться: шестиногие и ничуть не нарядные, они ещё и тяжелы были, как кинутся к кормушке — перевернут и потопчут всё, хозяев не узнают и все бы им сцепиться комом и застыть, как камень. Куда интереснее Серафимы: шесть блестящих, как зеркальца, крылышек, посредине виднеется нежное личико с с округло выпирающими щёчками, красивыми губками и глазки у них большие, с ресничками. Правда, конечности у них хватательные, клешни давящие зазубренные, но они-то обычно прячутся под крылышками, и смотрится Серафим очень миловидно, вызывает желание погладить и потискать, такой симпатичный. Но однажды случилось так, что четверо юных Драконов, сорви-голов и озорников, играли в одной и той же долине-детской, регулярно перекраивая её. Как водится, одному из них, самому зябкому, ужасно нравилось наблюдать за вулканами: соорудит с утра пораньше новый себе, с изящным вулканическим конусом, снежной шапкой, обустроит ледниками, проведёт элегантно море и пару островков в пределах видимости устроит, и к обеду уж и фумаролы есть, и гейзер разместит, а после обеда уже начинает наблюдать истечение лавы. Отблески от неё картинно играют на металлически блестящих крылышках, хвостик нервно подрагивает, глазок не сводит, и тепло ему, и развлечение, и познавательно:следующий вулкан, как этот отработает своё и взорвётся, будет ещё красивее и долговечнее. Другой предпочитал перекраивать морских существ и для этого прямо в том самом море то глубину поменяет и течение перекроит. Да как запустит водорослей, чтоб было что его питомцам есть — весь эффект глади моря перед вулканом насмарку! Да и начинают разные годзиллы и ктулху на берег лазить, нет, чтоб просто ограничиться играми с наядами! Кстати — и этот, что разведением наземных существ увлекался: не довольно было обычных Элементалей да Серафимов, он ещё Архангелов создавать принялся! Любитель парить в воздушных струях вроде бы не особенно творил созданий, зато то торнадо устроит, то град напустит и смеётся, глядя, как плачут и гаснут под ударами градин Элементали. Те просто пережить не могли, когда их пачкали, умирали от стыда и отвращения к себе.
Так и начались в детской долине сплошные безобразия: с утра пораньше ор, крик и плач вовсю: море наполовину опустело за ночь, обсохшие рыбы с наядами и тритонами подыхают, из вулкана совсем некрасиво вытекла лава и застыла, испачкала селевым потоком изящную долину для схода лавин, и вместо чистого ровного мерцания — тучи пепла, ещё и взорвётся с минуты на минуту. Из загонов озорники повыпускали Серафимов и они обдирают маленьких беззащитных Элементалей! Влезли, осмелев без пригляда, ухватили передними, похожими на крабьи клешни, конечностями, да и, перепачкав тельца и личики свои раскрасивые, прямо зубами дерут пушок огненный из плачущих крошек.
Проснутся Дракончики, и кидаются, зубов не почистив, собирать да спасать любимцев: двигать или пересоздавать вулканы, моря новые прокладывать и отгораживать их горными цепями от прочих, или, наоборот, устраивать в горах себе долинку поукромнее от ветров, ради нежных огненных существ. Вот так, меняют реальность, прямо материя трещит и исчезает, ещё и драться начинают между собой: сначала как бы опять то скалу поставить кому на пальцы, то облить озерцом с ног до головы, или ледяную сосульку чувствительно приложить...а потом и вовсе пошла обычная ребячья драка — зубами да кулаками, кто кому в крыло, кому в ногу, и только глаза от пламени береги.
Подерутся, пока родители не придут разнять, может, ещё местечка добавят, чтоб было вырастающим деткам где играть.
Но вот однажды, за вечерней сказкой, в которой как водится, делились Драконы своей волшебной мудростью, появилось и возникло новое мечтание: Большое Приключение. Про это Большое Приключение знали немного, главное, что для таких смелых, отважных и очень волшебных молодых Драконов, которые никак не хотели смиряться и жить строго в рамках ЭТОГО мира, придумывали всякие разности, вроде озёр с живым серебром (оказавшимся ртутью всё же, что пригодилось на градусники), искавших сгустки волшебства и вечно дравшихся из-за места, вместо того, чтоб мирно спать, ожидая Лучших Времён, вот для них было испытание перед свадьбой Драконов — Большое Приключение. То есть, следующая ближайшая драка вполне может быть началом того самого приключения. Как только определятся Драконы с невестами, уговорятся насчёт откладки яиц, то и Приключение готово, можно пускаться.
Молодым Драконам это самое приключение показалось чем-то небывалым, прямо как скушать лося, чинёного каштанами. Так захотелось и про приключение, и про невест узнать (девчонки-то тут при чём?), что прямо хоть сейчас, на ночь глядя, и дерись. А взрослые строго напомнили, что по ночам спят, в крайнем случае, строят замки, мосты и коварные планы, а с утра всем хорошо бы найти себе по невесте, вот хоть бы и у соседей — кажется, одна девочка за...
И тут старшие Драконы переглянулись и младшие не успели почувствовать, что же они подумали. Потом всем очень сурово велели идти спать, до самого утра, а утром рано оно и началось: тот, у которого была большая страсть погреться, увидел, что Огненные Элементали сожрали всю магму в его вулкане, расселись, сытые. по краю жерла потухшего вулкана, икают с пережору и искры рассыпают пополам с сажей. Взвизгнул разобиженный и подмёрзший Дракончик, как начал гонять неповоротливых Элементалей — а те попадали кто в море, кто на ледник — мокрые, гаснут, воют... Вступился за них хозяин, кинулся спасать их да отбиваться от рассвирепевшего любителя вулканов, а тут и тихий любитель ветров подбавил — как подул, будто просушить подмокших зверюшек, так их за горизонт и унесло. Сцепились драться уже трое Дракончиков, и, когда, наконец проснулся и поинтересовался, что на завтрак, четвёртый, он и получил это самое Приключение — вырвался комок неуправляемой магии откуда-то из кучи лап спин и крыльев, бабахнуло прямо в пасть — только успел Дракончик крылья расправить и воспарил, уносимый магией, куда-то в неведомое...







Часть II. Неласковый скудный мир.

Дракон — воистину всемогущее существо и, едва молодой дракон, не любивший, как мы помним, ни вулканы делать, ни разводить кого-нибудь, а все больше по кулинарии познания увеличивавший, определился со своим новым местонахождением, тут же дорогу в свой родной мир разузнал. Волшебный след был чёткий, поэтому, перекусив наскоро кем-то среднесъедобным местным, Дракончик отправился домой — ещё к завтраку бы не опоздать!
Какая же досада его взяла когда его встретили с недоумением, вместо обстоятельного завтрака дали какой-то бутерброд с нерассёдланным пони и быстро потащили знакомиться с невестой. Девочка была ничего: крылышки, глазки, хвостик, - всё при ней, - только следом за этим поспешным знакомством Дракона поставили перед фактом: ОН УЖЕ ВЗРОСЛЫЙ и обязан обустроить себе сам мир, дом, детскую долину и вообще — пора становиться самостоятельным. Отправили его снова, буквально даже слова братьям-Драконам сказать не дали. А то бы он им много что сказал и провидел. Как известно, что напожелает Дракон, то и сбудется, ибо волшебные существа всё видят в истинном свете — вот и не ошибаются в прогнозах-пожеланиях. Только всё же след свой волшебный Дракон пометил-укрепил, чтоб не развеялись метки, очень хотел он вернуться в родной мир: новый на первый взгляд не понравился.
На второй взгляд мир не понравился ещё больше и в деталях. Во-первых, там было жутко сыро и холодно. Скалы и море, да жиденькое, невысоко стоящее над горизонтом солнце создавали обстановку романтическую, но некомфортную до полного неприличия: в кои-то веки Дракон озаботился вулканом. Настоящего действующего или спящего вулкана в пределах дневного драконьего полёта не оказалось, и к вечеру, ужасно устав и умотавшись до голодного звона в голове и рези в желудке, Дракон отыскал пещеру. В ней было хоть и холодно, но можно было хоть заткнуть вход и согреть дыханием этот объём. К утру он простыл и чихал со страшной силой, поэтому срочно подпалил ближний лесок — погреться. Горело всё скверно, дичи было так себе, так, что бедный простуженный дракон задумался о камине — надо делать себе выход подземных термальных вод и лавы.
Работа была совершенно ужасная: пришлось просмотреть всевидящим драконьим взором много-много монотонной скучной материковой плиты в глубину, найти трещины и уж там проплавить магией выход для лавы. Лава задала в процессе работы немало задачек, то норовя выплеснуться, то застывая на подходе и закупоривая выход теплу, но всё же славное отверстие, пышащее сухим жаром, получилось. Камин удался, стало потеплее, но Дракон совсем выбился из сил и даже на охоту не пошёл, остался отсыпаться и лечиться покоем. Со временем он сделает и ванну себе с горячей водой — судя по всему, это тоже понадобится.
Второе дело, которое в этом мире было ужасно неудобно и не устраивало Дракона — это еда. Ни тебе сочных горных баранов, ни антилоп, даже единорогов нет, а Элементалей, похоже, вообще не попадалось, всё куропатки, да перепёлки и вороны. Есть лисы, есть крысы, но всё бегает по одиночке и умаешься за каждой отдельной тушкой охотиться, про соусы и приправы вообще без слёз не вспомнишь: клюква, одна клюква с брусникой! В море добыча ходила стаями и вскоре Дракону показалось, что отчасти проблема решена: тюлени были упитанные, ещё есть то селёдочка, то ряпушка, а ещё проплывает близко треска. С её печени даже настроение у дракона повышалось. Однако и это имело некоторые неудобства — никаких приправ, кроме морской капусты! Местные крабы, с которыми Дракон свёл знакомство, подсказали выход: на стаю трески хотя бы одного пирата класть, это прибавит пикантности и остроты.
Первые же попавшиеся пираты были с крепким запахом, несколько крикливы и остры со слезой. Дракон счёл, что за копчёных мидий вполне сойдут, а если прямо с одёжками есть — то за пикантный сыр с плесенью.
Через несколько дней то ли кончились тюлени, то ли уплыли ночью. Зато стали появляться разные приятности на завтрак: приходили по парам, или даже вчетвером, объявляли себя рыцарями, что-то там шумели, пока Дракон спешно выползал навстречу. Из прибывших получались изумительные рулетики, только шелушить латы с этих рыцарей было долго, ещё и кони их иногда тоже были зачем-то в скорлупках из металла.
День за днём, а дни становилось всё темнее короче. Ветер всё чаще нёс не брызги с моря, а уж вовсе ледяную крошку или снег. Дракон взлетел повыше как-то в лунную ночь, чтоб оценить, что за перемены наступают, стоит ли применить магию и сделать мир потеплее, и тут только ощутил, как он ослаб. Кругом было холодно. Море было полно совершенно неволшебной жизни, где-то вдалеке мерцали огоньки крупинок магии, а сил добраться и собрать их явно не хватило бы. К дополнительному и окончательному неудовольствию, дрогнула и обвалилась пещера Дракона, так что ему спешно пришлось возвращаться разбирать и проплавлять завал, налаживать снова камин, чтоб грел не чадил, и не обвалился снова.
Тут почувствовал Дракон, как кружится голова, вдруг узнал, в каком месте у него сердце и как болит бок и передняя левая лапа, болью сжалось всё в животе. Задыхаясь и едва не падая от головокружения и болей в разных местах, Дракон, наконец, улёгся у камина и погрузился в сон, полный страхов, неприятных покалываний в теле. Вот он поспит, отдохнёт, и уж точно найдёт выход из этой дурацкой ситуации!
Проснулся Дракон весной, от криков прилетевших гусей которые устроили делёж территории перед его пещерой.

Продолжение следует.

@темы: Оригинальные произведения

---

Записки велотуристки. Сотрясение отсутсвующего органа.

[Ларс Бьернсон]

УПАВ С ЗАБОРА, МУЖЧИНА НЕ ПЛАЧЕТ, ОН ЛЕЗЕТ НА ДРУГОЙ ЗАБОР.

Память моя избирательна. Я хорошо помню все события того времени, но «Дайры» помогают мне уточнить даты.
После первого дня, который закончился полным моральным и физическим изнеможением, мы катались еще раза три. Выходит, один день все же пропустили. Наверно, я отказалась оббивать зад об узкое гоночное седло, и мы ездили в Томск за более широким (но не самым широким, иначе при поездках об него стираешь ляжки). Кстати, если кого-то эти статьи подвигнут попытать себя в велотуризме, запомните про седла. Их много и разных, вплоть до формы с дыркой посередине.
Для чего? Да-да, для той части тела, которая граничит с ягодицами и тоже немеет и жутко болит после поездок. www.bike-repair.ru/Choose_saddle.htm frebokan.ru/saddles.html Или память мне изменяет? Разумеется, катались мы по городу и относительно недалеко. Например, к нашему градообразующему предприятию, по ровному и широкому шоссе, на котором я ни разу не застала напряженного движения. Даже по окончании рабочего дня. В общем, накатывали мы уже в районе двадцати километров с небольшим. Я даже одолела – большей частью пешком - горку, протяженностью в бесконечность (около 2 километров). А еще мы помотались вокруг города по каким-то травянистым проселкам, в результате чего муж сделал вывод, что моя судьба – кататься вокруг дома и до Томска мы никогда не доедем.
Весь август для меня был исполнен ужаса.
Ужас этих дней заключался в том, что дорог я не знала, расстояния не отмерялись, зато помнилось то состояние, когда ноги просто превращаются в вату. Был страх, что я сдохну далеко от дома.
В пятницу, восьмого августа муж решил скатать меня до города. Сказал, что там – километров шестнадцать в одну сторону и это – самая короткая дорога до Томска. И безопасная, поскольку во-первых, главная трасса до города лежит совсем в другой стороне, во-вторых – на этой дороге стоит крупное предприятие, к которому от Томска начали тянуть трамвайную линию, да и забросили. Теперь эту трассу используют велосипедисты и чайники.
Сели и поехали. Прелесть этой трассы заключается в наличии довольно внушительной седловины перед самым Томском. А еще – что дорога туда идет с легким (для меня – заметным) подъемом. Зато на обратном пути едешь все время под гору и это облегчает жизнь.
К этому времени я еще не разобралась, как надо регулировать скорости на велосипеде (от этого зависит не только быстрота передвижения транспорта, но и то, как легко крутятся педали. Чем легче они крутятся, тем меньше скорость), зато подобрала наиболее удобную скорость, чтобы не отставать от мужа.
В общем, доползли до города, на самой окраине мой благоверный вознаградил меня за труды мороженым, и мы поехали обратно. Преодолев седловину, покатили под горку. И тут выяснилось, что тут можно без усилий развивать скорость до 45 км/ч. Причем это даже и не страшно. И даже весело.
Но под конец этой горки начались неприятности. Сначала мужа тяпнула оса, потом он проколол колесо и мы, к моему восторгу, пошли пешком. Вопрос в том, что до КПП оттуда примерно два километра, да пять - от КПП до дома.
В общем, иду я, радуюсь, что колесо первая не я проколола, а муж, иначе долго бы пришлось слушать концерт, что вот, женщина, только села за руль, как уже готово, прокол.
Заодно решаем, как быть? Время уже порядочное, жрать хочется. Жалеем, что не купили к велосипеду велоаптечку (чтобы камеры заклеивать), что, пожалуй, надо ехать домой тому, кто на колесах, покупать велоаптечку и спешить навстречу пострадавшему мужу.
Короче, я сажусь на велик и осторожно (первый же раз еду одна) рулю к дому.
А сразу за пропускным пунктом в город – пост ГАИ, узкая дорога с напряженным движением и ощутимая горка.
Я на тормозах еду под эту горку (километров явно не больше 16 в час), и вдруг…
О, это было небо Аустерлица. И я проснулась под ним. Пробуждение было мягким и приятным, перед этим мне снилось что-то про оборотней и про экскурсовода из Дахау, и еще что-то такое, о чем ты думаешь, когда просыпаешься в выходной день и некоторое время нежишься в постели.
И совершенно не врубаешься, откуда вокруг запыхавшийся ГАИшник, какая-то испуганная тетка в красных трениках, чужая машина, перепуганный муж и зачем-то скорая. И почему все напуганы?
ГАИшник трясет меня с вопросом, не толкнула ли меня машина, а я не могу вспомнить, как я вообще тут оказалась. Зато, когда села, слегка затошнило и зверски захотелось пить.
За это время женщина мне объяснила, что я, оказывается, упала с велосипеда. Въехала в песок, меня занесло, и я шлепнулась. Зацепившись за это я вспомнила, что велосипед был, и я ехала куда-то… С мужем. Кажется, походила КПП (но экскурсовод из Дахау и вервольф – это реальность, как и очень высокое и изумительно красивое небо. А КПП и велосипед были в другой жизни).
Велик повел домой муж, а меня усадили в скорую и отправили на обследование. Уже в машине (ой, а если меня вырвет, вы остановите?) я вспомнила почти все. Как и зачем проехала через КПП, как начала спускаться с горки, что машин рядом не было. Но как меня занесло, и как я упала – я не помню до сих пор.
Мне везет. Я отделалась шишками и ссадинами, которые хорошо выглядели, но были неопасны. Впрочем, шок и крупные ссадины не прошли даром. Когда я пешком причапала домой и даже полезла мыться, колотило меня капитально. Температура поползла вверх, а я всю ночь дрожала, но не могла ни закутаться, ни прижаться к теплому мужу. Ссадины сочились сукровицей и я липла ко всему.
Это было не страшно, больше переживали родственники, от мужа и мамы, до свекрови и племянницы включительно.
В общем, все хорошо, что хорошо кончается. Я получила несколько дней отдыха, а заодно возможность раз и навсегда избавиться от велика.
Перепуганный муж дал объявление о продаже Гансика. И даже покупатель нашелся – велики такого класса вообще подаются без проблем.
Но…
Было несколько причин, которые повлияли на то, что возможность я не использовала.
Во-первых, признать, что я испугалась?! Щаз-з-з! А как же крутой байкер и вообще настоящий мужчина? Тьмы низких истин нам дороже….
Во-вторых. Будете смеяться. Я не страдаю лишним весом. На диетах принципиально не сижу. Жру все, люблю сладкое, сало и мясо. Можно на ночь. Да и фигурой вполне довольна. Но накануне падения я обнаружила, что если второго числа над поясом моих джинсов слегка нависал животик, то седьмого числа его уже не было. И это – за три поездки вокруг дома!!!
Ну, и потом, муж без меня, ясно, катался. И даже еще раз проколол колесо. А когда вернулся и сказал, что нашел какое-то заброшенное кладбище, страшное, он аж развернулся и удрал... На мои расспросы про то, как выглядели памятники, венки и так далее он ничего не мог сказать.
В общем, мой монолог по поводу продажи велика звучал жутко логично:
- Я завтра на него не сяду, и послезавтра. Врач говорит, надо лежать хотя бы неделю. Но кто тебе сказал, что я вообще на него не сяду?! И почему ты продаешь мой велик, даже меня не спросив?!!! И как ты прикажешь мне добираться до того кладбища, которое ты видел без меня?
Велик остался. Снова я села на него 15 августа. И муж снова проколол колесо. И до кладбища мы не доехали в тот день, а потом начались дожди.
И я ждала, когда они кончатся и мы снова поедем…
ПС. А сотрясения у меня не нашли. Наверно, не было, чего трясти.
ППС. Решила я воспользоваться тем, что все равно дома и снести в больницу кошку. Иду. Синяки и шишки меня мало тревожили всегда. Шрамы украшают мужчину, короче. Навстречу Лариса.
- Татьяна Юрьевна, вы куда идете?
- В ветеринарку.
- А человечий врач вас уже не лечит?

@темы: Эссе

---

«...а взято в Верх царевнам на куклы» или Царские потехи.

[Белка Челли]

Часть 1.

Во что играли наши предки веке эдак в семнадцатом? Само собой разумеется, девочки – в дочки-матери, мальчики – в войнушку. Но вот как именно, какие были у них игрушки? Заботились ли взрослые о забавах своих детей или, напротив, почитали это пустой тратой времени, кое лучше было бы посвятить душеполезным делам и книжному научению? Наконец, было ли само учение столь скучным и тягостным, как уверяет пословица про горький корень и сладкий плод?
По понятным причинам нам более-менее хорошо известен лишь быт царских детей, поскольку строжайший учет и контроль был одной из основ жизни Двора. Впрочем, и это уже немало – ведь непреодолимую пропасть между сословиями положили лишь петровские реформы, а до того и сам царь-батюшка жил, хотя и с большей роскошью и церемонностью, но по сути точно так же, как и всякий его подданный. И пусть в пышном семнадцатом веке государево семейство тщательно оберегали от посторонних глаз, царевичей – лет до пятнадцати, до «обьявления» наследника народу, царевен – до самой смерти... но мы-то не посторонние, нам-то можно! Заглянем?
Еще царственное дитя безмятежно дремало в своей, обитой кызылбашской камкою, колыбели, а скорые гонцы мчались во все концы обширной Руси, спеша объявить «государскую всемирную радость»... и текли, текли в царские хоромы подношения от родни ближней и дальней, от бояр и торговых людей, от градов и сословий: занятные фигурки, крохотная посуда и прочие драгоценные безделушки. Дары для мальчиков и девочек отчасти различались. Новорожденному царевичу Алексею Михайловичу, среди прочего, поднесен был «пистолетик золот, навожен финифты... осыпанный черевчатыми яхонтиками», «конь сер., золоч., муштук и поводья серебряны белы», «лев на поддоне, в передних лапах держит змею», несколько золоченых корабликов, изготовленных со всеми подробностями, с парусами и такелажем, пушками, матросами (ой, не иначе добрался до них со временем сынок Петруша!). А вот у его сестры Ирины кораблик был всего один, зато имелось множество серебряных золоченных «немок» - с ведром, с лоханью, с братиной и т.д. Впрочем, всем равно доставались драгоценные птички, олени, «лвики», а также бесчисленные кубочки, кружечки, братинки, бочечки. Ирине дедушка Филарет подарил скляницу, «а в ней цветы розные, на стоянце серебряном».
Все это богатство, конечно, до поры шло «в запас», в собственную царевичеву или церевнину казну. А пока малыши забавлялись мячиками – разноцветными, сшитыми из сафьяна или бархата, непременно с бубенчиками внутри; таких потешек у каждого бывало не по одному десятку. Чуть позже появлялись волчки, вертушки и кубари, конечно, тоже по-царски разукрашенные, писаные яркими красками, позолоченные, посеребренные, кленовые или из «дерева немецкого чипарису». Росли дети – усложнялись и игрушки, и вот уже няньки-мамки спешат на базар (да-да, и государи не стеснялись баловать своих детей простонародными игрушками из Овощного ряда!) за резанными из дерева лошадками, птичками, собачками, «боранчиками» и «левиками». Находились и штучки позамысловатее: так, в 1627 году знаменщик Петр Ремезов сделал пятимесячной царевне Ирине «потеху: девки по литаврам бьют».
За такими свойственными возрасту забавами дитя растет, постепенно «входит в смысл», и вот все ближе его первый день рождения (именно его – поговорим пока о царевичах). Даром, что наши предки не праздновали дня своего появления на свет – «не праздновать» не значит не отмечать. Тем более такой. Год - это рубеж, которого достигают не все, и за которым дитя уже не просто дитя, хорошенький пищащий комочек – это будущий мужчина, князь, правитель и воин. Теперь у него и одежда будет почти как у взрослых; в этот день торжественно будет свершен обряд «первого стрижения волос»; к этому же дню в царских мастерских с особым тщанием изготавливалась игрушка, имеющая не только потешное, но и символическое, почти сакральное значение: «конь потешная лошадка». Известен древнейший славянский обряд сажания на коня; подобный же всего сто лет назад бытовал у казаков, а быть может, где-нибудь сохранился и поныне... Еще в XV веке сыновьям Ивана III свершали «постриги» на седле в день семилетия. К XVII веку возраст сместился вниз, а настоящий конь сменился деревянным. Быть может, оттого, что слишком опасно казалось вверять младенческую нежность единственного, долгожданного сына прихоти живого многопудового зверя... быть может, и по какой-то другой причине. Устройство таких коней известно в подробностях: «вышиной в аршин, длиной по размеру», оклеенный дымчатым атласом, хвост и грива из настоящего конского волоса, а «прикрепить того коня на доске столярской, а под доску подделать четыре колеса железных потайных». Разумеется, и сбруя потешного коня была богатой и совершенно взаправдошной: «стремена железные посеребренные прорезные по размеру; потники обшить бархатом и острочить кругом голуном и снуром золотным; чепрак и покров сукна алого кармазину доброго с бахрамами и с круживом на немецкий образец, подложить тафтою алою» и прочее в том же духе.
Оставим пока в стороне оригинальные и, так сказать, развивающие потехи и сосредоточимся на «играх воинского строя», столь любимых мальчишкам всех времен и народов, а для тех отроков, кому предстояло со временем честно и грозно стать на защиту Святой Руси, попросту необходимых - ведь все мы помним, что именно из детских потешных полков родилось со временем победоносное петровское воинство.
А тут все было ох как серьезно! Сыну Ивана Грозного было лишь чуть больше трех лет, когда родитель повелел изготовить для Ванюши железный шлем, который язык не поворачивается назвать потешным. Миниатюрные, в детский рост, доспехи, имелись и у Алеши Тишайшего, и, без сомнения, у других царевичей.
Играть в одиночку скучно, да и учиться не веселее, посему царские сыновья с младенчества были окружены гурьбою «комнатных людей», спальников и стольников, своих ровесников, преимущественно дальних родственников с материнской стороны, числом около двадцати – а это, считай, целый маленький полк. А значит, потребны и барабаны, и воеводские булавы, и знамена. У маленьких Ивана Михайловича и Алексея Алексеевича имелось по личному знамени, сшитому из цветных тафт, у первого – червчатой, лазоревой и белой, у второго – алой и желтой. А вот у Петруши Лексеича видим иные масштабы: «пять знамен маленьких по разным тафтам, с обе стороны солнце и месяц и звезды» да «четыре прапорца тафтяных красных и белых». Вот так. В ратный строй играли все или многие, но лишь в одном, известном нам случае, благодаря характеру дитяти и вниманию родителей, игра перешла в учение, а учение – в свершенья.
Стоит ли говорить, что царские мастерские безостановочно пополняли запасы потешных пищалей, копий, алебард, сабель и палашей – разумеется, до поры деревянных («позолотить же одни крыжи и черенья (рукояти), а полосы присинить (как подобало железу)». Техника безопасности в игрушечном деле поставлена была – нам поучиться впору! (Например, у петровских пушечек ядра обивались кожей). Слишком памятна была трагическая участь царевича Дмитрия, путь даже официальная романовская пропаганда и приписывала ее злой воле Годунова. Впрочем, кто и когда умел помешать мальчишкам играть в ножички? А точнее, в тычку и свайку. Да и как мешать – без умелого владения ножом в ту пору мужчине было не прожить. Так что мудрому дядьке, вроде Бориса Ивановича Морозова, оставалось лишь купить серебряных сваек да не спускать с питомца глаз.
Известно, что небольшие, под детскую руку, луки (кто бы сомневался – с позолотой и серебрением), а тем паче стрелы разных видов заготавливались в Оружейном приказе «беспрестанно». Ведь стрельба из лука, почти утратив к 17-му веку военное значение, долго еще продолжала оставаться любимой утехою не только малолетних царевичей, но и их пап. В качестве мишени обычно использовали шапку подвернувшегося челядинца (коего после непременно вознаграждали новым богатым головным убором); впрочем, хозяйственный Алексей Михайлович сообразил закупить для своих сыновей обычные крестьянские колпаки.
Царевичи, кончено, учились ездить верхом, что в те безмашинные времена едва ли могло почитаться просто забавою. Трудно сказать про других, но у маленького Петра были даже пони, коими ударил челом боярин Артамон Матвеев: «четыре возника темнокарие», запрягавшиеся в потешную каретку, да рыжий «виноходец» под седло...
Но приостановим пока рассказ о подвижных играх и вернемся в терем, на этот раз в покои царевен.

Источник: Забелин, И.Е. «Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях». - М., 2005.

Продолжение следует.

@темы: Статьи

---

"Сказка о Ветре". Глава 3

[Sectumsempra.]

-1-

Вот и октябрь. На второй неделе Карл-Густав велел Кларе готовиться и собирать вещи. Клара занялась прежде всего тёплыми, ведь ей предстояло провести в горах зиму. Она не испытывала сожалений по поводу отъезда. Ей было уже всё равно, да и фрау Шварц вряд ли окажется хуже, чем брат и его жена.
Она навестила своих оставшихся знакомых, которые были огорчены её отъездом, но Клара уверяла их, что едет по собственному желанию, так как чувствует себя неважно и надеется, что горный воздух ей поможет. С фрау Нойманн она пошепталась о письме. Старушка утешала её, как могла, уговаривая написать в Италию ещё раз, потому что в дороге с письмами всякое могло случиться. Её муж тоже до сих пор не получил ответа на свои и собирался писать вновь. Но Клара только угрюмо покачала головой. Она устала надеяться.
Приближался день её отъезда. Экипаж должен был доставить Клару до станции дилижансов, а там её уже будут встречать — внук фрау Шварц, который на повозке отвезёт гостью на ферму.
Последний ужин Клары дома прошёл почти в полном молчании. Эльза не смотрела в её сторону, на щеках её горели нездоровые красные пятна. Карл-Густав ограничивался общими фразами.
В доме было тихо, пламя свечей горело ровно и почти не колебалось. И всё было спокойно, как в могиле.
Они разошлись по комнатам, не сказав друг другу ни слова. У Клары даже не было сил поплакать. Она прилегла на постель, не раздеваясь. Сон не шёл – так, крутились в голове какие-то мысли и картины. Вот, пробежал кто-то по коридору. Дверь хлопнула. Закричал кто-то… Закричал?
Клара вздрогнула, села на постели и прислушалась. В доме было неладно. Она выглянула в коридор – мимо семенящим шагом, торопясь, насколько возможно, прошмыгнула служанка, крепко держа в руках таз с горячей водой. Истошный женский крик раздался со стороны спальни супругов Нейгауз.
- Господи! – прошептала Клара.
«За доктором послали?!» - закричал кто-то из мужчин. – «Да уехали уже!»
- Рано же, рано, - прошептала Клара и закусила губы.
Она прокралась по коридору к спальне брата и встала в стороне, сжав руки. Вот открылась дверь, пропустив другую служанку, которая вынесла из спальни окровавленную простыню. Клара успела заметить мечущуюся на постели Эльзу – она кричала: рот её был безобразно перекошен, спутанные косы почти выбились из-под чепца.
Карл-Густав был возле жены, пытался удержать её за плечи.
Увы, ещё до того, как привезли доктора, из спальни вынесли маленький свёрток. Эльза рыдала так, что Клара молилась, боясь, как бы та не тронулась умом. Доктор выгнал Карла-Густава из спальни. Тот вышел в коридор и оказался лицом к лицу с сестрой.
- Мальчик был, - сказал он тихо.
Карл-Густав не плакал, но лицо его выражало скорбное недоумение, и эта маска так и застыла. Брат Клары смотрел куда-то в сторону и в пол.
- Как же так, Клархен? – произнёс он.
Та, потрясённая обращением, осторожно погладила брата по плечу.
- Вот… Мальчик был… - лицо Карла-Густава задёргалось.
Притихшая было Эльза опять заплакала, зовя мужа. Шаркая ногами, Карл-Густав поплёлся к двери. Он открыл её, и Эльза, повернувшись в его сторону, увидела Клару.
- Ааааааа! – завыла она, указывая на неё пальцем. – Ааааааа! Она!
Ничего членораздельного сказать больше госпожа Нейгауз не смогла. Карл-Густав обернулся, махнул сестре рукой, чтобы уходила. Клара прошла мимо застывших слуг, закрылась у себя в спальне. Она переоделась в дорожное платье, тёплый плащ с капюшоном. Расстелив на кровати простыню, уложила на середину пару платьев из числа перелицованных, кое-что из белья, зарыла в вещи мешочек с деньгами, а пару монет спрятала за корсаж.
Она вышла из дома через чёрный ход, не замеченная никем. Идя по тёмным улицам, на которые ещё бросали пятна света окна домов, она совершенно не задумывалась, куда она идёт и что она будет делать дальше.
В плаще холодно не было, только вот вокруг ног как будто бы ветер кружился. И этот же ветер, показалось Кларе, принёс отдалённый, еле слышный крик. Кто-то звал её по имени – Клархен.
Но Клара была не в себе. Она прошла мимо дома Нойманна, даже не посмотрев на окна. Что проще – переночевать у них, а завтра на том же дилижансе добраться до места встречи с внуком фрау Шварц? Ею владело такое же недоумение, что и её братом – почему жизнь, которая начиналась так прекрасно, превращалась во всё больший кошмар?
- Эй, красотка, куда идёшь? – кто-то схватил Клару за плечо.
Она взвизгнула, отшатнулась, ударив человека по руке.
- А ну, полегче! Франц, глянь, какая тут фифа.
Второй мужчина был совсем пьян. Первый-то – потрезвее и помоложе.
- Дай-ка вещички, чего там у тебя? – дыша перегаром, Франц вцепился в узел, а его приятель ухватил Клару за корсаж.
И тут какая-то сила отшвырнула их прочь. Они плашмя упали на мостовую. Приподнявшись, уставились на Клару, не понимая, что произошло. Та прижала узел к груди и побежала по мостовой.
- Это ж та самая! – заорал молодой. – Ведьма!
- Держи!
Они подняли такой шум, что залаяли дворовые собаки, и люди стали высовываться в окна.
Тут Клара вдруг почувствовала, что ноги её перестали касаться дороги. Дома вокруг неё закружились – всё быстрее и быстрее. Клару подняло в воздух и понесло с такой быстротой, что стало невозможно дышать.
Очнулась она в темноте, лёжа на земле. Узел был при ней – разве что силой можно было вырвать его у неё из рук. Приподнявшись, Клара прислушалась. Было так тихо-тихо, как никогда не бывает в городе. Шелестели последние листья на деревьях, где-то далеко раздавался редкий, отрывистый лай собаки. Но было и намного холоднее. Поднявшись на ноги, Клара, осторожно ступая, пошла в ту сторону, откуда доносился лай. Спотыкаясь, она ощупывала ногой впереди себя, прежде чем сделать пару шагов. Лай доносился не просто издалека, а ещё и снизу, и Кларе вовсе не хотелось упасть с какого-нибудь уступа.
Чувствуя, что эти несколько шагов утомили её больше, чем весь путь по улицам города, а глаза никак не привыкнут к темноте, она встала и закричала в сторону жилья:
- Помогите! Помогите, кто-нибудь! Люди!
Собака залилась лаем, уже не сомневаясь, что к дому приближается чужой.
- Эй! Кто там кричит? – раздался молодой мужской голос – зычный, как иерихонская труба.
Клара испуганно замолчала. Спустя несколько минут она услышала, что собака, спущенная с цепи, бежит в её сторону, дыша открытой пастью. И судя по топоту, была она крупной. Клара опустилась на землю и прикрылась узлом, выставив его перед собой. Псина, правда, оказалась умной. Она не тронула девушку, обнюхала, тычась большим мокрым носом, а потом уселась рядом и залаяла, подавая сигнал хозяину. Тот уже поднимался снизу по тропинке, освещая себе путь фонарём. Лицо мужчины Клара видеть не могла – оно оставалось в тени, зато её было видно, как на ладони.
И собаку тоже было видно – здоровая овчарка сидела, свесив язык и как будто ухмыляясь.
- Что Хват, нашёл? – спросил мужчина. – Вы как тут оказались, фройляйн?
- Я заблудилась, - ответила Клара.
Мужчина подал ей руку и помог подняться.
- Заблудились? – насмешливо протянул он.
Ну, не говорить же ему, что ветер принёс? Что ещё Клара могла придумать?
- Пожалуйста, проводите меня до жилья, - попросила она, разглядывая симпатичное лицо молодого человека.
- Ну, извольте. Но только тут поблизости наша с бабкой ферма, и только. До деревни уж утром, если вам туда надо.
- А как зовут вашу бабушку? – спросила Клара, поражённая неожиданной мыслью. – Не фрау Шварц?
- Точно, - кивнул парень. – Фрау Шварц.
- Так вы, должно быть, меня ждёте. Я Клара Нейгауз.
- Господи помилуй! Но почему вы тут одна, да с узелком? Я же за вами должен был завтра ехать на станцию. Как вы здесь оказались?
Клара только вздохнула.
- Что же я? Идёмте скорее. В доме всё и расскажете.
Парень неловко предложил Кларе руку. Она с благодарностью приняла её. Пёс потрусил впереди них. Спустившись по извилистой тропинке и пройдя какое-то время по дороге, они очутились у забора, за которым виднелся довольно большой дом. Неподалёку от него вырисовывались в темноте и другие строения.
- Эрди? – дверь на крыльцо дома распахнулась. – Нашёл человека?
Голос женщины был ещё звучным и совсем нестарым.
- Нашёл, бабушка, - парень открыл перед Кларой калитку и пропустил вперёд. – Представляешь, кто это? Фройляйн Нейгауз.
- Да быть не может!
Фрау Шварц подняла повыше свечу, внимательно рассматривая подошедшую Клару.
- На мать покойницу похожа, да, - сказала хозяйка. – Заходи. Будь, как дома.
Женщина была странная: Клару даже смутило не столько то, что ей с порога тыкали – в конце концов, не было же доказательств того, что она та, за кого себя выдаёт, - сколько настораживал и даже немного пугал слишком пристальный взгляд пожилой женщины. Она словно видела Клару насквозь.
- Эрдмут, буди Марту. Завтра отоспится, а сейчас надо о гостье позаботиться. А сам ступай спать. Мы тут сами по-женски разберёмся. Ступай.
Парень скинул сапоги, попрощался с Кларой и ушёл в дом. Та посмотрела на испачканные сапоги, на свои ботиночки, вымазанные грязью, села на сундук и тоже разулась. Через весь коридор тянулся пёстрый коврик – не оставлять же на нём следы?
- Встань-ка, - фрау Шварц передала Кларе свечу, открыла сундук, порылась в нём и достала пару толстых шерстяных носков. – Ноги-то замёрзли в чулочках?
- Нет, - робко отозвалась Клара.
Ноги не успели замёрзнуть – но как об этом скажешь? Носки были большими, верх Клара подвернула, но за фрау Шварц в комнату всё равно зашаркала ногами, чтобы не упасть, и идти предпочла по голым половицам, а не по дорожке.
- Найдём и другие, - сказала хозяйка, посмотрев на Кларины страдания.
В комнате их ждала пухлая молодая женщина, одетая в юбку поверх сорочки, и прикрывшая плечи и грудь платком.
- Ужин разогреть? – спросила она.
- Не беспокойтесь, пожалуйста, - попросила Клара.
- Чайник согрей, - сказала фрау Шварц, - окорок нарежь, сыр и так далее – поняла?
- Ага, - Марта поспешила исполнять приказание хозяйки.
- Садись, - фрау Шварц указала Кларе на старинное кресло у печки.
Та послушно села и сложила руки на коленях, как примерная девочка.
- А теперь рассказывай, как ты сюда попала. И почему раньше срока и одна?
- Я ушла из дома, - ответила Клара и в нескольких скупых фразах описала преждевременные роды Эльзы.
- Ты всё рассказывай, - велела хозяйка. - Что там твой брат творил? Не понравились мне его письма.
Кларе пришлось подробно описать свои злоключения с того дня, когда она отказала Гави.
- Зря ты отказала итальянцу, зря, - промолвила фрау Шварц, следя взглядом за Мартой, которая накрывала на стол.
Служанка закончила дело и посмотрела на хозяйку.
- Комнату проверь — всё ли готово?
Марта послушно удалилась.
- И всё-таки непонятно, как ты так быстро оказалась у нас. Говори уж, как есть, - сказала фрау Шварц.
- Вы мне не поверите.
- Ты скажи, а уж верить или нет, я сама решу.
- Меня ветер принёс.
Тут хозяйка почему-то довольно рассмеялась, блеснув всё ещё крепкими зубами.
- Не ошибалась моя тётка, значит. Ведьма ты.
Клара задрожала.
- Неправда!
- Да ты не бойся. В этом доме бояться тебе нечего. У нас в роду ведьмы завсегда водились. Филиппа вот ведьмой не была, но кое-что понимала.
- Но я же не колдую и не знаю, как. И порчу не насылаю, и что там ещё...
- То колдуньи делают, а ведьмы — это те, которых силы любят. Есть такие, которых любят травы и деревья, есть такие, кто любезен воде. А у тебя ветер в товарищах.
Тут Клара задумалась, вспоминая свои детские игры.
- Неужели, правда?
- Правда, милая, ещё какая правда. И, как видишь, оберегает он тебя не на шутку. Да только ты не думала, что можешь его просить о помощи, вот он и перестарался. Ты просто будь осторожнее, помня о нём. Он ведь не человек и не может понять, почему мы порой, гневаясь, не даём выхода своему гневу, почему молчим и не жалуемся.
- Получается, я всё же виновата в том, что случилось с Эльзой?
- Нет, она сама виновата — злостью своей, ревностью довела себя до болезни. Но с братом твоим я всё-таки свяжусь — надо для порядка.
Пришлось согласиться с этим. Фрау Шварц больше не стала расспрашивать Клару ни о чём, а проводила в приготовленную для неё спальню. Комнату Клара толком и не рассмотрела от усталости. Главное, что тут было тепло, а разобранная постель уже ждала её. С помощью Марты Клара разделась, облачилась в извлечённую из узла сорочку и улеглась.

-2-

Клара прижилась в доме фрау Шварц на удивление быстро. Старуха была, хотя и резка временами, но справедлива и заботлива. Клару она сразу поставила перед выбором — жить гостьей и маяться бездельем или стать членом семьи, и Клара выбрала второе. Она не собиралась возвращаться к брату. Конечно, Карл-Густав не захочет ронять фамильную репутацию ещё ниже и заплатит фрау Шварц, но Кларе тем более хотелось, чтобы на ферме на неё не смотрели, как на городскую штучку, которая только под ногами путается — одно счастье, что приносит какой-то доход.
Деньги, конечно, лишними не бывают, но хозяйство и так процветало: коровы у фрау Шварц были ухоженными и жирными, и давали столько молока, что Клара поневоле подозревала хозяйку в ведовстве. Собственно, фрау Шварц жила на своём хуторе. Семьи её работников обитали рядышком — дома их были поменьше, но тоже крепкие и добротные. Дом же Шварцев, в три этажа, на каменном основании, был тёплым, уютным, в нём пахло какими-то травками, которыми были набиты вышитые мешочки, рассованные по шкафам и сундукам. Кларе нашлась одежда поудобнее, и она с облегчением избавилась от корсета, заменив его на корсаж со шнуровкой.
Поначалу фрау Шварц поручила ей помогать Марте с шитьём, починкой и штопкой. Но Клара настояла со временем, чтобы к ней перестали относиться как к временной постоялице, и вскоре хозяйничала в доме с фрау Шварц на равных, советуясь, конечно, со старухой и не беря слишком много воли. Она стала чем-то вроде внучки, со всеми правами и обязанностями.
Что касается настоящего внука, Эрдмута, то это был простодушный, добрый и весёлый парень. И он совершенно не умел скрывать свои чувства. Конечно, ему не на что было надеяться — он и Клара были птицами разного полёта, а бабка ему предусмотрительно ничего не сказала о том, что Карл-Густав лишил сестру приданого. Знай Эрдмут, что Клара бедна, как церковная мышь, возможно, он не держался бы на таком почтительном расстоянии, изредка только бросая обожающие взгляды.
Ветер не был доволен таким развитием событий. Вот уж не хватало его любимице сделаться фермершей. Однако, он не решался надолго покидать её, а то бы уже улетел в Геную на разведку.
Кларе жилось так спокойно, что она даже забыла про обещание хозяйки послать в город весточку, и в один из тихих осенних дней была поражена известием.
- Там к тебе приехали, - сообщила фрау Шварц.
- Кто, тётушка Зибилле?
- Твой брат. Хочет поговорить.
- Мой брат?
Клара спустилась на подгибающихся ногах в гостиную. Карл-Густав стоял у камина и смотрел на огонь. Услышав шорох юбок, он обернулся.
- Здравствуй, Клархен, - сказал он тихо.
Клара перепугалась в первое мгновение — уж не овдовел ли он? Но на Карле-Густаве не было траура.
- Здравствуй, братец. Как ты там поживаешь?
Клара села на кресло и указала Карлу-Густаву на соседнее. Откинув полы камзола, он сел, прямой, как палка, положив ладони на колени.
-Как тебе сказать? - вздохнул он. - Эльза поправилась. То есть с постели встала, конечно, но с ней неладно.
Клара потрогала себе висок, глядя на брата, и помотала головой.
- Ммм?
- Я бы не сказал. Из-за ребёнка переживает, а доктор пока не велит ей опять беременеть. Она боится, что вообще не сможет иметь детей.
- И ещё больше себя изнуряет переживаниями, - закончила мысль Клара. - Свозил бы её на воды. Или дела не позволяют?
- Позволяют. Собираемся, в общем. Сначала тебя решил навестить, пока у вас тут снег не выпал. Потом уж и не проедешь.
Он смотрел на свои руки, а на Клару не смотрел.
- Не переживай, брат. Эльза отвлечётся, и всё будет хорошо. У вас ещё будут дети.
- Спасибо, Клархен, - он поднял голову. - А у тебя румянец на щеках появился.
- Свежий воздух, молоко, - Клара улыбнулась.
- Я... - Карл-Густав замялся. - Я аннулировал твою дарственную.
- Хорошо, - тихо отозвалась она.
Тут лицо Карла-Густава сморщилось, и по щекам потекли слёзы.
- Что ты, братец? - Клара вскочила и бросилась к нему.
Наклонилась и обняла за плечи. Карл-Густав ткнулся ей лбом в шнуровку корсажа, парик сбился, и он стянул его с головы, зарыдав.
- Ну, что ты, Карлхен? Не плачь.
- Ты прости меня...
- Простила уже давно, - Клара устроилась на подлокотнике, наглаживая стриженую голову брата.
- Ты вернёшься к нам весной? Я поговорю с Эльзой.
- Мы подумаем, когда весна наступит.
- Я напишу синьору Гави, если ты не против.
- Зачем?
- Это же я... я ему солгал...
- Я знаю, - сказала Клара. - Видела его письмо. Но я ему писала, брат. Он мне не ответил. Поэтому не стоит тебе ничего ему писать... Я ему не нужна.
Карл-Густав поднял голову и посмотрел на сестру.
- Он вряд ли получил твоё письмо. Если бы получил, то не стал вести со мной дела, а недавно только из Генуи была депеша.
- Всё равно. Не пиши. Не хочу, чтобы у тебя были неприятности. Просто, видно, это была не судьба.
Ветер от возмущения захотел разнести чего-нибудь, сломать, но он себя сдерживал, теперь уже понимая, что Кларе это пользы не принесёт. Как это не судьба? Кто, как не он, разбирается в таких тонких материях? Раз с Кларой теперь всё в относительном порядке, самое время навестить Геную и проверить всё на месте.

-3-

Ветер летел по Страда Нуова, дивясь великолепию здешних фасадов, разыскивая палаццо, где жил синьор Гави. Он заглядывал в окна, прислушиваясь, залетал в маленькие дворики, пытаясь по речи слуг распознать, чьи они. Наконец, ему повезло, и он нашёл нужный дом, удивившись, что там так много народа. Кажется, у хозяина были гости. Как некстати. Однако, послушав, Ветер узнал, что это гости не самого синьора Гави, а города, просто банкиру настала очередь принимать их у себя в палаццо, что делали все жители этой улицы. Так велел городской совет.
Впрочем, самого хозяина Ветер сумел найти в небольшой конторе в районе порта. Пробыв с Гави день, он убедился, что никаких перемен в семейной жизни или в сердечных делах у банкира пока не случилось.
Ветру предстояло теперь много работы, очень много. Главное, нужно было отыскать пропавшее письмо Клары, потому что на смелость Карла-Густава рассчитывать не приходилось.

-4-

- Боже мой! - воскликнула Клара, глядя в окно. - Как много снега!
Она никогда столько не видела. Весь двор был завален в одну ночь, а снег всё шёл. Всё вокруг было белым-белым. Из труб домов поднимался вверх сизый дым.
Раньше из окон на втором этаже было видно долину и деревню, но сейчас хутор окружала только одна сплошная пелена.
- Можно я выйду во двор? - спросила Клара у тётушки Зибилле тоном маленькой девочки.
- Выйди, - рассмеялась та, - отчего же нет?
Клара захлопала в ладоши и побежала вниз.
- Ох, как есть дитя! - покачала головой фрау Шварц.
Одевшись потеплее, Клара выбежала на крыльцо, задрав голову и глядя, как падает снег. Как странно: так снег казался чёрным и падал медленно-медленно. Стоило опустить голову, как снег опять становился белым и валил сплошной стеной. По двору бегал Хват, спущенный с цепи, ловил снежинки пастью, а потом падал на спину и валялся, смешно взбрыкивая всеми четырьмя лапами.
Клара пошла по протоптанной с утра тропинке к калитке, уже освобожденной от снежного плена. Кто-то раскидал снег в самом начале дорожки, а потом отошёл, прислонив к забору большую деревянную лопату. Возле соседних домиков, сараев и коровников кипела работа. По краям расчищенных дорожек вырастали горы перелопаченного снега.
Детишки обитателей хутора вели себя не хуже Хвата, валяясь в снегу и играя в снежки. Но те, кто постарше, помогали взрослым, поглядывая на младших с завистью.
Голоса звучали так странно — звеняще, а ещё какие-то птицы всё время кричали — отрывисто, но приятно.
- Никогда раньше не видели такого, фройляйн Клара? - раздался голос Эрдмута, выходящего из-за дровяного сарая.
- Нет, - улыбнулась Клара. - Так красиво! Но я же просила вас не называть меня фройляйн. Просто Кларой.
- Значит просто Клара.
Эрдмут взялся за лопату и принялся раскидывать снег.
- А что это за птицы кричат?
- Да всё больше галки, - рассмеялся он. - Они к жилью поближе перебираются. Так и в городе поди их много. Неужто не слышали, как они кричат?
- Просто не замечала, наверное.
Клара постояла ещё немного, наблюдая за Эрдмутом. Это было очень привлекательное зрелище, надо сказать. Молодой мужчина был сильный, лопата так и мелькала в его руках.
- А совсем не холодно, - сказала Клара.
- Даже жарко, - засмеялся Эрдмут. - Но большие морозы у нас тут редкость. А вот снега очень много, и до самой весны почитай мы скоро будем отрезаны ото всех.
- И в деревню не попасть?
- Как не попасть? Санями укатаем.
- Клара! Иди в дом! Сколько можно там стоять? - позвала фрау Шварц, выходя на крыльцо.
- Иду!
Она поспешила на зов и, обходя Эрдмута, споткнулась, ухватившись за него.
- Вот ведь! Тихонько! - он поддержал Клару под локотки, выпустив из рук лопату.
Зардевшись, Клара подняла на него глаза. От него пахло снегом, овчиной жилета и ещё крепким духом здорового мужского тела. Коротко вздохнув, она поторопилась в дом, поглядывая на хозяйку, неодобрительно покачивающую головой.

- Ты уж больно-то на Эрдмута не поглядывай, - сказала фрау Шварц, когда они вдвоём сидели вечером за столом при свечах. Клара подрубала край простыни, а хозяйка вязала.
- Почему?
- Не для него ты.
- А для кого же? Я уже не девочка, и разве я вам плоха кажусь в качестве невестки?
- Милая, да чем плоха? Просто у тебя другая судьба. Ты уж поверь.
Клара увидела, что тётушка хитро улыбается, но всё равно вздохнула.
- Понимаю, время твоё пришло, любви хочется. Но ты потерпи. Вот придёт весна, и всё переменится.
- Я не хочу возвращаться в город.
- Не в этот, так в другой.
- Жениха мне предсказываете? - рассмеялась Клара.
- Как знать. Так что ты себя не терзай и парня тоже. Он ещё своё счастье найдёт. А ты своё.
Они замолчали, занимаясь каждая своей работой.
- На Рождество у вас весело, наверное? - спросила Клара.
- А как же! А потом и день начнёт прибавляться. Тут у нас зимой глухо. Красиво, конечно, но далеко от жилья лучше не уходить, особенно в снегопад. Горные духи утащат.
- Какие горные духи?
- Обыкновенные. Сейчас-то для них самое время — ночи длинные. В прошлом году вот никто не пропал, слава Богу. А случается, что и приберут кого.
- Но почему же духи? Мало ли что может в горах случиться?
- Бывает и такое. Но я сама с ними в юности как-то повстречалась.
- Видели? - Клара опустила шитьё на колени во все глаза уставившись на фрау Шварц.
- Не видела — иначе бы я тут с тобой не сидела, если бы видела. Но слышала. По глупости заблудилась я как-то, а может быть, и запутали меня. Долго плутала, а потом пошла через заваленный снегом луг — показалось мне, что место уже знакомое, и как до леса дойду, так там по кромке-то и доберусь до деревни. Ну вот, пробираюсь я через поле, а снег глубокий, и я совсем из сил выбилась. И слышу, что позади меня скрипят по снегу полозья и колокольчик один так тихо позвякивает. Но пока я шла, то оглядывалась назад. Никаких саней не видела совсем.
- А может кто-то догнал?
- Так лошадей всегда слышно, когда они бегут — дышат, фыркают. И возница бы должен был меня окликнуть. А тут только снег шуршит и колокольчик звенит. А звенел он знаешь как? Как будто его кто в руке держит и тихонько так покачивает. Динь-динь, динь-динь.
- Ох! - Кларе стало страшно. - И вы не обернулись?
- Нет! И пока я до леса не добрела из последних сил, так оно за мной и следовало. А потом пропало само. У леса-то я обернулась, но кроме своих следов ничего не увидела.
- А кто обернётся, тот пропадёт?
Фрау Шварц кивнула.
- Может быть, они по-разному людям головы морочат, кто знает. Но со мной такое было.
Клара долго не могла уснуть в ту ночь. Сказочка фрау Шварц всё не шла у неё из головы. Она, конечно, не до конца поверила в эту историю, но что уходить от хутора далеко, да и одной, не следует, Клара поняла прекрасно. Тут и о горных духах не надо было рассказывать. И всё-таки было страшновато, так что Клара даже закрылась одеялом с головой.
Снилось ей тоже страшное: будто она ехала в дилижансе по лесной дороге, и на дилижанс напали грабители. Клара попыталась скрыться, схватив какую-то сумку и устремившись в лес, слыша за спиной голоса преследователей. А потом раздался выстрел, и Клара в страхе проснулась.
Что-то слабо постукивало в стекло. Клара высунула нос из-под одеяла и посмотрела на окно. Стук! Маленький комок снега шмякнулся о стекло. Совсем маленький.
- Господи!
Стук! Ещё один комок. И прилип мокрой лепёшкой. Клара села на постели, накинула на плечи шаль, потом осторожно подкралась к окну. Сердце колотилось и готово было выскочить из груди. Под окном никого не было, совсем никого.
Клара подняла раму, и вдруг в окно ворвался ветер — тёплый, влажный, пахнущий чем-то необыкновенным, чудесным и счастливым. Он окружил Клару со всех сторон, словно обнял. Та засмеялась тихо, а потом заплакала.
- Это вы, господин Ветер? Я соскучилась!
Кто-то тихо завздыхал ей в уши, высушил щёки, а потом улетел в окно — так же внезапно, как и появился.

@темы: Оригинальные произведения

---

Про Марту и Енота. Выпуск 3.

[Sectumsempra.]

Автор  тихоловка
Размещается в разрешения автора.

***

- Единственный, Неповторимый, Обожаемый, Творческий? - расшифровывает енот.
- Ехидный Неповоротливый Обожравшийся Толстяк? - предлагает свою версию Марта.
Енот не удостаивает завистницу ответа.

***

- Питаться надо правильно, - учит фройляйн Марта. - Варенье не заменит тебе суп.
- Как будто суп заменит мне варенье! - негодует енот.
- Хватит пререкаться. Правила таковы: кто первым съедает суп, тот получает ореховый корж.
- Я хочу дополнить! Получивший ореховый корж отдаёт его тому, кому корж нужней. То есть мне.

***

Марта довольно разглядывает буфет: неделя прошла, а замок цел и невредим, ни одной отметины зубов или когтей.
Всё-таки это была очень удачная идея, подарить еноту коробку монпансье.

***

- Вот заметь, я не трогаю твою коллекцию, не утаскиваю из неё камешки, ни розовые, ни зелёные, - Марта закрывает дверцы буфета.
Енот пристыжено прижимает уши.
- Я же не знал, что ты варенье коллекционируешь...

***

- Каждый день тебя мою! Делать мне больше нечего! Килограмм мыла извела! Сколько можно шастать по лесу?!
Енот безмолвствует. Он представляет как найдёт папоротниковую жемчужину - рыжую, медовую, золотую, с тигриными тёмными полосами - и подарит Марте.
Марта тоже смолкает. Конечно, енот захламляет дом обломками базальта и слюды, но можно будет выложить красивую дорожку в саду...

***

"Рэттиси. Стащили печенье в кладовке и теперь отрабатывают, показывают желаемое", - думает Марта, увидев на кухне енота, смирно поедающего овсянку.
Перекошенный замок на дверях кладовки убеждает фройляйн в непричастности рэттиси к краже печенья и объясняет примерное поведение енота.

***

- Вдруг учебная тревога, а ты без камуфляжа... - енот кладёт на панцирь щавелевый лист.
- А у тебя? - спрашивает педантичная Улитка.
Енот показывает пожертвованный фройляйн Мартой для нужд гражданской обороны зелёный платок.

***

- Божественный запах! - влетел на кухню енот.
- Блинчики с сыром, баварский рецепт, - Марта заглянула в духовку. - Для рэттиси, им сегодня холодно.
- Мне тоже холодно!
- Тебе я связала жилет!
- Жилет пусть рэттиси едят, а я блинчики хочу!

***

- Только попробуй кому-нибудь разболтать! - предупреждает Марта, прижимая к груди выкупленный дневник.
Енот молчит. Когда в банке не остаётся ни ложки варенья, признаётся:
- Не о чем мне болтать. Чужие дневники читать нехорошо. Я думал, ты знаешь.

***

Енот, вместе с похищенным дневником, забрался на шкаф.
- Отдай! - Марта теряет самообладание. - В дневнике мои личные чувства, ты не имеешь права вмешиваться!
- Ты ведь вмешиваешься в мои отношения с вареньем, - резонно отвечает енот. - У меня к нему тоже чувства, личные.

***

- Марта, а ты Священнику всё-всё рассказываешь? - как бы между прочим поинтересовался енот.
- Разумеется. Когда на исповедь прихожу.
- Значит, я могу дать ему почитать твой дневник?

***

- Умница, - похвалила фройляйн Марта правильно питающегося енота. - Яблоки есть полезно, это здоровая пища.
- Мне косточки нужны, - отказался от незаслуженной похвалы енот. - Хочу вырастить для тебя яблоневый сад.
Растроганная фройляйн погладила енота по голове:
- Видишь ли, этот сорт очень капризен, из десятка зёрнышек взойдёт одно.
- Значит, я посажу сто.

***

- Всё, Марта, можешь смело выходить в сад, с осами я договорился, они тебя не тронут, - с видом победителя заявляет енот.
- Как же ты их убедил? - недоверчиво интересуется Марта.
- Пообещал, что всю зиму буду угощать их вареньем, - как и положено победителю, енот беззаботен.
- Но осы зимой спят!
- Будить их я не обещал.

***

- Принёс тебе фиалок, - неизвестно где шлявшийся допоздна енот сразу выложил главный козырь на стол.
Марта наполнила тонкостенный стакан, погрузила в воду нежные стебельки...
- Лучше бы посуду и окна помыл, - проворчала она.
- Лучше бы ты не говорила того, чего не думаешь на самом деле, - енот успел увернуться от полотенца, которым уличённая во лжи Марта замахнулась на него.

***

- "Уважаемый енот..." - гордо прочитал начало послания адресат.
- Наверняка ошибка, - едко заметила фройляйн Марта. - Ни один человек в здравом уме не обратится к тебе "уважаемый".
- Хорошо, - смиренно согласился енот, - передам директору кондитерской фабрики, что ты считаешь его идиотом.
- Не передашь, - смутилась фройляйн. - Ты забудешь об этом, и всё.
- Возможно, - продолжал соглашательскую политику енот. - Например, яблочное повидло значительно ухудшает мою память, прямо провалы какие-то...

***

Енот поедал конфеты. На фоне кастрюли с несъеденным супом.
- Так, - нахмурилась вернувшаяся фройляйн.
- Не "так", - смело возразил енот. - Ты же знаешь, меня пригласили в жюри конкурса на лучшее кондитерское изделие.
- Но конкурс через неделю!
- Ты хочешь, чтоб я явился туда неподготовленным?! Без тренировки?

***

Вверх-вниз... Вверх-вниз кисточкой.
Енот красит буфет.
- Если ты рассчитываешь, что я из благодарности открою замок... - начинает Хозяйка.
- Ни к чему мне твоя благодарность. Замок, между прочим, не на тебе, - енот с надеждой взглядывает на буфет.

***

Марта озадачена поведением енота.
- Ну и зачем ты тявкаешь на буфет?
- Я не тявкаю, - оскорбляется енот, - я рассказываю варенью как снаружи хорошо.

***

Марта удивлена: с какой тщательностью енот банки трёт.
- Молодец! Не ожидала от тебя!
Енот скромничает:
- Ради того, кого любишь, нетрудно создать чистоту. Это ведь для варенья.

***

Соседка, фрау Хильда, нахваливает енота, ловко очищающего ягоды.
- У тебя, наверно, лето - любимый сезон. Время заготовки варенья.
За енота отвечает Марта:
- Он зиму больше любит. Время Поедания Варенья.
Наконец еноту удаётся вставить словечко:
- День Снятия Пенок тоже ничего!