"...а такие, как мы, танцуют танго - а хрена ли там танцевать?" (с)
Миди, драма, джен
Глава 1
Илур проснулся рано - небо за чернеющими лапами елей еще хранило ночную тень. Чуткие ноздри дрогнули, втянули предрассветный воздух. Пахло сухими листьями, полынной горькой пылью, дыханием умирающего чабреца и душицы - значит, ветер сменился и дул теперь не от Реки, а с далеких западных равнин. читать дальшеОщерив в долгом зевке влажно блеснувшие клыки, длинные и игольчато острые, Илур неторопливо поднялся, с удовольствием потягиваясь, прогибая спину до хруста. Там, где он лежал, осталась темная вмятина, ясно заметная на серебряном кружеве росы, подернувшем старую листву и порыжевшую, проржавевшую хвою, что устилали подлесок. Под этим плотным, слежавшимся покрывалом пряталась упругая подушка изумрудного мха, всю ночь приятно холодившая живот сыростью лесной земли.
Илур подумал, что до общего пробуждения успеет наведаться к роднику. В два прыжка оказавшись на дороге – лесной тропе, проложенной скорее для всадников, чем для телег, – он неторопливо потрусил навстречу рассвету, ловя настороженными ушами щебет пичуг, пробуждавшихся в чаще. Тропа незаметно взгляду поднималась, прежде чем круто пойти вниз, и когда Илур вышел к спуску, в глаза ему ударил первый красный луч солнца. Пригнув голову, он свернул с дороги, нырнул под сень орешника, где еще царил ночной полумрак, и, полагаясь больше на слух и нюх, чем на зрение, выбрался к холодному, чистому как слеза озерцу, выстланному мхом. Ключ бил справа, в небольшой ложбинке у самого дна, а ручей выбегал слева, терялся в кустах и падал вниз с уступа, которым обрывалась большая грива.
На миг замерев в раздумьях, Илур решился нарушить правила: вряд ли кто-то окажется здесь в такую рань и увидит его. Он шагнул к озерцу, как был, ткнулся в него, разбивая застывшую в зеркальном покое гладь. Чуткий нос обожгло холодом, Илур дернул головой, но снова сунул морду в почти невидимую воду, хватая ее зубами, играя с ускользающей добычей. Брызги дождем сыпались вокруг, цепляясь за пучки пырея на берегу, за густую шерсть на хребтине. Волны заколыхались, поплыли кругами, светлея на глазах, отражая стремительно голубеющее небо. Илур с неохотой оторвался от игры, перекинулся в человека, запустил обе пятерни в мокрые черные волосы, распутывая тяжелые пряди. Пригладив, собрал их на затылке, стянул наскоро переплетенными в косицу стебельками вьюна; стирая щекочущие капли, крепко провел ладонями по лицу – приметному разве что высокими скулами да угольной чернотой ресниц, скрывавших темную серость глаз. Утро уже разгоралось, растекаясь алым светом по воде, по мелкой росе, по редким облакам в вышине. Илур в последний раз хлебнул прохлады из горсти – как снега зимой хватанул – и торопливо зашагал обратно, задержавшись лишь у большой сосны на повороте. Оторвав кусок смолы, янтарной слезой застывшей на коре, он сунул его в рот, разжевывая, сглатывая мгновенно подступившую слюну, горькую, терпкую, вкусную, как подбирающаяся к Чатракшанду осень.
Лагерь уже проснулся и полнился неспешным, деловитым утренним шумом: короткими возгласами людей, треском ломаемого для костров валежника, железным звоном посуды, всхрапами привязанных неподалеку лошадей. Алурд глянул на друга с интересом, но ничего не спросил, только чуть улыбнулся, здороваясь. Илур кивнул в ответ, пробираясь в общей суете к своему углу, где лежали мешок из бычьей шкуры с нехитрой утварью, оружие, меховая одежда – у Реки холода не грозили, но мало ли куда может занести судьба воина-странника…
- Где ты был? – прозвучал за спиной негромкий голос; в нем слышался шелест - словно ветер гонял сухие листья по большому латунному блюду. Илур вздрогнул от неожиданности, поворачиваясь к Ягису. Медные волосы вожака, заступившего Илуру солнце, полыхали как пожар; казалось, Ягис остановился на середине превращения. Лицо саламандра в этом пылающем ореоле казалось еще темнее, чем было на самом деле, только глаза горели алым, будто рассветные лучи пронизывали его голову насквозь.
- На родник ходил, - пожал плечами Илур – мол, о чем тут говорить? Ведь и в самом деле не о чем.
- Не спится? – Ягис оглядел волка оценивающе – от туго стянутых на затылке волос до мягких сапог. – Пойдешь в дозор следующей ночью, - заключил он. Илур кивнул коротко - в дозор так в дозор. Вряд ли в этих местах им грозила опасность – за три с лишним месяца никто, кроме косуль да любопытных степных тушканчиков, не нарушил покой лагеря - но воины исправно несли еженощное бдение.
- Напросился? – Алурд протянул другу жестяную миску со вчерашним вареным мясом и лепешку из тех, что пекли на прошлой неделе. Илур плохо знал кашевара – уроженца дальнего, лесного племени, но готовил тот знатно, в лепешки добавлял мед, и они долго не черствели и пахли сладко, по-летнему. Волки уже устроились кружком на траве, изрядно вытоптанной за время их стоянки. Мягко, как срезанная косой отава, Илур опустился рядом с Алурдом, подогнув под себя ноги, утвердил миску на левом колене, на правое положил лепешку, оторвав от нее кусок, и принялся быстро есть, не отставая от собратьев. Их насчитывалось пятеро – больше, чем любых других перевертышей в отряде. Этому не приходилось удивляться: племя волколаков было самым многочисленным в восточной части Чатракшанда. От Реки до лентой протянувшихся с севера на юг лесов Грентайна, от предгорий Чатрака до Южных холмов – вся огромная равнина, прерывавшаяся порой мелкими речушками, болотцами и березовыми рощами, была домом Равнинного племени. Конечно, жили здесь и другие перевертыши: корсаки и джейраны, вараны и дрофы. По болотам прятались не любящие посторонних глаз камышовые луни, а в речушках-ручьях можно было встретить ондатр и бобров. Грентайн под своими зелеными сводами давал приют малолюдному, но могучему племени Ур, откуда был родом их нынешний кашевар, кряжистый и угрюмый, как все медведи. На холмах разрозненно и безначально жили рыси, росомахи и хищники помельче - ласки, куницы, горностаи; их законов никто не знал, да и были ли эти законы – неизвестно; равнинные жили с южанами без дружбы, по-соседски соблюдая общепринятые правила охоты и добычи. А на севере, в предгорьях и выше, к заснеженной вершине Чатрака, были владения архаров и снежных барсов; и хохлатых орлов – но с ними мало кто встречался и уж тем более водил знакомство.
Другая часть Чатракшанда, между Грентайном и Дальним лесом, принадлежала Красному племени. Несмотря на сродство, те и другие волки общались редко, советуясь лишь в самых важных делах. Западный Чатракшанд, в обиходе называвшийся просто Шандом, был благодатнее восточного соседа, слишком часто опаляемого дыханием Реки – но в два с лишним раза меньше. Возможно, именно это не давало по-настоящему сблизиться двум общинам волколаков; а возможно, причины и вовсе не было, просто каждому племени хватало собственной жизни и собственных забот.
На западной границе края, там, где с Южных холмов отчетливо можно было разглядеть синеватые отроги Чатрака, начинался Дальний лес, в самом деле уходивший так далеко, что никто не ведал, где он кончается и кончается ли вообще. О жителях тех мест Илур ничего не знал, да и узнавать нужды не чувствовал. Воины-странники предпочитали труднодоступные края – а Дальний лес был краем недоступным.
Поев, Илур зашагал к огромной бочке, казалось, пустившей корни в плотный дерн. Ее темная глубина была подобна колодцу, и тянуло из дубового зева колодезными же сыростью и холодом. В бочке хранили чистую воду, чтобы не бегать всякий раз к роднику. Илур откинул в сторону четвертушку тяжеленной крышки, державшуюся на сыромятных ремнях, и перегнулся через край, повиснув так, что ноги почти оторвались от земли, а живот передавило тяжестью. Жестяной ковш на длинной ручке, которым волк зачерпнул воду, скребнул по дну.
- Илур, Исень, натаскаете сегодня полную бочку, - распорядился всевидящий Ягис. Совет не зря назначил его в начальники отряда – невозмутимый саламандр, всегда уверенный в своих поступках, умел занять людей не только в дни походов, но и на вынужденных долгих привалах, что было куда важнее.
- Я хотел сегодня последить за черепахами, Ягис, - Исень, филин, был из редких, птичьих перевертышей. Илур недоумевал, почему тот не пошел в ученики к шаманам – несмотря на молодость, Исень отличался необычным умом: он будто видел другими, чем все, глазами, слышал другими ушами. Это он первым обнаружил невдалеке от берега черепах – и угадал в странных камнях живых существ, имя которых знал только шаман. А вдруг они пришли с того берега? Вдруг пламя не страшно их каменной шкуре? Именно это и хотел выяснить Исень.
- Хорошо, - кивнул Ягис. – Алурд, тогда водой займешься ты.
Илур радостно осклабился. С Исенем было интересно, но что может быть лучше работы на пару с другом? Обвязавшись пустыми бурдюками, они с Алурдом чинно вышли за пределы лагеря; но, едва оказавшись под сенью леса, не выдержали и перекинулись. Радуясь солнцу и ласковому предосенью, волки то мчались наперегонки, высоко вскидывая лапы, то прихватывали друг друга за загривок, шутливо взрыкивая и напоминая щенков-первогодков. На сухой песчаной тропе оставались их путаные следы.
Обратно пришлось возвращаться в людском обличье, иначе полные бурдюки было не дотащить. Бочка воистину доводилась бездонной сестрой колодцу – четыре немаленьких бурдюка ее чрево поглотило незаметно, и понадобилось три или четыре похода к роднику, чтобы увидеть блеск воды, поднимающейся в темной глубине.
Как ни весело было бегать по лесной тропе, к полудню Илур почувствовал усталость. Мышцы рук и спины тянуло, и он знал, что назавтра каждое движение будет даваться с трудом. Старый, заскорузлый узел, которым когда-то неудачно связали бурдюки, давил на плечо. Все знали об этом и старались ненароком взять другую пару; Илур же сегодня совсем забыл про узел и теперь матерился сквозь зубы всякий раз, когда приходилось, чуть приседая, подбрасывать тяжелую ношу, поправляя, пристраивая поудобнее. Алурд делал вид, что не слышит друга-напарника, только в глазах мелькало лукавое удовлетворение от того, что на этот раз он оказался ловчее.
После обеда продолжили – уже без игр на бегу, без оглядок на теплый, солнечный день. Косясь в бочку, где вода плескалась на уровне трех четвертей – и казалось, в ее темноватой синеве действительно отражаются звезды, – Илур прикидывал про себя, сколько еще раз придется сходить на родник. Выходило никак не меньше десятка. Перекинув пустые бурдюки через плечо – щегольски вязать их на пояс уже не хотелось – он решительно направился к проходу между кольями, выставившими острия, как рога, по всем четырем сторонам ограды. Увязанные с ними крест-накрест, внутрь лагеря выступали колья с тупыми концами, служившие вешалками, подставками, полками для утвари и одежды. Коновязь располагалась в стороне, в сотне шагов за северным частоколом. Лошадьми в Чатракшанде пользовались для разных целей: не все перевертыши умели быстро бегать в зверином обличье, требовалось перевозить поклажу, раненых, если придется. А главное, без коней здесь обходилось только отребье, случайно сбившееся в стаю, недостойное своих племен; подчиненные же Ягиса были настоящими воинами, настоящим отрядом. Лошади, как и овцы, и куры, и кошки, были исключением из существующего порядка вещей - насколько Илур знал, не встречалось еще перевертышей, в ком жил бы пес, или осел, или ленивый домашний гусь. Потому и назывались эти существа «живностью», в отличие от остальных, именуемых «зверями», была ли то змея, сова, заяц или архар.
Еще на подходе к лагерю Илур уловил, сначала ушами, потом чутким носом - что-то происходит. Не сговариваясь, единым движением волки сбросили в мягкую пыль тяжелые бурдюки и бесшумно исчезли в высокой траве на обочине, в мгновение ока перетекши в зверей. Илур внюхивался, вслушивался, чуя изменения, но тревоги не было, наоборот, в душе поднималось непонятное ликование и волчьи губы растягивала невольная улыбка.
Привычная коновязь на вид показалась странной. Илур не сразу понял, почему: лошадей стало больше. Среди лоснящихся вороных крупов бросались в глаза другие, в дорожной грязи. Давно нечесаные хвосты новоприбывших пестрели репьями, а подковы наверняка были сбиты. Человеком Илур поднялся из травы, махнул Алурду, но не стал дожидаться – заторопился вперед, то быстрым шагом, то наметом, перекидываясь от нетерпения, вздымая пыль на тропе когтистыми лапами. Влетев в ворота, он ринулся туда, где столпился весь лагерь – в дальний угол, к палатке Ягиса. Поднимаясь на цыпочки и даже слегка подпрыгивая, он старался высмотреть из-за спин воинов знакомое до последней морщинки лицо, неприметные русые волосы, длинную, почти до подбородка, челку, оставлявшую на виду лишь один серо-зеленый глаз. Наконец, ему это удалось, и Илур издал победный клич. Тот, кого он искал, поднял голову, и его острый взгляд мгновенно уперся в ликующего волка. Русоволосый разулыбался, стал пробиваться к Илуру через небольшую, но плотную толпу, пока тот протискивался навстречу. Наконец им удалось добраться друг до друга, и приезжий сграбастал Илура в такие крепкие объятия, будто был не волком, а медведем. Впрочем, Илур в долгу не остался, с воплем «Лиаллур!» колотя новоприбывшего по плечам и спине, обтянутым видавшей виды замшевой курткой с короткими рукавами.
Они знали друг друга, сколько себя помнили. Еще щенками оба носились по берегам Айл-диина, одного из самых больших озер восточных равнин, перемазывая любопытные носы тиной и оставляя на терновых иглах клочки мягкой детской шерсти, дымчатой, как пух зайца в июле. Родители Лиаллура были выходцами с запада, из Красного племени, этим и объяснялось его не по-местному протяжное имя; светлые волосы и зеленоватые глаза тоже выдавали стороннюю кровь. Лиаллур говорил, что на письме различия в языке двух племен еще заметнее – родители учили его грамоте; Илур тоже попробовал было заниматься, но быстро забросил – выводить на бересте закорючки, с трудом запоминая значение каждой, оказалось скучно. Ему больше нравилось умчаться с утра в степь и терпеливо подкарауливать у норы неосторожного тушканчика, пока не подведет от голода живот, или забраться вверх по течению какого-нибудь ручья, с восторгом предчувствуя за каждым новым поворотом опасности и приключения. В первый большой поход они тоже вызвались идти вместе, не раздумывая – и это было настоящим приключением, в отличие от тех детских путешествий. Но почти сразу, не успела луна разбухнуть до половины, Ягис отослал пятерых воинов вверх по Реке, с наказом зайти так далеко, как только смогут, и одним из этих пятерых был Лиаллур. Илур с грустью расстался с другом и ждал его возращения все эти дни – а оно все-таки оказалось неожиданным. Он вгляделся в лицо Лиаллура – похоже, разведчики едва-едва расседлали коней и даже умыться еще не успели; в морщинках у глаз Лиаллура залегла дорожная пыль, и пахло от него нездешне – другой землей, другими травами. Илур улыбался до ушей, не снимая рук с плечей друга, замечая, как прощупываются под одеждой косточки – тонкий слой зимнего подкожного жира совсем сошел, будто растопленный близостью Реки. «Надо будет поохотиться», - подумал Илур.
- Потом, - сказал Ягис, снимая его руку с плеча Лиаллура, и Илур в очередной раз удивился – иногда ему казалось, что саламандр читает мысли, настолько точно тот угадывал их. – Потом поговорите, вечером, - Ягис легко подтолкнул Лиаллура к остальным, уже гомонившим у большого стола воинам и сам пошел следом, взглядом указав Илуру на недолитую бочку. Волк вздохнул и поспешил за брошенными на дороге бурдюками – предвкушение скорой беседы с другом придало ему новых сил. Если поторопиться, он успеет закончить работу, пока Лиаллур будет занят умываньем, едой, отдыхом и разговором с вожаком.
***
Вечером, когда в темно-синем воздухе загорались первые сияющие звезды – ветер по-прежнему дул с равнин, и жаркое марево отводило обратно к Реке – они с Лиаллуром наконец сбежали из общего круга «к себе», под сень еловых лап. Сидя на шуршащем ковре из листьев и прочей лесной дребедени, Илур устроил локти на широко расставленных коленях и вертел в пальцах березовый сучок, бездумно обдирая с него кору. Лиаллур негромко рассказывал о походе то, чего не сказал за кружкой хмельного меда, бочонок которого был выставлен на стол в честь возвращения разведчиков. Рассказывал он хорошо…
…Идти вдоль Реки было легко. Степь стелилась гладью, высокая, набирающаяся соков трава радовала глаз и конские желудки. Там, где трава была еще низкой, кое-кто перекидывался – волк, лис, иногда и медведь; Ягис нарочно подобрал в отряд разных перевертышей, ведь никто не знал, с чем им придется столкнуться. Бежали не спеша, ровно, оглядываясь и обнюхиваясь, чтобы не пропустить чего-то интересного. Мелкие речушки – самые обычные, держащие свой путь от вышедшего на поверхность ключа до какого-нибудь озерка – преодолевали сходу, болотца старались обогнуть – неохота было лезть в грязь. На привалах, раз в день, в небо поднимался сапсан – окинуть с высоты пройденный путь и окрестности. Все замеченное пятью парами глаз Лиаллур тщательно наносил на карту, стараясь вместить в куски пергамента как можно больше – и ручьи, и овраги, и перелески, и звериные тропы, которых встречалось не так уж много и чем дальше – тем реже.
Они продвигались вперед почти незаметно – местность не менялась: все те же степные равнины, то же жаркое дыхание Реки справа, те же сизые горы на горизонте. Только ковыль грубел, выбрасывая метелки с семенами, напоминая, что время идет.
Наконец, горы заметно приблизились, и даже по ночам иногда долетал до путников прохладный ветер из черных сырых ущелий. Еще несколько дней – и почва зачавкала под лошадиными копытами. Начинались Урчайлийские болота, о которых большинство равнинных жителей знало лишь понаслышке, и то некоторые считали эти истории сказкой или же давно устаревшей былью. Особенно в Красном племени мало верили в существование трясины Урчай далеко на севере – в Шанде хватало и своих, местных проблем, чтобы всерьез интересоваться небылицами из жизни восточного соседа.
Но теперь ни у кого из разведчиков не находилось места сомнениям – болота существовали, и лежали прямо перед ними. Пока было возможно, они шли по чавкающей грязи с оконцами воды, затянутой мелкой ряской; но настал день, когда нужно было решать, куда повернуть, какую дорогу избрать: прижаться к горам, оставляя топь по правую руку, или же взять восточнее, оказавшись между Урчаем и Рекой. Все понимали, что на две попытки времени не хватит: даже долгое чатракшандское лето не бесконечно. В конце концов, решили свернуть к Реке: все-таки именно она была их главной целью, да к тому же идти вдоль русла было проще и быстрее, чем по предгорьям, с которых то и дело сбегали, пересекая путь, быстрые и холодные горные речушки, питавшие болота.
Они старались идти по самому краю топей, чтобы пробиться как можно дальше, но жар Реки все равно становился заметнее с каждым переходом. А в дни, когда ветер был с востока, приходилось забираться чуть ли не в самую трясину, спасаясь от раскаленного дуновения. Всадники обмазывали себя и коней влажным болотным илом; но он быстро высыхал и после нескольких обмазываний схватывался плотной корочкой, которая осыпалась, стоило резко дернуть поводья или свести брови, задумавшись. Но скоро и ил перестал спасать; они виделись себе утками, которых запекают в глине на медленном огне. Знойное марево дрожало перед глазами, и казалось, что дрожит само небо. Но минута, когда бы стало ясно – это предел, все не наступала. Каждый раз, когда они задумывались о том, чтобы повернуть назад, то менялся ветер, то брызгал редкий дождь, похожий скорее на влажный туман, то солнце затягивали облака – и становилось легче дышать, и что-то толкало вперед – пройти еще немного, до чахлой березки, до приметного камня, до ярко-зеленого пятна, оказавшегося неизвестной водорослью с широкими листьями, плававшей на поверхности застоявшейся болотной воды. Кони отощали на скудной ряске, их ребра вздымались под кожей, как перекладины плохо натянутого шатра, но люди были непреклонны в своем стремлении зайти как можно дальше.
Так, глядя на север, начали они очередной день пути. Утро было дымным, привычно палящим, но терпимым; южный ветер дул в спину, а над синими вершинами гор толпились такие же синие облака. Чатрак возвышался над горной цепью, как старый дуб над молодой порослью, уходя в самое небо. Из их маленького отряда прежде никто не видел гор так близко, и теперь день за днем они глядели на неприступные пики, как на чудо, не уставая удивляться. Шли довольно бодро; мысль о возвращении опять была отодвинута, забыта на время. Думалось, напротив, о том, что – чем Река не шутит – они смогут идти на север еще несколько дней и наверняка найдут что-то такое, что перевернет всю жизнь Чатракшанда и сделает их имена легендой, которую молодые перевертыши будут впитывать с молоком матери…
Но к полудню ветер сменился, задул с востока, и всем показалось, что это сама Река шагнула к ним. Жар захлестнул, перехватил горло, опалил глаза, кровь закипела в жилах. Привычный ровный гул усилился, ударил по ушам, Река будто ревела шепотом, оглушая. Они остановились, поворачивая коней, подставляя спину огненному ветру. Лиаллур чувствовал, как сворачиваются, обгорая, волоски на руках, как трескается кожа, прихваченная поверху невыносимым жаром.
- Поворачиваем, - хрипло сказал начальник отряда, Вулларин. Его белая кожа была нежной, как и у всех лис, и за время похода лицо превратилось в кусок слабопрожаренного мяса. – Карайш, сможешь еще раз взглянуть?
Сапсан кивнул. Невысокий, мелкокостный, он и в человечьем обличье был похож на сокола. Все знали, что полет отнимает много сил – никто из птичьих перевертышей не мог летать долго, да и в высоту сильно не забирались. А сейчас, измученный жарой и долгим путем, Карайш и вовсе не выглядел способным подняться выше, чем подброшенный рукой камень. Но он уверенно соскочил с лошади, перекинулся и с усилием взлетел, преодолевая сопротивление тяжелого, как слюда, воздуха.
Поймав ветер, сокол лег на крыло, поднимаясь дальше кругами, и только забравшись довольно высоко, свернул на север. Все четверо, не отрываясь, следили за темным крестом-силуэтом в побледневшем от жары небе. Ожидание затягивалось, стоять на месте становилось все труднее, лошади перебирали ногами и готовы были сорваться в поисках прохлады прямо в расстилающуюся перед ними равнодушную топь. Здесь уже не было ни ряски, ни искореженного жаром тальника; да и воды не было – только жидкая, колышущаяся грязь под тонкой коркой подсохшей земли. И ступать по краю этой ненадежной тверди приходилось очень осторожно, а нестись галопом нечего было и мечтать: такая скачка наугад неизбежно кончилась бы мучительной смертью в трясине. Как могли, они сдерживали беспокойно храпящих коней, похлопывая их по мокрым, горячим шеям, не сводя глаз с небосвода.
Наконец черная точка в небе стала расти. Лиаллур облегченно выдохнул. Теперь-то они точно не станут тянуть и повернут назад немедленно. Он улыбнулся, будто почуяв близость зеленого леса и хрустального озерка с ледяной водой…
Возгласы воинов из радостных вдруг стали тревожными. Глянув вверх, Лиаллур понял причину: сокол снижался слишком быстро и как-то неправильно. Очередной порыв ветра ударил по птице, будто смяв ее, и сапсан, закружившись темным комком, стал падать. На высоте двух ростов он неожиданно перекинулся и уже человеком рухнул в глухо чавкнувшую грязь.
- Быстро! – скомандовал Вулларин, скатываясь из седла, но команды не требовалось: все трое уже были на земле, сдернув привязанные к крупам лошадей вязанки тальника, набранные заранее на такой вот случай. Быстро выстлали гать, набросав сверху еще и запасной одежды; Лиаллур, обвязавшись веревкой, пополз по настилу. Он видел, что Карайш, несмотря на малый вес, уже немного погрузился в густую жижу; лежал тот неподвижно, чтобы не помогать топи засасывать себя. Оказавшись рядом, Лиаллур понял, что сокол в сознании: черные глаза были открыты, и в них была не пустота, а боль, страх и что-то еще. Необыкновенное чувство на миг охватило Лиаллура: будто Карайш знает ответы на все на свете вопросы. Он замер, глядя в эти блестящие, странно живые глаза на посеревшем лице; потом, будто очнувшись, спросил:
- Что?
- Нога… - шепнул Карайш, и Лиаллур так же негромко сказал: «Потерпи». Он ухватил Карайша за протянутую ладонь, подтащил поближе, перехватил под мышки, еще потянул, чувствуя, как прогибается под ним тальник. Вытащив сапсана на настил рядом с собой, извернулся, тоже оказавшись ногами к топи, лег на бок; обхватив Карайша поперек груди, другую руку обвил веревкой, крикнул:
- Тяните! – Грязь чавкала вокруг, они почти погрузились в нее, пока он вытаскивал Карайша; но в два плавных, долгих рывка воины выдернули их на безопасный край, на твердую почву. Задерживаться из-за раненого не стали; Вулларин прочитал одно и то же желание в глазах каждого и, устроив впавшего в забытье Карайша на седле перед собой, придерживая его одной рукой, выкрикнул:
- Поворачиваем лошадей! На юг!
…Кони неслись быстро, будто убегая из ада, будто одно слово «домой» придало им сил. Отряд не остановился бы и на ночлег, если бы не Карайш – сапсан тяжело, со свистом втягивал воздух, и Вулларин предположил, что, кроме сломанной ноги, у него еще отбиты легкие. Ночь дышала все тем же жаром, только ветер улегся; отсветы Реки плясали на лицах, превращая их в медные маски. На привале никто не уснул - дремали по очереди, вполглаза, будто на ходу. Лиаллур набрал немного мутной воды, отцеживая ее из болотной грязи через слои ткани; развел в стороне костерок из тощей вязанки тальника, что успел собрать из остатков настила, заварил в котелке всегда бывшие с собой сухие травы. Ничего там не было особенного: укрепляющий сбор, когда-то мать составлять учила. Остудив, насколько смог, принес, влил в рот Карайша; капли побежали по подбородку, по шее. Сапсан пошевелился, вздохнул свободнее, что-то пробормотал, не открывая глаз. Вулларин кивнул волку одобрительно.
Едва небо стало светлеть, как они уже были в седлах и продолжали путь. Будто огненный взгляд Реки толкал в спину; желание увидеть яркие пятна ряски, блеск воды между ними, первую низкорослую березку было нестерпимым. Теперь южная окраина Урчая представлялась невообразимо прекрасной. Все так же не оставляя себе времени на сон и отдых, они достигли ее на день быстрее, чем длился путь на север, и, при первой возможности забирая как можно ближе к горам, вскоре оказались в отрогах Алкара, младшего брата Чатрака. На каменистых осыпях встречался вереск да полусухие жилистые травы, насмерть вцепившиеся корнями в неприветливую землю. Они дошли до речушки – скорее ручья, кристально чистого, холодного, змеей поблескивающего на солнце – и устроили настоящий привал, сварив кашу в большом котле и заварив травяной чай. Когда на небе замерцали первые звезды, всех потянуло в сон. Вулларин распорядился сделать срок каждого дозора вдвое длиннее обычного, так что ночь на этот раз растянулась чуть ли не до полдника – необыкновенная роскошь. Лиаллур дежурил третьим, под утро. То человечьими, то звериными глазами он смотрел, как разгорается рассвет, слушал пробуждение птиц на близких болотах. Время от времени волк подходил к Карайшу, смотрел, как он там. Сокол спал почти спокойно, лишь изредка начинали метаться зрачки под закрытыми веками и учащалось дыхание. Лиаллур смачивал ему губы настоем, и тот снова успокаивался. Незадолго до восхода, когда свет уже заполнил лощину, он разбудил Акушту. Медведь заступил в дозор, а Лиаллур с легким сердцем отправился досыпать оставшийся ему до общего подъема клочок утра.
Дальше они ехали медленней, позволяя лошадям попастись, дополняя карты Лиаллура незамеченными прежде подробностями, охотясь и ловя рыбу. Карайш не жаловался; нога, запрятанная в берестяной короб, болела терпимо, а дышать вдали от Реки он стал легче. Может, и настой Лиаллуров помог.
- Тогда он и рассказал? – спросил Илур, переводя дыхание – он будто сам побывал в Урчае, испытал опаляющее дыхание Реки, сам вытягивал раненого сокола из вязкой трясины.
- Да, - кивнул Лиаллур, словно речь шла о чем-то рядовом, будничном. – Как-то вечером, когда уже стал говорить нормально. Вулларин, может, и раньше узнал, но, видно, хотел, чтобы мы от самого Карайша услышали. Вот тот сидел-сидел, чай пил, а потом говорит – знаете, что я увидел тогда? Мы, конечно, спрашивать начали. Он еще помолчал… ты знаешь, мне все кажется, что он сам боялся это говорить – а потом наконец сказал: «Река поворачивает». Мы думали, шутит…
Илур и сам подумал бы точно так же. Вот уже второй раз слышал он эти слова, но они все равно не укладывались в голове. Всю свою жизнь он знал, что он волк, солнце садится на западе, а Река прямая. Это было одной из основ мира. «Прямой, как Река», - говорили, оценивая поставленный забор или ствол дерева, выбранного для постройки. Река не могла поворачивать – но зачем Карайш стал бы выдумывать это?
Лиаллур правильно понял его молчание – он всегда понимал даже несказанные слова.
- Вот поэтому его к шаману и увезли, - добавил он, швыряя попадавшие под руку шишки в ствол молодой сосенки на другом краю поляны.
- К шаману? – удивился Илур. – Я думал, он у Ягиса в палатке отлеживается.
- Отлеживался. Пока Вулларин о походе не рассказал. Ягис тут же Карайша к шаману отправил, Сихтак и повез. Для лечения, в первую очередь. Но, сам понимаешь, одним лечением тут не обойдется. Шаман-то узнает, что Карайш видел на самом деле, а что ему только показалось.
- А еще… - вновь заговорил Лиаллур после недолгого молчания, с трудом выталкивая слова, будто не знал: стоит делиться этим или лучше промолчать: - Знаешь, я тут подумал… на юге пустыня, из тех, кто туда уходил, еще никто не вернулся… а на севере поворот, выходит… Карайш сказал, к западу, к северо-западу, если по звездам, то как раз между Охотником и Добычей… И мне показалось вдруг… или я слышал об этом когда-то, я не помню… я как будто увидел Реку сверху, всю, целиком: будто дальше она еще раз поворачивает, на юго-запад, а потом на юго-восток… и уходит в пустыню, понимаешь? …как и по эту сторону. И нам отсюда не выйти, Река не пускает, мы только здесь можем жить, и нигде больше. Конечно, и здесь неплохо, всем всего хватает… но, может, мы поэтому и хотим перейти Реку, что нельзя, а? Что ты думаешь, Илур? – он вскинул на друга блестящие в полутьме глаза, ожидая его слов.
Илур покачал головой.
- Ты слишком много додумываешь, Лиаллур, - он коснулся пальцами его горячей руки, будто впитавшей жар Реки. – Всего один поворот, да и тот еще то ли есть, то ли привиделся, а тебя уже вон куда занесло. Это тебе Река голову напекла, - хмыкнул он успокаивающе. – Отдохни, после думать будешь… если понадобится.
Разговор перешел на мелочи, а потом и совсем затих. Они перебрались вглубь елового шатра, широкие лапы дерева скрыли от них чернеющее небо с многоглазыми звездами и отсветом Реки на востоке. Лиаллур вытянулся во весь рост на хвойной подстилке и длинно, довольно выдохнул в предвкушении отдыха – он любил спать в человеческом теле, говорил, что так лучше высыпается. Илур собирался уже перекинуться, когда услышал его слегка неразборчивое, полудремотное бормотание.
- Я как-то у Карайша спросил, зачем он в человека перекинулся, когда падал… Он сказал, что не хотел умирать птицей… сказал, у них поверье: умрешь птицей – и никогда не вспомнишь, что был человеком… никогда…
Глава 2
Разговоры об увиденном Карайшем не утихали, но больше в жизни лагеря ничего не изменилось. По-прежнему группы разведчиков отправлялись то на северо-северо-запад, левее того пути, которым шел отряд Вулларина, то почти строго на юг, доходя до границы с пустыней, то западнее, к Южным холмам – Ягис уже намечал следующим летом, в случае неудачи этого, уйти за холмы, посмотреть своими глазами, настолько ли непреодолима лежащая за ними пустыня. Может быть, там, подальше от Реки, думал он, пески окажутся менее страшны, может быть, отыщется караванный путь. Хотя не приведет ли этот путь, порой мелькало в мыслях саламандра, в такие же земли, как здесь, в такой же равнинный край, зажатый между непроходимым лесом, неприступными горами и Рекой? Нередкие смельчаки из перевертышей уходили и в Дальний лес, и в ущелья Чатракского хребта. Они либо возвращались с полпути, пряча глаза – и родные вздыхали облегченно и старались никогда не вспоминать о неудачной попытке, – или не возвращались вовсе. Но искать всерьез пути через Реку не брался еще никто. Их послали на разведку - увидеть, узнать и понять как можно больше - и ждали любых сведений, но Ягис, как и каждый в отряде, хотел вернуться с хорошими вестями. Огненная река из детских сказок, из легенд для юных перевертышей ничем не отличалась от Дальнего леса или Чатрака: и камню, и дереву, и волнам было безразлично, кого раздавить равнодушной лапой, и правило существовало только одно – обходить их как можно дальше. Но теперь Река больше не была безликой, она стала противником, хитрым, сильным, умным и безжалостным. Возможно, она была им не по зубам; но отступать воины не привыкли, подкрепляя человеческую гордость звериным чутьем, говорившим, что слабому в этом мире не выжить.
Последний месяц лета отсчитывал последние дни, скоро должна была начаться осень, с ее холодными ливнями и листопадом. Дождевая вода испарялась от жара Реки; прибрежные земли тогда затягивал густой, горячий туман, он пах болотной тиной и сгоравшей в волнах огня листвой. До этой поры лагерь нужно было свернуть. Дальних разведок уже недели три не посылали, ждали только воинов, ушедших в прошлое полнолуние к Южным холмам, – те могли вернуться со дня на день. Исень выяснил наконец, что хоть черепахи и способны откладывать вкусные яйца, но каменная шкура не спасает их даже от обычного огня. Возможно, они пришли из пустыни – но никак не из-за Реки. Филин хотел взять с собой несколько черепашат и посмотреть, выживут ли они на песчаном берегу его родного озерца.
- Илур, - приказал Ягис однажды утром, когда роса выпала особенно холодной и обильной, и паутины провисали под ее тяжестью. – Возьми двух лошадей, съездишь к шаману. Спроси, когда нам лучше выступать в путь. И пусть Карайш приедет с тобой – думаю, там он больше не нужен.
- Хорошо, - кивнул волк, выглядывая среди стреноженных пасущихся лошадей своего каурого и буланую Карайша. До стоянки шамана было не больше четырех часов пути, и Илур решил, что еды брать не стоит.
Шаманы никогда не жили ни в племенах, ни поблизости от них. Так, во всяком случае, было заведено в Чатракшанде; а Лиаллур, со слов родителей, говорил, что и в Шанде шаманы ищут себе пристанище за много полетов стрелы от главного селения, да и к прочим не близко. Не любили шаманы и перекидываться прилюдно, хоть тайны тут никакой не было. Большинство их было птицами; почему – не знал никто, считая и самих шаманов. Илур подумал, что никогда не видел, в кого же перекидывается Карджанг. Тот был шаманом «походным»– сопровождал воинов в долгих странствиях, пока за селением и племенем приглядывал его бывший наставник, Чиашшан, коршун, уже старый, редковолосый и мудрый. Карджанга же возраст будто не брал. Илур помнил его с детства – высокого, гибкого и в то же время казавшегося вырубленным из камня. Темноватое лицо тоже было каменным, неподвижным, и оттого еще необычнее казались на нем глаза – золотые, как песок пустыни, раскаленный солнцем, в красных кровяных прожилках. Шаманом он был не хуже других, а, может быть, и мудрее – хотя его советы не всегда были понятными. Илур сам однажды слышал, как Ягис жаловался кому-то из старейшин на предсказание Карджанга – он не мог понять, советует ли шаман выступить в поход немедленно или, напротив, отложить его до следующего лета. Но тот же Ягис, когда речь зашла о том, чтобы отправить с ними Чиашшана, мягко, но решительно дал понять, что мудрейшему лучше остаться оберегать селение, а воинам будет достаточно и его ученика. Верно, саламандр видел в Карджанге что-то, за что готов был прощать ему туманность предсказаний. Много успел передумать Илур за четыре часа верхом – шаман поселился южнее лагеря и ближе к Реке, на равнине, где не было и признака деревца или кустика. Высокая степная трава здесь была сухой, жесткой, как старая бычья жила, перекидываться не хотелось; раз только пришлось Илуру обернуться, чтобы волчьим носом проверить направление – ему показалось, что лошадь чересчур отклонилась к югу.
Вскоре среди серо-желтого ковыльного простора показалась темная, растущая на глазах точка – шатер Карджанга из телячьих шкур, крашенных сухой корой крушины. Здесь уже отчетливо чувствовалось, как погорячел воздух: хоть день стоял безветренный, но Река была слишком близко. Илур с полпути слушал, как нарастает ровный гул пламени, а сейчас, подъехав к самому шатру, что стоял, как оказалось, на незаметном, очень пологом взгорке, увидел ее, разом открывшуюся неожиданно близко, за полосой серой травы. Увидел - и в который раз поразился, замер, ощущая, как дышит Река жаром в лицо, и все же не отводя взгляда. Волны огня катились одна за другой в каменных берегах, раскалившихся докрасна от их жара, стена такого же раскаленного воздуха, уходящая, казалось, к самому небу, дрожала и морочила взгляд. Рев пламени вдруг приблизился, ударил в уши, будто Река наступала, неотвратимо и стремительно… Илур сглотнул, показавшись сам себе букашкой, муравьем, бросающим вызов лесному пожару…
- Эй! – послышалось за спиной. Илур обернулся. Карджанг выбрался из шатра, выпрямился, поглядел на него недовольно. – Зачем приехал, волк?
- Ягис послал, - отозвался Илур, вспоминая о деле. – Хочет узнать, когда сниматься с лагеря. И велел Карайша привезти.
- Хорошо, - незамедлительно согласился шаман. – Увози. Он мне больше не нужен.
Схватил металлический кругляш, отполированный до блеска, поймал на него солнце, покрутил туда-сюда, бросил обратно и, казалось, утратил интерес и к штуковине, и к гостю.
- Так где он? – не выдержал Илур через несколько вдохов.
- Вон, - не глядя, шаман махнул рукой куда-то в сторону и вверх. Илур сначала не понял, глянул на степь, на неподвижную траву. Потом догадался, перевел взгляд выше – как раз вовремя, чтобы увидеть, как сапсан плавно и стремительно опускается в траву и поднимается из нее уже человеком. Он двигался в степи, как форель в ручье – неуловимо быстро, почти не тревожа ковыль. Илур подумал, что не каждый волк отличается подобной ловкостью.
- Ягис зовет, - сказал он, когда Карайш подошел поближе. – Карджанг говорит, ты можешь идти.
- ТрАвы возьми, - ворчливо заметил шаман. Он стоял лицом к Реке, полуприкрыв глаза, впитывая ее жар и будто наслаждаясь этим. Его лицо, четко вырезанное, твердое и неподвижно правильное, совсем не подходило к брюзгливым словам. Илуру показалось, что шаман за время их похода стал моложе, будто Река выжгла наброшенную на него тень равнин. Карайш тем временем нырнул в шатер, повозился там, появился снова, с несколькими мешочками в руках.
- Как заваривать, помнишь? – Карджанг не повернул головы, так и стоял, не глядя на воинов, наедине с Рекой. «Чем Чатрак не шутит? – подумал Илур. – Может, у шаманов с Рекой и правда свои отношения». Сапсан кивнул молча. Шаман ничего не сказал, видимо, понял, каков был ответ.
- Я седлал сам, не знаю, так ли, - Илур указал на буланую. После рассказа Лиаллура у него было странное отношение к Карайшу – оберегающее и настороженное одновременно.
- Все хорошо, - улыбнулся сокол, пальцем проверяя, насколько туга подпруга. – Я и сам не затянул бы лучше.
Илур улыбнулся в ответ, проследил, как Карайш привязывает к седлу свои мешочки, и снова обратился к шаману.
- Так что сказать Ягису, Карджанг? – спросил он настойчиво – в конце концов, его послали не только за сапсаном, но и за ответом.
Шаман повернул голову и окинул воина насмешливым взглядом – от темных волос до мягких изрядно запыленных сапог.
- А Ягису скажи – пусть сам решает, когда возвращаться. Разницы нет никакой, поверь, волк, - он рассмеялся – будто мелкие камушки покатились с горы – и снова отвернулся.
- Меня зовут Илур, - дернуло что-то Илура за язык.
- Я помню, - шаман снова было отвернулся, но к ним уже подходил Карайш.
- Спасибо, Карджанг, - сказал он негромко. Глаза шамана потеряли снисходительный прищур, перестали смеяться; голова задумчиво склонилась к плечу.
- Удачи тебе, сокол, - произнес он, касаясь кончиками пальцев, окрашенных в цвет заката, щеки Карайша. И, глядя уже на обоих, повторил: - Удачи вам, воины! И доброй дороги. Известите меня за день до того, как тронетесь в обратный путь.
- Ты явно нравишься ему больше, чем я, - не удержался Илур, когда шатер скрылся из виду в ковыльных волнах. Карайш покачал головой.
- Наверное, птицы Карджангу ближе, - заметил он примирительно. Илуру стало стыдно за несдержанность. Лиаллур бы его не одобрил.
- А ты не знаешь, Карджанг - он кто? - спросил волк - из любопытства и чтоб сгладить неловкость.
- Не знаю, - покачал головой Карайш. – Я не спрашивал, а он не показывал.
Илур поверил – волчье чутье подсказывало, что сокол не будет врать без особой нужды.
Они оставили позади примерно половину пути, когда Илур подумал, что надо было напроситься к шаману на обед. Живот подвело, он недовольно урчал, как Урлак-кашевар, когда у него кончался медвежий чеснок или душистая монарда. Даже Карайш расслышал, глянул быстро, пряча необидную улыбку в уголках губ.
- Позавтракать не успел, - буркнул Илур. – А может, - он с надеждой глянул на сапсана, - свернем, поохотимся? Торопиться некуда.
Сокол подумал недолго, кивнул. Не сговариваясь, они повернули налево, к небольшой березовой роще. Не доезжая до нее на полет стрелы, стреножили коней, и две темных тени мелькнули под сияющим послеполуденным солнцем, разделяясь – сапсан сильными взмахами крыльев поднялся над степью, уходя в синь неба, волк исчез в высокой траве, опустив голову, принюхиваясь к запаху жирных осенних сусликов.
…Солнце не успело еще коснуться макушек берез, когда волк, облизывая на бегу перепачканную теплой кровью морду, неторопливо показался на опушке. Ожидание не затянулось – вскоре и сокол опустился на торчащий, как обломанная кость, сук сухой осины, завозился там, чистя перья. Когда Илур поднялся с мягкой лесной травы, сапсан по пологой дуге слетел вниз, перекидываясь незаметно, едва ли не в полете.
- Сейчас бы родник, - мечтательно протянул Карайш.
- Пойдем поищем, – предложил Илур. В их краях ни одна роща, ни один околок не обходились без ключа, озерца, на худой конец, без мелкого, заросшего камышом болотца.
Волком Илур обнаружил бы воду быстрее, однако ему почему-то было неудобно перекидываться одному. Но и так поиски не затянулись – неожиданно Илур почувствовал, как ступня куда-то провалилась, заледенела; выдернув ногу из влажного мха, он прислушался и уловил мягкий лепет родника в двух десятках шагов от них, за диким малинником. Обогнув щетинившиеся шипами заросли, они обнаружили озерко, похожее на то, из которого брали воду для лагеря, но гораздо меньше. Опустившись на колени по обе его стороны, перевертыши напились из ладоней студеной воды, поплескали в лицо, на шею. Потом, недолго думая, стянули рубахи и умылись по пояс, намочили волосы, чтобы сохранить немного прохлады на остаток пути. Уходить не хотелось, густая, совсем зеленая, в отличие от степной, трава манила прилечь. Волк не выдержал первым – растянулся во весь рост, уставившись в небо, синеющее в березовых кронах. Карайш глянул на него – и тоже стек в траву, раскинув руки, пальцами правой касаясь холодного зеркала воды.
Любопытство грызло Илура, как белка орех. Он не знал, как лучше приступить к расспросам о том, что не давало ему покоя. Но Карайш вдруг сам завязал разговор.
- Вы ведь с Лиаллуром друзья, да? – спросил он спокойно, будто не в первый раз вел с волком такую вот неспешную беседу.
- Да, - ухватился за представившуюся возможность Илур. – С самого детства. Он мне как брат, у нас нет тайн друг от друга.
- Он необычный, - круглый черный глаз Карайша глянул на волка через узкие, длинные листья пырея.
- У него родители в Шанде жили, - пояснил Илур. Карайш моргнул.
- Нет, не поэтому. Он… - сокол запнулся. – Правильный. Не по-шамански, а по-человечески.
- Не знаю… - протянул Илур. Ему казалось, что Лиаллур – это Лиаллур, такой, какой есть. Внезапно решившись, он перевернулся на живот. – Он говорил, что ты перекинулся перед тем, как упасть… что не хотел умирать соколом… Что это за поверье?
Карайш приподнялся на локтях, чтобы лучше разглядеть волка.
- Зачем тебе? – спросил он коротко, без злобы, но и без улыбки.
- Просто интересно, - Илур присел, упершись ладонью в траву. – Не хочешь – не рассказывай.
- Да нет, - все так же безразлично проговорил сапсан. – Все просто. Есть поверье, что если умрешь зверем, то и в небесных степях будешь зверем, всегда. Даже не вспомнишь, что был человеком.
- И что? – бездумно брякнул Илур. Карайш посмотрел на него изумленно, будто полевка на его глазах вдруг обернулась круглым серым камушком.
- Перевертыши – это люди, - сказал он общеизвестное. – По эту сторону жизни и по ту. Разве у вас не так? Куда попадают волки после смерти?
- На Великую охоту, - произнес Илур. Ему было неудобно говорить об этом с кем-то не из своего племени. Впервые в жизни он вот так, вслух, называл самые простые и самые сокровенные истины.
- А вы там волки или люди? – снова спросил Карайш. Его интерес не раздражал. Илур вдруг понял, почему Лиаллуру было так просто броситься в трясину за раненым соколом.
- Мы перевертыши, как и здесь. – Перед глазами Илура промелькнули картины Охоты из услышанных в юности легенд, и он повторил оттуда, из рассказов: – На Великой охоте волки без устали преследуют добычу, то по пушистому снегу, то по желтой листве… Это достойная добыча, каждый может гордиться такой охотой. А потом охотники возвращаются в селение, разводят костры и пируют до утра за длинными столами, и никто не боится смерти.
- А если бы ты забыл? – черные глаза сокола впились в Илура, как иголки. – Если бы ты на целую вечность стал просто волком и не помнил бы ни друзей, ни семьи, ни запаха родного дома?
На мгновение Илуру без всякой причины стало страшно, будто он соскользнул с бревна, перекинутого над глубоким оврагом. Но тут же спокойная улыбка тронула его губы.
- Волк не может забыть свою стаю, - сказал он.
***
Ягис был недоволен словами шамана и отрывисто объявил, что отряд выступит в обратный путь на следующий же день после возвращения воинов с юга. Небо оставалось чистым, только медленно желтеющая листва да холодные утра говорили о приходе осени. Оживление первых дней похода, напряженное любопытство и задор летних месяцев ушли в прошлое; в своих мыслях разведчики уже свернули поклажу и были на дороге к дому. Раньше по вечерам, сидя у костров, они рассуждали о Реке и о землях, лежащих вокруг нее; о существах, которых мало кто видел, и о существах, которых не видел никто, споря, чья шкура могла бы выдержать жар Реки; о путях на юг и на север, о неприступных ледяных перевалах гор и всесжигающих песках пустыни. Теперь же за вечерней трапезой то один, то другой перевертыш говорил вдруг – «а дома-то яблоки уже поспели», и остальные замолкали, задумавшись, ловя в воздухе запах яблочного варенья, запах дома. Было ясно, что поход заканчивается скорее неудачей, чем успехом. Да, основная его цель с самого начала казалась недостижимой – но надежда все же была.
- Что там, Карайш? – окликнул Лиаллур сапсана, едва тот приземлился. До того, как взлететь, Карайш пристально вглядывался в ковыльные просторы на юге. Илур вскочил. Сердце рванулось в груди. «Южане» вернулись! Значит, скоро домой!
Кивок, а более того улыбка Карайша показала, что волки не ошиблись в предположениях. Весть разлетелась по лагерю, как огонь по сухому хворосту. Ничем не занятые воины вскоре облепили частокол, пересмеиваясь, вглядываясь в медленно приближавшиеся фигуры. Солнце ощутимо сдвинулось, а Ягис успел разогнать с мелкими поручениями человек пять, прежде чем чей-то удивленный возглас прорезал полуденную вязкую тишину.
- Их четверо!
Самые зоркие из перевертышей прищуривались, вглядываясь в темные силуэты, подрагивавшие и множившиеся в ослепительном мареве, и один за другим подтверждали:
- Четверо!
- Четверо…
Строить предположения о том, кто четвертый, было решительно не на чем, оставалось лишь ждать и по мере приближения всадников с жадным любопытством отмечать все новые черты пришельца.
- Светловолосый, не южанин, значит… И кожа белая. Может, из Шанда?
- Это где ж он так одежду изодрал? Лохмотья! И пустыня не сожгла ведь…
- Может, они его не в пустыне нашли! Может, по пути подобрали?
- И без сапог.
- А взгляд-то какой… как пустые соты, - это сказал Урлак, когда всадники – чужак позади Гавайра, держась за его пояс – уже въезжали в ворота.
Одним махом всадники спешились – впрочем, Гавайр немного задержался, ожидая, пока спрыгнет на землю чужак. Ягис, мягко шагая, прошел меж расступившимися воинами ворону навстречу, они обнялись крепко и коротко – огонь и уголек. Гавайр был весь черным – глаза, волосы, одежда, сплошь покрытая глянцевитыми вороновыми перьями, сероватое лицо, которое не брал загар. Они были одногодки с Ягисом и в юности воспитывались у одного наставника.
- Как поход? – спросил саламандр, обводя взглядом лица воинов. – Вас вернулось больше, чем уходило…
- Мы привезли много разных сведений, Ягис, - отозвался Гавайр. – И еще – его…
Ворон сделал шаг назад, поворачиваясь, выставляя на вид светлокожего чужака.
- Мы зовем его Ину, - добавил он.
- Кто ты? Какого ты племени? – строго, но доброжелательно спросил Ягис, устремив взгляд к чужаку.
«Ину… безымянный», - вспомнил Илур давным-давно услышанное от Чиашшана слово из птичьего наречия и почти не удивился ответу пришельца.
- Я не помню, - сказал тот.
Лагерь оживился. Хоть команды сворачиваться еще не было, воины собирали в походные мешки расползшиеся во все стороны вещи, там поднимая упавшую с колышка берестяную кружку, тут выдергивая невесть когда и зачем воткнутый в коновязь ножичек. Пахло кашей с кореньями, вяленым мясом, сладковатым отваром из трав – Урлак готовил добавочный обед для прибывших. Гавайра и чужака Ягис увел к себе в палатку, а остальные двое, отмахиваясь от расспросов, завалились спать под единственной на весь лагерь раскидистой рябиной. Илур томился бездельем и любопытством и продолжал крутиться возле палатки вожака, делая вид, что занят поисками своего кресала. И его терпение было вознаграждено.
Ягис откинул шкуру неожиданно, появившись совершенно бесшумно, и Илур порадовался, что его руки заняты грудой всякого нужного барахла, подобранного поблизости: малый бурдюк, куски пергамента, несколько стрел, мешочек с сушеной земляникой и пара кремней. Так он хотя бы выглядел при деле. Саламандр окинул его быстрым взглядом, коротко бросил:
- Лиаллура сюда.
Илур кивнул и заторопился к выходу, сбросив попутно свою добычу возле костровища. Лиаллур нашелся за оградой – чистил лошадь, что-то ей внушая вполголоса. Гнедая поводила ухом и довольно прикрывала один глаз.
Ягис приказал записать все, что расскажет чужак, на отдельный свиток. Лиаллур уселся в тени малой березы, привычно пристроил на коленях гладкую, как лед на озере, сосновую дощечку, сбоку, под правую руку, поставил пузырек с чернилами. Илура он как будто не замечал, и тот, довольный, присел сбоку, так, чтобы видеть и вязь букв, тянущуюся из-под пера друга, и лицо чужака, на котором играла кружевная тень волновавшихся под ветром березовых листьев.
…Он увидел степь прямо перед собой, почувствовал спиной жар, и его будто подтолкнуло – он пошел вперед, чуть пошатываясь, словно отсидел ноги и теперь застоявшаяся кровь разгонялась, покалывая и сбивая с шага. Хотелось пить; в голове немного шумело и давило на виски, как бывает, когда в темя ударит жесткое солнце. Он шел все быстрее и быстрее, не оглядываясь. Потом упал в траву, рассмеялся сухо, закашлялся. В горле першило, но все равно было хорошо. Это была другая степь, и другая трава, и даже небо другое, выбеленное солнцем и жаркими ветрами, но живое. Не к месту вспомнился шиповник, сморщенные, потемневшие ягоды, которые зимой бросают в кипяток, и они расправляются в нем, напитываясь водой. Ину вскочил на ноги, глядя в небо, широко открыл рот, будто вдыхая его, впуская в себя блеклую голубизну. Дернул в сторону ворот рубахи, державшийся на честном слове, подставил горячим лучам бледную кожу, мучнистую, как опарыши на мясе. Поворочал запрокинутой головой, радостно чувствуя, как шевелятся, доставая почти до поясницы, густые светлые волосы. Он был совсем нетронутым этим миром – ни его палящим солнцем, ни сухим ветром, ни острыми кромками травы. Ни одной отметины – как на новом пергаменте.
- Только, - Ину споткнулся на полуслове, поднял на Лиаллура взгляд. – Я ведь помню, я был здесь… я жил здесь. Я умел… меняться, как и вы…
Волки не успели, ни один, ни другой. Ину скатился с камня, на котором сидел, в пыльную траву, раз за разом ударяясь виском о серый, выветрившийся песчаник. Искаженное лицо было неподвижно, только дрожали ресницы при каждом ударе. Висок быстро покрывался яркой кровью, на песчанике она тут же темнела и впитывалась в каменные поры.
Илур вцепился в чужака, оттаскивая от камня. За спиной матерился Лиаллур, осторожно раскатывая пергамент, свернувшийся трубкой, едва писарь выпустил его из рук. Илур подтащил найденыша к бочке, одной рукой, не выпуская драного шиворота, опрокинул на него ведро с водой, стоявшее на крышке. Тот затих, только дышал тяжело. Частые мелкие капли падали с волос в мягкую пыль.
- Успокоился? – Илур вздернул беспокойного гостя за рубаху, заставляя выпрямиться. Ину глянул исподлобья, сквозь мокрые пряди, кивнул. Илур опустил руки, отступая ненамного, почти незаметно. Взгляд чужака был так спокоен, что волку стало неудобно, будто это он, а не Ину, только что с застывшим лицом пытался разбить себе голову об мягкий песчаник.
Лиаллур уже справился со свитком, его взгляд не отрывался от пришельца, пристально следил за каждым движением. Обманчиво мягко волк присел на траву, снова разложил пергамент – буквы чуть смазались, но разобрать было можно. Окунул перо в чернила, занес над строкой:
- Продолжай.
…Он просто шел, потому что не знал, что еще можно делать. Жар толкал в спину, не давая остановиться. Когда он наконец осмелился оглянуться, позади расстилалась все та же степь, что была справа и слева, только небо чуть дрожало над ней – похоже, глаза устали. В первой же рощице, что попалась ему на пути, нашлись полусухие, не склеванные птицами ягоды малины, шляпка сыроежки алела в траве. Он съел все, что нашлось, запил родниковой водой, потом долго блевал, схватившись за тонкую осину, в горле стояла сухость, будто он наелся золы. Он сполз спиной по стволу большой рябины, рубаха задралась на шею. Кора царапала кожу, и он подумал, что если его кровь впитается в горькую шкуру дерева, у него появится свое племя. И ягоды, грибы, вода снова станут разными на вкус.
Но, когда он научился есть и пить так, чтобы пища не покидала желудок, вкуса она не обрела. Лежа на прохладном зеленом мху, он поочередно совал в рот то завялившуюся дикую смородину, то горсть недозрелой рябины, то сыроежку с приставшей к шляпке рыжей хвоей – но вкус еды менялся как хотел: смородина горчила, сыроежка отдавала то кислотой, то ослепительно острой сладостью.
Наверное, он пролежал бы на этой поляне весь остаток лета, а может быть, и остаток жизни, но однажды, неделю или две спустя, он услышал за деревьями разговор и различил ровный топот подкованных копыт. Тогда он поднялся и выбежал навстречу воинам Гавайра. Это случилось на расстоянии дня пути от лагеря.
- Ты помнишь почти все, - Лиаллур заговорил осторожно, будто шел по первому льду на озере, пробуя его сжатой подушечкой, прежде чем встать всей лапой. – Скажи, а чего ты не помнишь?
Ину сглотнул, сильно потер ладонью подбородок, провел обеими руками по лбу, вискам, к затылку, приглаживая, прилизывая влажные волосы. Да так и остался сидеть, упершись локтями в колени, опустив голову, глядя прямо перед собой.
- Я не помню ничего, что касается… меня. Имя, племя, названия рек и гор. Всеобщий язык понимаю, но больше – никакого. Даже сказок не помню… - Хмыканье с равным успехом можно было счесть и за смешок, и за всхлип. – И я ничего не чувствую. Боль – но не так. Вкус – но не тот.
- Будто тебя здесь и нет? – спросил Лиаллур, подсказывая.
- Нет! – вскинул голову Ину, выпрямляясь. На виске пульсировала жилка, и мелкие капельки крови пОтом выступали на едва запекшихся ссадинах. – Я здесь, - заорал он зло. – Я – здесь! Но меня не должно здесь быть, мне нет здесь места!
На этот раз Илур был наготове, писарю даже подниматься не понадобилось: Илур перехватил чужака на полуброске к горлу Лиаллура, крутанул руку, укладывая мордой в пыль, мгновенно налипшую на влажные волосы и одежду, придавил коленом спину. Того на большее не хватило, он обмяк и теперь уже точно плакал, с подвыванием. Илур глянул на друга: закончили? Но тот покачал головой отрицательно. Илур удивился, но смолчал. Подождал немного для верности, пока всхлипывания не затихли, сходил к бочке, притащив ведро, поставил перед Ину. Тот уже поднялся, долго, тщательно умывался, отвернувшись, пряча глаза, даже волосы пригладил и завязал тряпицей. Только рубаха все равно осталась грязной, и вид был диковатый, не для воина. Он протянул Илуру пустое ведро, кивнув коротко в знак благодарности, и волк задумался, в кого же перекидывался этот перевертыш раньше, когда еще умел это делать. Или… странная мысль вдруг возникла у Илура, странная, но очень правдоподобная, и он вдруг уверился, что Лиаллур хочет спросить чужака именно об этом. И споткнулся на ровном месте, больно стукнувшись коленом о ведро, когда до него долетел вопрос Лиаллура, еще более странный и неожиданный, чем тот, о котором подумал сам Илур:
- Скажи, ты помнишь Реку?
- Которую? – переспросил Ину.
Глава 3
Ягис, конечно, приметил, чем занимался Илур добрую часть дня: как слонялся у его палатки, как прыгал вокруг чужака. И твердо решил, что Илуру и везти безымянного к шаману – не устал, дорогу знает и с Ину, можно сказать, успел близко познакомиться. Правда, спросил: может, Лиаллура или Карайша с ними отправить? Илур покачал головой – зачем? Пусть отдыхают перед дорогой. Не признавался, что снова любопытство обуяло, хотелось узнать от пришельца что-нибудь такое, что ни Лиаллуру, ни Ягису неведомо. Да и на беседу Ину с Карджангом хотелось взглянуть без помех. Хотя – кто его к этой беседе допустит?
Солнце уже садилось, бросало длинные косые лучи через степь, но было еще раскалено добела, не взглянешь, разве что Карайшевыми глазами. Они ехали рядом, небыстро, Ину держался в седле не хуже любого воина, а Илур никак не мог придумать, о чем его спросить в первую очередь, чтобы не замкнулся и не вспылил. Мысли все возвращались под березу, к разговору-допросу, к ответу Ину, после которого даже перо Лиаллура выпало из руки – небывалый случай.
…- Которую?..
Ину не знал, что такое Река. Он знал про съедобные грибы и ягоды, знал повадки лошадей, знал, что такое копье и кресало, нож и бурдюк, болото и родник. Но Реки он не помнил.
Подумав об этом, Илур снова попался в ловушку. Он тщетно старался встать на место человека, который не знает, что такое Река. Виски уже начинало ломить от усилий, с которыми он насильно заставлял себя представить свою жизнь без упоминаний о Реке. «Река, Река, Река…» - повторял он про себя, стараясь думать только о быстром светлом течении, о темных омутах, где водятся сомы, о зарослях желтых кувшинок и небе, отражающемся в воде. Он почти сливался с этими струями, когда, еще раз мысленно сказав «Река», внезапно видел ее такой, какой она предстала перед ним от шатра Карджанга. Ее нельзя было забыть – Илур знал это точно, как знал свое племя и свой дом. Он бросил на Ину очередной быстрый взгляд искоса. Чужак, несомненно, лжет. О Реке помнили даже те воины, что из-за ран и болезней потеряли рассудок и, перекинувшись, тыкались носом в траву, как слепые щенки. Понять бы только, зачем он лжет… Или?.. Вопрос, который возник у Илура еще тогда, у березы, опять затрепыхался на языке, но Илур прикусил его, придержал, не выпуская слова на свободу. Шаману это может не понравиться. Чтобы задавать такие вопросы, нужно знать, что будешь делать с ответом.
Пока они доехали, солнце опустилось совсем низко, повиснув над черными спинами далеких Южных холмов, там, где они уходили на запад, к Грентайну. Красные лучи били всадникам в спины, лошади казались бронзовыми в закатном свете, а степь будто горела под копытами, древняя и вечная, расстилаясь медным подносом. Они выехали на пологий взгорок, и перед ними открылась Река. Илур искоса внимательно наблюдал за лицом Ину и не прогадал – того охватили смятение и страх, он качнулся в седле назад, будто прячась, и лошадь, встревоженная его движением и волнением, тоже попятилась. Однако, как ни пытался, Илур не мог определить, впервые ли Ину видит Реку, страх ли это перед новым неведомым или перед неведомым привычным. Он так пристально вглядывался в каждую черточку чужого лица, силясь вычитать правду, что не обратил внимания на царапнувшую глаз черную зарубку-затесь над огненным, в пару к западу, восточным краем неба.
Не дозвавшись шамана, они уселись на шкуре у шатра, почти скрытые высокой травой. Карджанга пришлось дожидаться довольно долго. Илур, измученный собственными головоломками, был молчаливым и усталым. Он не нашел сил обрадоваться, когда шаман наконец возник из травы сбоку от них, странно разгоряченный, красный, как раздутые ветром угли. Илур подумал, что это из-за солнца, уже готового скрыться за холмами, бросавшего последние алые лучи на тонущий в вечерних сумерках мир.
Глава 1
Илур проснулся рано - небо за чернеющими лапами елей еще хранило ночную тень. Чуткие ноздри дрогнули, втянули предрассветный воздух. Пахло сухими листьями, полынной горькой пылью, дыханием умирающего чабреца и душицы - значит, ветер сменился и дул теперь не от Реки, а с далеких западных равнин. читать дальшеОщерив в долгом зевке влажно блеснувшие клыки, длинные и игольчато острые, Илур неторопливо поднялся, с удовольствием потягиваясь, прогибая спину до хруста. Там, где он лежал, осталась темная вмятина, ясно заметная на серебряном кружеве росы, подернувшем старую листву и порыжевшую, проржавевшую хвою, что устилали подлесок. Под этим плотным, слежавшимся покрывалом пряталась упругая подушка изумрудного мха, всю ночь приятно холодившая живот сыростью лесной земли.
Илур подумал, что до общего пробуждения успеет наведаться к роднику. В два прыжка оказавшись на дороге – лесной тропе, проложенной скорее для всадников, чем для телег, – он неторопливо потрусил навстречу рассвету, ловя настороженными ушами щебет пичуг, пробуждавшихся в чаще. Тропа незаметно взгляду поднималась, прежде чем круто пойти вниз, и когда Илур вышел к спуску, в глаза ему ударил первый красный луч солнца. Пригнув голову, он свернул с дороги, нырнул под сень орешника, где еще царил ночной полумрак, и, полагаясь больше на слух и нюх, чем на зрение, выбрался к холодному, чистому как слеза озерцу, выстланному мхом. Ключ бил справа, в небольшой ложбинке у самого дна, а ручей выбегал слева, терялся в кустах и падал вниз с уступа, которым обрывалась большая грива.
На миг замерев в раздумьях, Илур решился нарушить правила: вряд ли кто-то окажется здесь в такую рань и увидит его. Он шагнул к озерцу, как был, ткнулся в него, разбивая застывшую в зеркальном покое гладь. Чуткий нос обожгло холодом, Илур дернул головой, но снова сунул морду в почти невидимую воду, хватая ее зубами, играя с ускользающей добычей. Брызги дождем сыпались вокруг, цепляясь за пучки пырея на берегу, за густую шерсть на хребтине. Волны заколыхались, поплыли кругами, светлея на глазах, отражая стремительно голубеющее небо. Илур с неохотой оторвался от игры, перекинулся в человека, запустил обе пятерни в мокрые черные волосы, распутывая тяжелые пряди. Пригладив, собрал их на затылке, стянул наскоро переплетенными в косицу стебельками вьюна; стирая щекочущие капли, крепко провел ладонями по лицу – приметному разве что высокими скулами да угольной чернотой ресниц, скрывавших темную серость глаз. Утро уже разгоралось, растекаясь алым светом по воде, по мелкой росе, по редким облакам в вышине. Илур в последний раз хлебнул прохлады из горсти – как снега зимой хватанул – и торопливо зашагал обратно, задержавшись лишь у большой сосны на повороте. Оторвав кусок смолы, янтарной слезой застывшей на коре, он сунул его в рот, разжевывая, сглатывая мгновенно подступившую слюну, горькую, терпкую, вкусную, как подбирающаяся к Чатракшанду осень.
Лагерь уже проснулся и полнился неспешным, деловитым утренним шумом: короткими возгласами людей, треском ломаемого для костров валежника, железным звоном посуды, всхрапами привязанных неподалеку лошадей. Алурд глянул на друга с интересом, но ничего не спросил, только чуть улыбнулся, здороваясь. Илур кивнул в ответ, пробираясь в общей суете к своему углу, где лежали мешок из бычьей шкуры с нехитрой утварью, оружие, меховая одежда – у Реки холода не грозили, но мало ли куда может занести судьба воина-странника…
- Где ты был? – прозвучал за спиной негромкий голос; в нем слышался шелест - словно ветер гонял сухие листья по большому латунному блюду. Илур вздрогнул от неожиданности, поворачиваясь к Ягису. Медные волосы вожака, заступившего Илуру солнце, полыхали как пожар; казалось, Ягис остановился на середине превращения. Лицо саламандра в этом пылающем ореоле казалось еще темнее, чем было на самом деле, только глаза горели алым, будто рассветные лучи пронизывали его голову насквозь.
- На родник ходил, - пожал плечами Илур – мол, о чем тут говорить? Ведь и в самом деле не о чем.
- Не спится? – Ягис оглядел волка оценивающе – от туго стянутых на затылке волос до мягких сапог. – Пойдешь в дозор следующей ночью, - заключил он. Илур кивнул коротко - в дозор так в дозор. Вряд ли в этих местах им грозила опасность – за три с лишним месяца никто, кроме косуль да любопытных степных тушканчиков, не нарушил покой лагеря - но воины исправно несли еженощное бдение.
- Напросился? – Алурд протянул другу жестяную миску со вчерашним вареным мясом и лепешку из тех, что пекли на прошлой неделе. Илур плохо знал кашевара – уроженца дальнего, лесного племени, но готовил тот знатно, в лепешки добавлял мед, и они долго не черствели и пахли сладко, по-летнему. Волки уже устроились кружком на траве, изрядно вытоптанной за время их стоянки. Мягко, как срезанная косой отава, Илур опустился рядом с Алурдом, подогнув под себя ноги, утвердил миску на левом колене, на правое положил лепешку, оторвав от нее кусок, и принялся быстро есть, не отставая от собратьев. Их насчитывалось пятеро – больше, чем любых других перевертышей в отряде. Этому не приходилось удивляться: племя волколаков было самым многочисленным в восточной части Чатракшанда. От Реки до лентой протянувшихся с севера на юг лесов Грентайна, от предгорий Чатрака до Южных холмов – вся огромная равнина, прерывавшаяся порой мелкими речушками, болотцами и березовыми рощами, была домом Равнинного племени. Конечно, жили здесь и другие перевертыши: корсаки и джейраны, вараны и дрофы. По болотам прятались не любящие посторонних глаз камышовые луни, а в речушках-ручьях можно было встретить ондатр и бобров. Грентайн под своими зелеными сводами давал приют малолюдному, но могучему племени Ур, откуда был родом их нынешний кашевар, кряжистый и угрюмый, как все медведи. На холмах разрозненно и безначально жили рыси, росомахи и хищники помельче - ласки, куницы, горностаи; их законов никто не знал, да и были ли эти законы – неизвестно; равнинные жили с южанами без дружбы, по-соседски соблюдая общепринятые правила охоты и добычи. А на севере, в предгорьях и выше, к заснеженной вершине Чатрака, были владения архаров и снежных барсов; и хохлатых орлов – но с ними мало кто встречался и уж тем более водил знакомство.
Другая часть Чатракшанда, между Грентайном и Дальним лесом, принадлежала Красному племени. Несмотря на сродство, те и другие волки общались редко, советуясь лишь в самых важных делах. Западный Чатракшанд, в обиходе называвшийся просто Шандом, был благодатнее восточного соседа, слишком часто опаляемого дыханием Реки – но в два с лишним раза меньше. Возможно, именно это не давало по-настоящему сблизиться двум общинам волколаков; а возможно, причины и вовсе не было, просто каждому племени хватало собственной жизни и собственных забот.
На западной границе края, там, где с Южных холмов отчетливо можно было разглядеть синеватые отроги Чатрака, начинался Дальний лес, в самом деле уходивший так далеко, что никто не ведал, где он кончается и кончается ли вообще. О жителях тех мест Илур ничего не знал, да и узнавать нужды не чувствовал. Воины-странники предпочитали труднодоступные края – а Дальний лес был краем недоступным.
Поев, Илур зашагал к огромной бочке, казалось, пустившей корни в плотный дерн. Ее темная глубина была подобна колодцу, и тянуло из дубового зева колодезными же сыростью и холодом. В бочке хранили чистую воду, чтобы не бегать всякий раз к роднику. Илур откинул в сторону четвертушку тяжеленной крышки, державшуюся на сыромятных ремнях, и перегнулся через край, повиснув так, что ноги почти оторвались от земли, а живот передавило тяжестью. Жестяной ковш на длинной ручке, которым волк зачерпнул воду, скребнул по дну.
- Илур, Исень, натаскаете сегодня полную бочку, - распорядился всевидящий Ягис. Совет не зря назначил его в начальники отряда – невозмутимый саламандр, всегда уверенный в своих поступках, умел занять людей не только в дни походов, но и на вынужденных долгих привалах, что было куда важнее.
- Я хотел сегодня последить за черепахами, Ягис, - Исень, филин, был из редких, птичьих перевертышей. Илур недоумевал, почему тот не пошел в ученики к шаманам – несмотря на молодость, Исень отличался необычным умом: он будто видел другими, чем все, глазами, слышал другими ушами. Это он первым обнаружил невдалеке от берега черепах – и угадал в странных камнях живых существ, имя которых знал только шаман. А вдруг они пришли с того берега? Вдруг пламя не страшно их каменной шкуре? Именно это и хотел выяснить Исень.
- Хорошо, - кивнул Ягис. – Алурд, тогда водой займешься ты.
Илур радостно осклабился. С Исенем было интересно, но что может быть лучше работы на пару с другом? Обвязавшись пустыми бурдюками, они с Алурдом чинно вышли за пределы лагеря; но, едва оказавшись под сенью леса, не выдержали и перекинулись. Радуясь солнцу и ласковому предосенью, волки то мчались наперегонки, высоко вскидывая лапы, то прихватывали друг друга за загривок, шутливо взрыкивая и напоминая щенков-первогодков. На сухой песчаной тропе оставались их путаные следы.
Обратно пришлось возвращаться в людском обличье, иначе полные бурдюки было не дотащить. Бочка воистину доводилась бездонной сестрой колодцу – четыре немаленьких бурдюка ее чрево поглотило незаметно, и понадобилось три или четыре похода к роднику, чтобы увидеть блеск воды, поднимающейся в темной глубине.
Как ни весело было бегать по лесной тропе, к полудню Илур почувствовал усталость. Мышцы рук и спины тянуло, и он знал, что назавтра каждое движение будет даваться с трудом. Старый, заскорузлый узел, которым когда-то неудачно связали бурдюки, давил на плечо. Все знали об этом и старались ненароком взять другую пару; Илур же сегодня совсем забыл про узел и теперь матерился сквозь зубы всякий раз, когда приходилось, чуть приседая, подбрасывать тяжелую ношу, поправляя, пристраивая поудобнее. Алурд делал вид, что не слышит друга-напарника, только в глазах мелькало лукавое удовлетворение от того, что на этот раз он оказался ловчее.
После обеда продолжили – уже без игр на бегу, без оглядок на теплый, солнечный день. Косясь в бочку, где вода плескалась на уровне трех четвертей – и казалось, в ее темноватой синеве действительно отражаются звезды, – Илур прикидывал про себя, сколько еще раз придется сходить на родник. Выходило никак не меньше десятка. Перекинув пустые бурдюки через плечо – щегольски вязать их на пояс уже не хотелось – он решительно направился к проходу между кольями, выставившими острия, как рога, по всем четырем сторонам ограды. Увязанные с ними крест-накрест, внутрь лагеря выступали колья с тупыми концами, служившие вешалками, подставками, полками для утвари и одежды. Коновязь располагалась в стороне, в сотне шагов за северным частоколом. Лошадьми в Чатракшанде пользовались для разных целей: не все перевертыши умели быстро бегать в зверином обличье, требовалось перевозить поклажу, раненых, если придется. А главное, без коней здесь обходилось только отребье, случайно сбившееся в стаю, недостойное своих племен; подчиненные же Ягиса были настоящими воинами, настоящим отрядом. Лошади, как и овцы, и куры, и кошки, были исключением из существующего порядка вещей - насколько Илур знал, не встречалось еще перевертышей, в ком жил бы пес, или осел, или ленивый домашний гусь. Потому и назывались эти существа «живностью», в отличие от остальных, именуемых «зверями», была ли то змея, сова, заяц или архар.
Еще на подходе к лагерю Илур уловил, сначала ушами, потом чутким носом - что-то происходит. Не сговариваясь, единым движением волки сбросили в мягкую пыль тяжелые бурдюки и бесшумно исчезли в высокой траве на обочине, в мгновение ока перетекши в зверей. Илур внюхивался, вслушивался, чуя изменения, но тревоги не было, наоборот, в душе поднималось непонятное ликование и волчьи губы растягивала невольная улыбка.
Привычная коновязь на вид показалась странной. Илур не сразу понял, почему: лошадей стало больше. Среди лоснящихся вороных крупов бросались в глаза другие, в дорожной грязи. Давно нечесаные хвосты новоприбывших пестрели репьями, а подковы наверняка были сбиты. Человеком Илур поднялся из травы, махнул Алурду, но не стал дожидаться – заторопился вперед, то быстрым шагом, то наметом, перекидываясь от нетерпения, вздымая пыль на тропе когтистыми лапами. Влетев в ворота, он ринулся туда, где столпился весь лагерь – в дальний угол, к палатке Ягиса. Поднимаясь на цыпочки и даже слегка подпрыгивая, он старался высмотреть из-за спин воинов знакомое до последней морщинки лицо, неприметные русые волосы, длинную, почти до подбородка, челку, оставлявшую на виду лишь один серо-зеленый глаз. Наконец, ему это удалось, и Илур издал победный клич. Тот, кого он искал, поднял голову, и его острый взгляд мгновенно уперся в ликующего волка. Русоволосый разулыбался, стал пробиваться к Илуру через небольшую, но плотную толпу, пока тот протискивался навстречу. Наконец им удалось добраться друг до друга, и приезжий сграбастал Илура в такие крепкие объятия, будто был не волком, а медведем. Впрочем, Илур в долгу не остался, с воплем «Лиаллур!» колотя новоприбывшего по плечам и спине, обтянутым видавшей виды замшевой курткой с короткими рукавами.
Они знали друг друга, сколько себя помнили. Еще щенками оба носились по берегам Айл-диина, одного из самых больших озер восточных равнин, перемазывая любопытные носы тиной и оставляя на терновых иглах клочки мягкой детской шерсти, дымчатой, как пух зайца в июле. Родители Лиаллура были выходцами с запада, из Красного племени, этим и объяснялось его не по-местному протяжное имя; светлые волосы и зеленоватые глаза тоже выдавали стороннюю кровь. Лиаллур говорил, что на письме различия в языке двух племен еще заметнее – родители учили его грамоте; Илур тоже попробовал было заниматься, но быстро забросил – выводить на бересте закорючки, с трудом запоминая значение каждой, оказалось скучно. Ему больше нравилось умчаться с утра в степь и терпеливо подкарауливать у норы неосторожного тушканчика, пока не подведет от голода живот, или забраться вверх по течению какого-нибудь ручья, с восторгом предчувствуя за каждым новым поворотом опасности и приключения. В первый большой поход они тоже вызвались идти вместе, не раздумывая – и это было настоящим приключением, в отличие от тех детских путешествий. Но почти сразу, не успела луна разбухнуть до половины, Ягис отослал пятерых воинов вверх по Реке, с наказом зайти так далеко, как только смогут, и одним из этих пятерых был Лиаллур. Илур с грустью расстался с другом и ждал его возращения все эти дни – а оно все-таки оказалось неожиданным. Он вгляделся в лицо Лиаллура – похоже, разведчики едва-едва расседлали коней и даже умыться еще не успели; в морщинках у глаз Лиаллура залегла дорожная пыль, и пахло от него нездешне – другой землей, другими травами. Илур улыбался до ушей, не снимая рук с плечей друга, замечая, как прощупываются под одеждой косточки – тонкий слой зимнего подкожного жира совсем сошел, будто растопленный близостью Реки. «Надо будет поохотиться», - подумал Илур.
- Потом, - сказал Ягис, снимая его руку с плеча Лиаллура, и Илур в очередной раз удивился – иногда ему казалось, что саламандр читает мысли, настолько точно тот угадывал их. – Потом поговорите, вечером, - Ягис легко подтолкнул Лиаллура к остальным, уже гомонившим у большого стола воинам и сам пошел следом, взглядом указав Илуру на недолитую бочку. Волк вздохнул и поспешил за брошенными на дороге бурдюками – предвкушение скорой беседы с другом придало ему новых сил. Если поторопиться, он успеет закончить работу, пока Лиаллур будет занят умываньем, едой, отдыхом и разговором с вожаком.
***
Вечером, когда в темно-синем воздухе загорались первые сияющие звезды – ветер по-прежнему дул с равнин, и жаркое марево отводило обратно к Реке – они с Лиаллуром наконец сбежали из общего круга «к себе», под сень еловых лап. Сидя на шуршащем ковре из листьев и прочей лесной дребедени, Илур устроил локти на широко расставленных коленях и вертел в пальцах березовый сучок, бездумно обдирая с него кору. Лиаллур негромко рассказывал о походе то, чего не сказал за кружкой хмельного меда, бочонок которого был выставлен на стол в честь возвращения разведчиков. Рассказывал он хорошо…
…Идти вдоль Реки было легко. Степь стелилась гладью, высокая, набирающаяся соков трава радовала глаз и конские желудки. Там, где трава была еще низкой, кое-кто перекидывался – волк, лис, иногда и медведь; Ягис нарочно подобрал в отряд разных перевертышей, ведь никто не знал, с чем им придется столкнуться. Бежали не спеша, ровно, оглядываясь и обнюхиваясь, чтобы не пропустить чего-то интересного. Мелкие речушки – самые обычные, держащие свой путь от вышедшего на поверхность ключа до какого-нибудь озерка – преодолевали сходу, болотца старались обогнуть – неохота было лезть в грязь. На привалах, раз в день, в небо поднимался сапсан – окинуть с высоты пройденный путь и окрестности. Все замеченное пятью парами глаз Лиаллур тщательно наносил на карту, стараясь вместить в куски пергамента как можно больше – и ручьи, и овраги, и перелески, и звериные тропы, которых встречалось не так уж много и чем дальше – тем реже.
Они продвигались вперед почти незаметно – местность не менялась: все те же степные равнины, то же жаркое дыхание Реки справа, те же сизые горы на горизонте. Только ковыль грубел, выбрасывая метелки с семенами, напоминая, что время идет.
Наконец, горы заметно приблизились, и даже по ночам иногда долетал до путников прохладный ветер из черных сырых ущелий. Еще несколько дней – и почва зачавкала под лошадиными копытами. Начинались Урчайлийские болота, о которых большинство равнинных жителей знало лишь понаслышке, и то некоторые считали эти истории сказкой или же давно устаревшей былью. Особенно в Красном племени мало верили в существование трясины Урчай далеко на севере – в Шанде хватало и своих, местных проблем, чтобы всерьез интересоваться небылицами из жизни восточного соседа.
Но теперь ни у кого из разведчиков не находилось места сомнениям – болота существовали, и лежали прямо перед ними. Пока было возможно, они шли по чавкающей грязи с оконцами воды, затянутой мелкой ряской; но настал день, когда нужно было решать, куда повернуть, какую дорогу избрать: прижаться к горам, оставляя топь по правую руку, или же взять восточнее, оказавшись между Урчаем и Рекой. Все понимали, что на две попытки времени не хватит: даже долгое чатракшандское лето не бесконечно. В конце концов, решили свернуть к Реке: все-таки именно она была их главной целью, да к тому же идти вдоль русла было проще и быстрее, чем по предгорьям, с которых то и дело сбегали, пересекая путь, быстрые и холодные горные речушки, питавшие болота.
Они старались идти по самому краю топей, чтобы пробиться как можно дальше, но жар Реки все равно становился заметнее с каждым переходом. А в дни, когда ветер был с востока, приходилось забираться чуть ли не в самую трясину, спасаясь от раскаленного дуновения. Всадники обмазывали себя и коней влажным болотным илом; но он быстро высыхал и после нескольких обмазываний схватывался плотной корочкой, которая осыпалась, стоило резко дернуть поводья или свести брови, задумавшись. Но скоро и ил перестал спасать; они виделись себе утками, которых запекают в глине на медленном огне. Знойное марево дрожало перед глазами, и казалось, что дрожит само небо. Но минута, когда бы стало ясно – это предел, все не наступала. Каждый раз, когда они задумывались о том, чтобы повернуть назад, то менялся ветер, то брызгал редкий дождь, похожий скорее на влажный туман, то солнце затягивали облака – и становилось легче дышать, и что-то толкало вперед – пройти еще немного, до чахлой березки, до приметного камня, до ярко-зеленого пятна, оказавшегося неизвестной водорослью с широкими листьями, плававшей на поверхности застоявшейся болотной воды. Кони отощали на скудной ряске, их ребра вздымались под кожей, как перекладины плохо натянутого шатра, но люди были непреклонны в своем стремлении зайти как можно дальше.
Так, глядя на север, начали они очередной день пути. Утро было дымным, привычно палящим, но терпимым; южный ветер дул в спину, а над синими вершинами гор толпились такие же синие облака. Чатрак возвышался над горной цепью, как старый дуб над молодой порослью, уходя в самое небо. Из их маленького отряда прежде никто не видел гор так близко, и теперь день за днем они глядели на неприступные пики, как на чудо, не уставая удивляться. Шли довольно бодро; мысль о возвращении опять была отодвинута, забыта на время. Думалось, напротив, о том, что – чем Река не шутит – они смогут идти на север еще несколько дней и наверняка найдут что-то такое, что перевернет всю жизнь Чатракшанда и сделает их имена легендой, которую молодые перевертыши будут впитывать с молоком матери…
Но к полудню ветер сменился, задул с востока, и всем показалось, что это сама Река шагнула к ним. Жар захлестнул, перехватил горло, опалил глаза, кровь закипела в жилах. Привычный ровный гул усилился, ударил по ушам, Река будто ревела шепотом, оглушая. Они остановились, поворачивая коней, подставляя спину огненному ветру. Лиаллур чувствовал, как сворачиваются, обгорая, волоски на руках, как трескается кожа, прихваченная поверху невыносимым жаром.
- Поворачиваем, - хрипло сказал начальник отряда, Вулларин. Его белая кожа была нежной, как и у всех лис, и за время похода лицо превратилось в кусок слабопрожаренного мяса. – Карайш, сможешь еще раз взглянуть?
Сапсан кивнул. Невысокий, мелкокостный, он и в человечьем обличье был похож на сокола. Все знали, что полет отнимает много сил – никто из птичьих перевертышей не мог летать долго, да и в высоту сильно не забирались. А сейчас, измученный жарой и долгим путем, Карайш и вовсе не выглядел способным подняться выше, чем подброшенный рукой камень. Но он уверенно соскочил с лошади, перекинулся и с усилием взлетел, преодолевая сопротивление тяжелого, как слюда, воздуха.
Поймав ветер, сокол лег на крыло, поднимаясь дальше кругами, и только забравшись довольно высоко, свернул на север. Все четверо, не отрываясь, следили за темным крестом-силуэтом в побледневшем от жары небе. Ожидание затягивалось, стоять на месте становилось все труднее, лошади перебирали ногами и готовы были сорваться в поисках прохлады прямо в расстилающуюся перед ними равнодушную топь. Здесь уже не было ни ряски, ни искореженного жаром тальника; да и воды не было – только жидкая, колышущаяся грязь под тонкой коркой подсохшей земли. И ступать по краю этой ненадежной тверди приходилось очень осторожно, а нестись галопом нечего было и мечтать: такая скачка наугад неизбежно кончилась бы мучительной смертью в трясине. Как могли, они сдерживали беспокойно храпящих коней, похлопывая их по мокрым, горячим шеям, не сводя глаз с небосвода.
Наконец черная точка в небе стала расти. Лиаллур облегченно выдохнул. Теперь-то они точно не станут тянуть и повернут назад немедленно. Он улыбнулся, будто почуяв близость зеленого леса и хрустального озерка с ледяной водой…
Возгласы воинов из радостных вдруг стали тревожными. Глянув вверх, Лиаллур понял причину: сокол снижался слишком быстро и как-то неправильно. Очередной порыв ветра ударил по птице, будто смяв ее, и сапсан, закружившись темным комком, стал падать. На высоте двух ростов он неожиданно перекинулся и уже человеком рухнул в глухо чавкнувшую грязь.
- Быстро! – скомандовал Вулларин, скатываясь из седла, но команды не требовалось: все трое уже были на земле, сдернув привязанные к крупам лошадей вязанки тальника, набранные заранее на такой вот случай. Быстро выстлали гать, набросав сверху еще и запасной одежды; Лиаллур, обвязавшись веревкой, пополз по настилу. Он видел, что Карайш, несмотря на малый вес, уже немного погрузился в густую жижу; лежал тот неподвижно, чтобы не помогать топи засасывать себя. Оказавшись рядом, Лиаллур понял, что сокол в сознании: черные глаза были открыты, и в них была не пустота, а боль, страх и что-то еще. Необыкновенное чувство на миг охватило Лиаллура: будто Карайш знает ответы на все на свете вопросы. Он замер, глядя в эти блестящие, странно живые глаза на посеревшем лице; потом, будто очнувшись, спросил:
- Что?
- Нога… - шепнул Карайш, и Лиаллур так же негромко сказал: «Потерпи». Он ухватил Карайша за протянутую ладонь, подтащил поближе, перехватил под мышки, еще потянул, чувствуя, как прогибается под ним тальник. Вытащив сапсана на настил рядом с собой, извернулся, тоже оказавшись ногами к топи, лег на бок; обхватив Карайша поперек груди, другую руку обвил веревкой, крикнул:
- Тяните! – Грязь чавкала вокруг, они почти погрузились в нее, пока он вытаскивал Карайша; но в два плавных, долгих рывка воины выдернули их на безопасный край, на твердую почву. Задерживаться из-за раненого не стали; Вулларин прочитал одно и то же желание в глазах каждого и, устроив впавшего в забытье Карайша на седле перед собой, придерживая его одной рукой, выкрикнул:
- Поворачиваем лошадей! На юг!
…Кони неслись быстро, будто убегая из ада, будто одно слово «домой» придало им сил. Отряд не остановился бы и на ночлег, если бы не Карайш – сапсан тяжело, со свистом втягивал воздух, и Вулларин предположил, что, кроме сломанной ноги, у него еще отбиты легкие. Ночь дышала все тем же жаром, только ветер улегся; отсветы Реки плясали на лицах, превращая их в медные маски. На привале никто не уснул - дремали по очереди, вполглаза, будто на ходу. Лиаллур набрал немного мутной воды, отцеживая ее из болотной грязи через слои ткани; развел в стороне костерок из тощей вязанки тальника, что успел собрать из остатков настила, заварил в котелке всегда бывшие с собой сухие травы. Ничего там не было особенного: укрепляющий сбор, когда-то мать составлять учила. Остудив, насколько смог, принес, влил в рот Карайша; капли побежали по подбородку, по шее. Сапсан пошевелился, вздохнул свободнее, что-то пробормотал, не открывая глаз. Вулларин кивнул волку одобрительно.
Едва небо стало светлеть, как они уже были в седлах и продолжали путь. Будто огненный взгляд Реки толкал в спину; желание увидеть яркие пятна ряски, блеск воды между ними, первую низкорослую березку было нестерпимым. Теперь южная окраина Урчая представлялась невообразимо прекрасной. Все так же не оставляя себе времени на сон и отдых, они достигли ее на день быстрее, чем длился путь на север, и, при первой возможности забирая как можно ближе к горам, вскоре оказались в отрогах Алкара, младшего брата Чатрака. На каменистых осыпях встречался вереск да полусухие жилистые травы, насмерть вцепившиеся корнями в неприветливую землю. Они дошли до речушки – скорее ручья, кристально чистого, холодного, змеей поблескивающего на солнце – и устроили настоящий привал, сварив кашу в большом котле и заварив травяной чай. Когда на небе замерцали первые звезды, всех потянуло в сон. Вулларин распорядился сделать срок каждого дозора вдвое длиннее обычного, так что ночь на этот раз растянулась чуть ли не до полдника – необыкновенная роскошь. Лиаллур дежурил третьим, под утро. То человечьими, то звериными глазами он смотрел, как разгорается рассвет, слушал пробуждение птиц на близких болотах. Время от времени волк подходил к Карайшу, смотрел, как он там. Сокол спал почти спокойно, лишь изредка начинали метаться зрачки под закрытыми веками и учащалось дыхание. Лиаллур смачивал ему губы настоем, и тот снова успокаивался. Незадолго до восхода, когда свет уже заполнил лощину, он разбудил Акушту. Медведь заступил в дозор, а Лиаллур с легким сердцем отправился досыпать оставшийся ему до общего подъема клочок утра.
Дальше они ехали медленней, позволяя лошадям попастись, дополняя карты Лиаллура незамеченными прежде подробностями, охотясь и ловя рыбу. Карайш не жаловался; нога, запрятанная в берестяной короб, болела терпимо, а дышать вдали от Реки он стал легче. Может, и настой Лиаллуров помог.
- Тогда он и рассказал? – спросил Илур, переводя дыхание – он будто сам побывал в Урчае, испытал опаляющее дыхание Реки, сам вытягивал раненого сокола из вязкой трясины.
- Да, - кивнул Лиаллур, словно речь шла о чем-то рядовом, будничном. – Как-то вечером, когда уже стал говорить нормально. Вулларин, может, и раньше узнал, но, видно, хотел, чтобы мы от самого Карайша услышали. Вот тот сидел-сидел, чай пил, а потом говорит – знаете, что я увидел тогда? Мы, конечно, спрашивать начали. Он еще помолчал… ты знаешь, мне все кажется, что он сам боялся это говорить – а потом наконец сказал: «Река поворачивает». Мы думали, шутит…
Илур и сам подумал бы точно так же. Вот уже второй раз слышал он эти слова, но они все равно не укладывались в голове. Всю свою жизнь он знал, что он волк, солнце садится на западе, а Река прямая. Это было одной из основ мира. «Прямой, как Река», - говорили, оценивая поставленный забор или ствол дерева, выбранного для постройки. Река не могла поворачивать – но зачем Карайш стал бы выдумывать это?
Лиаллур правильно понял его молчание – он всегда понимал даже несказанные слова.
- Вот поэтому его к шаману и увезли, - добавил он, швыряя попадавшие под руку шишки в ствол молодой сосенки на другом краю поляны.
- К шаману? – удивился Илур. – Я думал, он у Ягиса в палатке отлеживается.
- Отлеживался. Пока Вулларин о походе не рассказал. Ягис тут же Карайша к шаману отправил, Сихтак и повез. Для лечения, в первую очередь. Но, сам понимаешь, одним лечением тут не обойдется. Шаман-то узнает, что Карайш видел на самом деле, а что ему только показалось.
- А еще… - вновь заговорил Лиаллур после недолгого молчания, с трудом выталкивая слова, будто не знал: стоит делиться этим или лучше промолчать: - Знаешь, я тут подумал… на юге пустыня, из тех, кто туда уходил, еще никто не вернулся… а на севере поворот, выходит… Карайш сказал, к западу, к северо-западу, если по звездам, то как раз между Охотником и Добычей… И мне показалось вдруг… или я слышал об этом когда-то, я не помню… я как будто увидел Реку сверху, всю, целиком: будто дальше она еще раз поворачивает, на юго-запад, а потом на юго-восток… и уходит в пустыню, понимаешь? …как и по эту сторону. И нам отсюда не выйти, Река не пускает, мы только здесь можем жить, и нигде больше. Конечно, и здесь неплохо, всем всего хватает… но, может, мы поэтому и хотим перейти Реку, что нельзя, а? Что ты думаешь, Илур? – он вскинул на друга блестящие в полутьме глаза, ожидая его слов.
Илур покачал головой.
- Ты слишком много додумываешь, Лиаллур, - он коснулся пальцами его горячей руки, будто впитавшей жар Реки. – Всего один поворот, да и тот еще то ли есть, то ли привиделся, а тебя уже вон куда занесло. Это тебе Река голову напекла, - хмыкнул он успокаивающе. – Отдохни, после думать будешь… если понадобится.
Разговор перешел на мелочи, а потом и совсем затих. Они перебрались вглубь елового шатра, широкие лапы дерева скрыли от них чернеющее небо с многоглазыми звездами и отсветом Реки на востоке. Лиаллур вытянулся во весь рост на хвойной подстилке и длинно, довольно выдохнул в предвкушении отдыха – он любил спать в человеческом теле, говорил, что так лучше высыпается. Илур собирался уже перекинуться, когда услышал его слегка неразборчивое, полудремотное бормотание.
- Я как-то у Карайша спросил, зачем он в человека перекинулся, когда падал… Он сказал, что не хотел умирать птицей… сказал, у них поверье: умрешь птицей – и никогда не вспомнишь, что был человеком… никогда…
Глава 2
Разговоры об увиденном Карайшем не утихали, но больше в жизни лагеря ничего не изменилось. По-прежнему группы разведчиков отправлялись то на северо-северо-запад, левее того пути, которым шел отряд Вулларина, то почти строго на юг, доходя до границы с пустыней, то западнее, к Южным холмам – Ягис уже намечал следующим летом, в случае неудачи этого, уйти за холмы, посмотреть своими глазами, настолько ли непреодолима лежащая за ними пустыня. Может быть, там, подальше от Реки, думал он, пески окажутся менее страшны, может быть, отыщется караванный путь. Хотя не приведет ли этот путь, порой мелькало в мыслях саламандра, в такие же земли, как здесь, в такой же равнинный край, зажатый между непроходимым лесом, неприступными горами и Рекой? Нередкие смельчаки из перевертышей уходили и в Дальний лес, и в ущелья Чатракского хребта. Они либо возвращались с полпути, пряча глаза – и родные вздыхали облегченно и старались никогда не вспоминать о неудачной попытке, – или не возвращались вовсе. Но искать всерьез пути через Реку не брался еще никто. Их послали на разведку - увидеть, узнать и понять как можно больше - и ждали любых сведений, но Ягис, как и каждый в отряде, хотел вернуться с хорошими вестями. Огненная река из детских сказок, из легенд для юных перевертышей ничем не отличалась от Дальнего леса или Чатрака: и камню, и дереву, и волнам было безразлично, кого раздавить равнодушной лапой, и правило существовало только одно – обходить их как можно дальше. Но теперь Река больше не была безликой, она стала противником, хитрым, сильным, умным и безжалостным. Возможно, она была им не по зубам; но отступать воины не привыкли, подкрепляя человеческую гордость звериным чутьем, говорившим, что слабому в этом мире не выжить.
Последний месяц лета отсчитывал последние дни, скоро должна была начаться осень, с ее холодными ливнями и листопадом. Дождевая вода испарялась от жара Реки; прибрежные земли тогда затягивал густой, горячий туман, он пах болотной тиной и сгоравшей в волнах огня листвой. До этой поры лагерь нужно было свернуть. Дальних разведок уже недели три не посылали, ждали только воинов, ушедших в прошлое полнолуние к Южным холмам, – те могли вернуться со дня на день. Исень выяснил наконец, что хоть черепахи и способны откладывать вкусные яйца, но каменная шкура не спасает их даже от обычного огня. Возможно, они пришли из пустыни – но никак не из-за Реки. Филин хотел взять с собой несколько черепашат и посмотреть, выживут ли они на песчаном берегу его родного озерца.
- Илур, - приказал Ягис однажды утром, когда роса выпала особенно холодной и обильной, и паутины провисали под ее тяжестью. – Возьми двух лошадей, съездишь к шаману. Спроси, когда нам лучше выступать в путь. И пусть Карайш приедет с тобой – думаю, там он больше не нужен.
- Хорошо, - кивнул волк, выглядывая среди стреноженных пасущихся лошадей своего каурого и буланую Карайша. До стоянки шамана было не больше четырех часов пути, и Илур решил, что еды брать не стоит.
Шаманы никогда не жили ни в племенах, ни поблизости от них. Так, во всяком случае, было заведено в Чатракшанде; а Лиаллур, со слов родителей, говорил, что и в Шанде шаманы ищут себе пристанище за много полетов стрелы от главного селения, да и к прочим не близко. Не любили шаманы и перекидываться прилюдно, хоть тайны тут никакой не было. Большинство их было птицами; почему – не знал никто, считая и самих шаманов. Илур подумал, что никогда не видел, в кого же перекидывается Карджанг. Тот был шаманом «походным»– сопровождал воинов в долгих странствиях, пока за селением и племенем приглядывал его бывший наставник, Чиашшан, коршун, уже старый, редковолосый и мудрый. Карджанга же возраст будто не брал. Илур помнил его с детства – высокого, гибкого и в то же время казавшегося вырубленным из камня. Темноватое лицо тоже было каменным, неподвижным, и оттого еще необычнее казались на нем глаза – золотые, как песок пустыни, раскаленный солнцем, в красных кровяных прожилках. Шаманом он был не хуже других, а, может быть, и мудрее – хотя его советы не всегда были понятными. Илур сам однажды слышал, как Ягис жаловался кому-то из старейшин на предсказание Карджанга – он не мог понять, советует ли шаман выступить в поход немедленно или, напротив, отложить его до следующего лета. Но тот же Ягис, когда речь зашла о том, чтобы отправить с ними Чиашшана, мягко, но решительно дал понять, что мудрейшему лучше остаться оберегать селение, а воинам будет достаточно и его ученика. Верно, саламандр видел в Карджанге что-то, за что готов был прощать ему туманность предсказаний. Много успел передумать Илур за четыре часа верхом – шаман поселился южнее лагеря и ближе к Реке, на равнине, где не было и признака деревца или кустика. Высокая степная трава здесь была сухой, жесткой, как старая бычья жила, перекидываться не хотелось; раз только пришлось Илуру обернуться, чтобы волчьим носом проверить направление – ему показалось, что лошадь чересчур отклонилась к югу.
Вскоре среди серо-желтого ковыльного простора показалась темная, растущая на глазах точка – шатер Карджанга из телячьих шкур, крашенных сухой корой крушины. Здесь уже отчетливо чувствовалось, как погорячел воздух: хоть день стоял безветренный, но Река была слишком близко. Илур с полпути слушал, как нарастает ровный гул пламени, а сейчас, подъехав к самому шатру, что стоял, как оказалось, на незаметном, очень пологом взгорке, увидел ее, разом открывшуюся неожиданно близко, за полосой серой травы. Увидел - и в который раз поразился, замер, ощущая, как дышит Река жаром в лицо, и все же не отводя взгляда. Волны огня катились одна за другой в каменных берегах, раскалившихся докрасна от их жара, стена такого же раскаленного воздуха, уходящая, казалось, к самому небу, дрожала и морочила взгляд. Рев пламени вдруг приблизился, ударил в уши, будто Река наступала, неотвратимо и стремительно… Илур сглотнул, показавшись сам себе букашкой, муравьем, бросающим вызов лесному пожару…
- Эй! – послышалось за спиной. Илур обернулся. Карджанг выбрался из шатра, выпрямился, поглядел на него недовольно. – Зачем приехал, волк?
- Ягис послал, - отозвался Илур, вспоминая о деле. – Хочет узнать, когда сниматься с лагеря. И велел Карайша привезти.
- Хорошо, - незамедлительно согласился шаман. – Увози. Он мне больше не нужен.
Схватил металлический кругляш, отполированный до блеска, поймал на него солнце, покрутил туда-сюда, бросил обратно и, казалось, утратил интерес и к штуковине, и к гостю.
- Так где он? – не выдержал Илур через несколько вдохов.
- Вон, - не глядя, шаман махнул рукой куда-то в сторону и вверх. Илур сначала не понял, глянул на степь, на неподвижную траву. Потом догадался, перевел взгляд выше – как раз вовремя, чтобы увидеть, как сапсан плавно и стремительно опускается в траву и поднимается из нее уже человеком. Он двигался в степи, как форель в ручье – неуловимо быстро, почти не тревожа ковыль. Илур подумал, что не каждый волк отличается подобной ловкостью.
- Ягис зовет, - сказал он, когда Карайш подошел поближе. – Карджанг говорит, ты можешь идти.
- ТрАвы возьми, - ворчливо заметил шаман. Он стоял лицом к Реке, полуприкрыв глаза, впитывая ее жар и будто наслаждаясь этим. Его лицо, четко вырезанное, твердое и неподвижно правильное, совсем не подходило к брюзгливым словам. Илуру показалось, что шаман за время их похода стал моложе, будто Река выжгла наброшенную на него тень равнин. Карайш тем временем нырнул в шатер, повозился там, появился снова, с несколькими мешочками в руках.
- Как заваривать, помнишь? – Карджанг не повернул головы, так и стоял, не глядя на воинов, наедине с Рекой. «Чем Чатрак не шутит? – подумал Илур. – Может, у шаманов с Рекой и правда свои отношения». Сапсан кивнул молча. Шаман ничего не сказал, видимо, понял, каков был ответ.
- Я седлал сам, не знаю, так ли, - Илур указал на буланую. После рассказа Лиаллура у него было странное отношение к Карайшу – оберегающее и настороженное одновременно.
- Все хорошо, - улыбнулся сокол, пальцем проверяя, насколько туга подпруга. – Я и сам не затянул бы лучше.
Илур улыбнулся в ответ, проследил, как Карайш привязывает к седлу свои мешочки, и снова обратился к шаману.
- Так что сказать Ягису, Карджанг? – спросил он настойчиво – в конце концов, его послали не только за сапсаном, но и за ответом.
Шаман повернул голову и окинул воина насмешливым взглядом – от темных волос до мягких изрядно запыленных сапог.
- А Ягису скажи – пусть сам решает, когда возвращаться. Разницы нет никакой, поверь, волк, - он рассмеялся – будто мелкие камушки покатились с горы – и снова отвернулся.
- Меня зовут Илур, - дернуло что-то Илура за язык.
- Я помню, - шаман снова было отвернулся, но к ним уже подходил Карайш.
- Спасибо, Карджанг, - сказал он негромко. Глаза шамана потеряли снисходительный прищур, перестали смеяться; голова задумчиво склонилась к плечу.
- Удачи тебе, сокол, - произнес он, касаясь кончиками пальцев, окрашенных в цвет заката, щеки Карайша. И, глядя уже на обоих, повторил: - Удачи вам, воины! И доброй дороги. Известите меня за день до того, как тронетесь в обратный путь.
- Ты явно нравишься ему больше, чем я, - не удержался Илур, когда шатер скрылся из виду в ковыльных волнах. Карайш покачал головой.
- Наверное, птицы Карджангу ближе, - заметил он примирительно. Илуру стало стыдно за несдержанность. Лиаллур бы его не одобрил.
- А ты не знаешь, Карджанг - он кто? - спросил волк - из любопытства и чтоб сгладить неловкость.
- Не знаю, - покачал головой Карайш. – Я не спрашивал, а он не показывал.
Илур поверил – волчье чутье подсказывало, что сокол не будет врать без особой нужды.
Они оставили позади примерно половину пути, когда Илур подумал, что надо было напроситься к шаману на обед. Живот подвело, он недовольно урчал, как Урлак-кашевар, когда у него кончался медвежий чеснок или душистая монарда. Даже Карайш расслышал, глянул быстро, пряча необидную улыбку в уголках губ.
- Позавтракать не успел, - буркнул Илур. – А может, - он с надеждой глянул на сапсана, - свернем, поохотимся? Торопиться некуда.
Сокол подумал недолго, кивнул. Не сговариваясь, они повернули налево, к небольшой березовой роще. Не доезжая до нее на полет стрелы, стреножили коней, и две темных тени мелькнули под сияющим послеполуденным солнцем, разделяясь – сапсан сильными взмахами крыльев поднялся над степью, уходя в синь неба, волк исчез в высокой траве, опустив голову, принюхиваясь к запаху жирных осенних сусликов.
…Солнце не успело еще коснуться макушек берез, когда волк, облизывая на бегу перепачканную теплой кровью морду, неторопливо показался на опушке. Ожидание не затянулось – вскоре и сокол опустился на торчащий, как обломанная кость, сук сухой осины, завозился там, чистя перья. Когда Илур поднялся с мягкой лесной травы, сапсан по пологой дуге слетел вниз, перекидываясь незаметно, едва ли не в полете.
- Сейчас бы родник, - мечтательно протянул Карайш.
- Пойдем поищем, – предложил Илур. В их краях ни одна роща, ни один околок не обходились без ключа, озерца, на худой конец, без мелкого, заросшего камышом болотца.
Волком Илур обнаружил бы воду быстрее, однако ему почему-то было неудобно перекидываться одному. Но и так поиски не затянулись – неожиданно Илур почувствовал, как ступня куда-то провалилась, заледенела; выдернув ногу из влажного мха, он прислушался и уловил мягкий лепет родника в двух десятках шагов от них, за диким малинником. Обогнув щетинившиеся шипами заросли, они обнаружили озерко, похожее на то, из которого брали воду для лагеря, но гораздо меньше. Опустившись на колени по обе его стороны, перевертыши напились из ладоней студеной воды, поплескали в лицо, на шею. Потом, недолго думая, стянули рубахи и умылись по пояс, намочили волосы, чтобы сохранить немного прохлады на остаток пути. Уходить не хотелось, густая, совсем зеленая, в отличие от степной, трава манила прилечь. Волк не выдержал первым – растянулся во весь рост, уставившись в небо, синеющее в березовых кронах. Карайш глянул на него – и тоже стек в траву, раскинув руки, пальцами правой касаясь холодного зеркала воды.
Любопытство грызло Илура, как белка орех. Он не знал, как лучше приступить к расспросам о том, что не давало ему покоя. Но Карайш вдруг сам завязал разговор.
- Вы ведь с Лиаллуром друзья, да? – спросил он спокойно, будто не в первый раз вел с волком такую вот неспешную беседу.
- Да, - ухватился за представившуюся возможность Илур. – С самого детства. Он мне как брат, у нас нет тайн друг от друга.
- Он необычный, - круглый черный глаз Карайша глянул на волка через узкие, длинные листья пырея.
- У него родители в Шанде жили, - пояснил Илур. Карайш моргнул.
- Нет, не поэтому. Он… - сокол запнулся. – Правильный. Не по-шамански, а по-человечески.
- Не знаю… - протянул Илур. Ему казалось, что Лиаллур – это Лиаллур, такой, какой есть. Внезапно решившись, он перевернулся на живот. – Он говорил, что ты перекинулся перед тем, как упасть… что не хотел умирать соколом… Что это за поверье?
Карайш приподнялся на локтях, чтобы лучше разглядеть волка.
- Зачем тебе? – спросил он коротко, без злобы, но и без улыбки.
- Просто интересно, - Илур присел, упершись ладонью в траву. – Не хочешь – не рассказывай.
- Да нет, - все так же безразлично проговорил сапсан. – Все просто. Есть поверье, что если умрешь зверем, то и в небесных степях будешь зверем, всегда. Даже не вспомнишь, что был человеком.
- И что? – бездумно брякнул Илур. Карайш посмотрел на него изумленно, будто полевка на его глазах вдруг обернулась круглым серым камушком.
- Перевертыши – это люди, - сказал он общеизвестное. – По эту сторону жизни и по ту. Разве у вас не так? Куда попадают волки после смерти?
- На Великую охоту, - произнес Илур. Ему было неудобно говорить об этом с кем-то не из своего племени. Впервые в жизни он вот так, вслух, называл самые простые и самые сокровенные истины.
- А вы там волки или люди? – снова спросил Карайш. Его интерес не раздражал. Илур вдруг понял, почему Лиаллуру было так просто броситься в трясину за раненым соколом.
- Мы перевертыши, как и здесь. – Перед глазами Илура промелькнули картины Охоты из услышанных в юности легенд, и он повторил оттуда, из рассказов: – На Великой охоте волки без устали преследуют добычу, то по пушистому снегу, то по желтой листве… Это достойная добыча, каждый может гордиться такой охотой. А потом охотники возвращаются в селение, разводят костры и пируют до утра за длинными столами, и никто не боится смерти.
- А если бы ты забыл? – черные глаза сокола впились в Илура, как иголки. – Если бы ты на целую вечность стал просто волком и не помнил бы ни друзей, ни семьи, ни запаха родного дома?
На мгновение Илуру без всякой причины стало страшно, будто он соскользнул с бревна, перекинутого над глубоким оврагом. Но тут же спокойная улыбка тронула его губы.
- Волк не может забыть свою стаю, - сказал он.
***
Ягис был недоволен словами шамана и отрывисто объявил, что отряд выступит в обратный путь на следующий же день после возвращения воинов с юга. Небо оставалось чистым, только медленно желтеющая листва да холодные утра говорили о приходе осени. Оживление первых дней похода, напряженное любопытство и задор летних месяцев ушли в прошлое; в своих мыслях разведчики уже свернули поклажу и были на дороге к дому. Раньше по вечерам, сидя у костров, они рассуждали о Реке и о землях, лежащих вокруг нее; о существах, которых мало кто видел, и о существах, которых не видел никто, споря, чья шкура могла бы выдержать жар Реки; о путях на юг и на север, о неприступных ледяных перевалах гор и всесжигающих песках пустыни. Теперь же за вечерней трапезой то один, то другой перевертыш говорил вдруг – «а дома-то яблоки уже поспели», и остальные замолкали, задумавшись, ловя в воздухе запах яблочного варенья, запах дома. Было ясно, что поход заканчивается скорее неудачей, чем успехом. Да, основная его цель с самого начала казалась недостижимой – но надежда все же была.
- Что там, Карайш? – окликнул Лиаллур сапсана, едва тот приземлился. До того, как взлететь, Карайш пристально вглядывался в ковыльные просторы на юге. Илур вскочил. Сердце рванулось в груди. «Южане» вернулись! Значит, скоро домой!
Кивок, а более того улыбка Карайша показала, что волки не ошиблись в предположениях. Весть разлетелась по лагерю, как огонь по сухому хворосту. Ничем не занятые воины вскоре облепили частокол, пересмеиваясь, вглядываясь в медленно приближавшиеся фигуры. Солнце ощутимо сдвинулось, а Ягис успел разогнать с мелкими поручениями человек пять, прежде чем чей-то удивленный возглас прорезал полуденную вязкую тишину.
- Их четверо!
Самые зоркие из перевертышей прищуривались, вглядываясь в темные силуэты, подрагивавшие и множившиеся в ослепительном мареве, и один за другим подтверждали:
- Четверо!
- Четверо…
Строить предположения о том, кто четвертый, было решительно не на чем, оставалось лишь ждать и по мере приближения всадников с жадным любопытством отмечать все новые черты пришельца.
- Светловолосый, не южанин, значит… И кожа белая. Может, из Шанда?
- Это где ж он так одежду изодрал? Лохмотья! И пустыня не сожгла ведь…
- Может, они его не в пустыне нашли! Может, по пути подобрали?
- И без сапог.
- А взгляд-то какой… как пустые соты, - это сказал Урлак, когда всадники – чужак позади Гавайра, держась за его пояс – уже въезжали в ворота.
Одним махом всадники спешились – впрочем, Гавайр немного задержался, ожидая, пока спрыгнет на землю чужак. Ягис, мягко шагая, прошел меж расступившимися воинами ворону навстречу, они обнялись крепко и коротко – огонь и уголек. Гавайр был весь черным – глаза, волосы, одежда, сплошь покрытая глянцевитыми вороновыми перьями, сероватое лицо, которое не брал загар. Они были одногодки с Ягисом и в юности воспитывались у одного наставника.
- Как поход? – спросил саламандр, обводя взглядом лица воинов. – Вас вернулось больше, чем уходило…
- Мы привезли много разных сведений, Ягис, - отозвался Гавайр. – И еще – его…
Ворон сделал шаг назад, поворачиваясь, выставляя на вид светлокожего чужака.
- Мы зовем его Ину, - добавил он.
- Кто ты? Какого ты племени? – строго, но доброжелательно спросил Ягис, устремив взгляд к чужаку.
«Ину… безымянный», - вспомнил Илур давным-давно услышанное от Чиашшана слово из птичьего наречия и почти не удивился ответу пришельца.
- Я не помню, - сказал тот.
Лагерь оживился. Хоть команды сворачиваться еще не было, воины собирали в походные мешки расползшиеся во все стороны вещи, там поднимая упавшую с колышка берестяную кружку, тут выдергивая невесть когда и зачем воткнутый в коновязь ножичек. Пахло кашей с кореньями, вяленым мясом, сладковатым отваром из трав – Урлак готовил добавочный обед для прибывших. Гавайра и чужака Ягис увел к себе в палатку, а остальные двое, отмахиваясь от расспросов, завалились спать под единственной на весь лагерь раскидистой рябиной. Илур томился бездельем и любопытством и продолжал крутиться возле палатки вожака, делая вид, что занят поисками своего кресала. И его терпение было вознаграждено.
Ягис откинул шкуру неожиданно, появившись совершенно бесшумно, и Илур порадовался, что его руки заняты грудой всякого нужного барахла, подобранного поблизости: малый бурдюк, куски пергамента, несколько стрел, мешочек с сушеной земляникой и пара кремней. Так он хотя бы выглядел при деле. Саламандр окинул его быстрым взглядом, коротко бросил:
- Лиаллура сюда.
Илур кивнул и заторопился к выходу, сбросив попутно свою добычу возле костровища. Лиаллур нашелся за оградой – чистил лошадь, что-то ей внушая вполголоса. Гнедая поводила ухом и довольно прикрывала один глаз.
Ягис приказал записать все, что расскажет чужак, на отдельный свиток. Лиаллур уселся в тени малой березы, привычно пристроил на коленях гладкую, как лед на озере, сосновую дощечку, сбоку, под правую руку, поставил пузырек с чернилами. Илура он как будто не замечал, и тот, довольный, присел сбоку, так, чтобы видеть и вязь букв, тянущуюся из-под пера друга, и лицо чужака, на котором играла кружевная тень волновавшихся под ветром березовых листьев.
…Он увидел степь прямо перед собой, почувствовал спиной жар, и его будто подтолкнуло – он пошел вперед, чуть пошатываясь, словно отсидел ноги и теперь застоявшаяся кровь разгонялась, покалывая и сбивая с шага. Хотелось пить; в голове немного шумело и давило на виски, как бывает, когда в темя ударит жесткое солнце. Он шел все быстрее и быстрее, не оглядываясь. Потом упал в траву, рассмеялся сухо, закашлялся. В горле першило, но все равно было хорошо. Это была другая степь, и другая трава, и даже небо другое, выбеленное солнцем и жаркими ветрами, но живое. Не к месту вспомнился шиповник, сморщенные, потемневшие ягоды, которые зимой бросают в кипяток, и они расправляются в нем, напитываясь водой. Ину вскочил на ноги, глядя в небо, широко открыл рот, будто вдыхая его, впуская в себя блеклую голубизну. Дернул в сторону ворот рубахи, державшийся на честном слове, подставил горячим лучам бледную кожу, мучнистую, как опарыши на мясе. Поворочал запрокинутой головой, радостно чувствуя, как шевелятся, доставая почти до поясницы, густые светлые волосы. Он был совсем нетронутым этим миром – ни его палящим солнцем, ни сухим ветром, ни острыми кромками травы. Ни одной отметины – как на новом пергаменте.
- Только, - Ину споткнулся на полуслове, поднял на Лиаллура взгляд. – Я ведь помню, я был здесь… я жил здесь. Я умел… меняться, как и вы…
Волки не успели, ни один, ни другой. Ину скатился с камня, на котором сидел, в пыльную траву, раз за разом ударяясь виском о серый, выветрившийся песчаник. Искаженное лицо было неподвижно, только дрожали ресницы при каждом ударе. Висок быстро покрывался яркой кровью, на песчанике она тут же темнела и впитывалась в каменные поры.
Илур вцепился в чужака, оттаскивая от камня. За спиной матерился Лиаллур, осторожно раскатывая пергамент, свернувшийся трубкой, едва писарь выпустил его из рук. Илур подтащил найденыша к бочке, одной рукой, не выпуская драного шиворота, опрокинул на него ведро с водой, стоявшее на крышке. Тот затих, только дышал тяжело. Частые мелкие капли падали с волос в мягкую пыль.
- Успокоился? – Илур вздернул беспокойного гостя за рубаху, заставляя выпрямиться. Ину глянул исподлобья, сквозь мокрые пряди, кивнул. Илур опустил руки, отступая ненамного, почти незаметно. Взгляд чужака был так спокоен, что волку стало неудобно, будто это он, а не Ину, только что с застывшим лицом пытался разбить себе голову об мягкий песчаник.
Лиаллур уже справился со свитком, его взгляд не отрывался от пришельца, пристально следил за каждым движением. Обманчиво мягко волк присел на траву, снова разложил пергамент – буквы чуть смазались, но разобрать было можно. Окунул перо в чернила, занес над строкой:
- Продолжай.
…Он просто шел, потому что не знал, что еще можно делать. Жар толкал в спину, не давая остановиться. Когда он наконец осмелился оглянуться, позади расстилалась все та же степь, что была справа и слева, только небо чуть дрожало над ней – похоже, глаза устали. В первой же рощице, что попалась ему на пути, нашлись полусухие, не склеванные птицами ягоды малины, шляпка сыроежки алела в траве. Он съел все, что нашлось, запил родниковой водой, потом долго блевал, схватившись за тонкую осину, в горле стояла сухость, будто он наелся золы. Он сполз спиной по стволу большой рябины, рубаха задралась на шею. Кора царапала кожу, и он подумал, что если его кровь впитается в горькую шкуру дерева, у него появится свое племя. И ягоды, грибы, вода снова станут разными на вкус.
Но, когда он научился есть и пить так, чтобы пища не покидала желудок, вкуса она не обрела. Лежа на прохладном зеленом мху, он поочередно совал в рот то завялившуюся дикую смородину, то горсть недозрелой рябины, то сыроежку с приставшей к шляпке рыжей хвоей – но вкус еды менялся как хотел: смородина горчила, сыроежка отдавала то кислотой, то ослепительно острой сладостью.
Наверное, он пролежал бы на этой поляне весь остаток лета, а может быть, и остаток жизни, но однажды, неделю или две спустя, он услышал за деревьями разговор и различил ровный топот подкованных копыт. Тогда он поднялся и выбежал навстречу воинам Гавайра. Это случилось на расстоянии дня пути от лагеря.
- Ты помнишь почти все, - Лиаллур заговорил осторожно, будто шел по первому льду на озере, пробуя его сжатой подушечкой, прежде чем встать всей лапой. – Скажи, а чего ты не помнишь?
Ину сглотнул, сильно потер ладонью подбородок, провел обеими руками по лбу, вискам, к затылку, приглаживая, прилизывая влажные волосы. Да так и остался сидеть, упершись локтями в колени, опустив голову, глядя прямо перед собой.
- Я не помню ничего, что касается… меня. Имя, племя, названия рек и гор. Всеобщий язык понимаю, но больше – никакого. Даже сказок не помню… - Хмыканье с равным успехом можно было счесть и за смешок, и за всхлип. – И я ничего не чувствую. Боль – но не так. Вкус – но не тот.
- Будто тебя здесь и нет? – спросил Лиаллур, подсказывая.
- Нет! – вскинул голову Ину, выпрямляясь. На виске пульсировала жилка, и мелкие капельки крови пОтом выступали на едва запекшихся ссадинах. – Я здесь, - заорал он зло. – Я – здесь! Но меня не должно здесь быть, мне нет здесь места!
На этот раз Илур был наготове, писарю даже подниматься не понадобилось: Илур перехватил чужака на полуброске к горлу Лиаллура, крутанул руку, укладывая мордой в пыль, мгновенно налипшую на влажные волосы и одежду, придавил коленом спину. Того на большее не хватило, он обмяк и теперь уже точно плакал, с подвыванием. Илур глянул на друга: закончили? Но тот покачал головой отрицательно. Илур удивился, но смолчал. Подождал немного для верности, пока всхлипывания не затихли, сходил к бочке, притащив ведро, поставил перед Ину. Тот уже поднялся, долго, тщательно умывался, отвернувшись, пряча глаза, даже волосы пригладил и завязал тряпицей. Только рубаха все равно осталась грязной, и вид был диковатый, не для воина. Он протянул Илуру пустое ведро, кивнув коротко в знак благодарности, и волк задумался, в кого же перекидывался этот перевертыш раньше, когда еще умел это делать. Или… странная мысль вдруг возникла у Илура, странная, но очень правдоподобная, и он вдруг уверился, что Лиаллур хочет спросить чужака именно об этом. И споткнулся на ровном месте, больно стукнувшись коленом о ведро, когда до него долетел вопрос Лиаллура, еще более странный и неожиданный, чем тот, о котором подумал сам Илур:
- Скажи, ты помнишь Реку?
- Которую? – переспросил Ину.
Глава 3
Ягис, конечно, приметил, чем занимался Илур добрую часть дня: как слонялся у его палатки, как прыгал вокруг чужака. И твердо решил, что Илуру и везти безымянного к шаману – не устал, дорогу знает и с Ину, можно сказать, успел близко познакомиться. Правда, спросил: может, Лиаллура или Карайша с ними отправить? Илур покачал головой – зачем? Пусть отдыхают перед дорогой. Не признавался, что снова любопытство обуяло, хотелось узнать от пришельца что-нибудь такое, что ни Лиаллуру, ни Ягису неведомо. Да и на беседу Ину с Карджангом хотелось взглянуть без помех. Хотя – кто его к этой беседе допустит?
Солнце уже садилось, бросало длинные косые лучи через степь, но было еще раскалено добела, не взглянешь, разве что Карайшевыми глазами. Они ехали рядом, небыстро, Ину держался в седле не хуже любого воина, а Илур никак не мог придумать, о чем его спросить в первую очередь, чтобы не замкнулся и не вспылил. Мысли все возвращались под березу, к разговору-допросу, к ответу Ину, после которого даже перо Лиаллура выпало из руки – небывалый случай.
…- Которую?..
Ину не знал, что такое Река. Он знал про съедобные грибы и ягоды, знал повадки лошадей, знал, что такое копье и кресало, нож и бурдюк, болото и родник. Но Реки он не помнил.
Подумав об этом, Илур снова попался в ловушку. Он тщетно старался встать на место человека, который не знает, что такое Река. Виски уже начинало ломить от усилий, с которыми он насильно заставлял себя представить свою жизнь без упоминаний о Реке. «Река, Река, Река…» - повторял он про себя, стараясь думать только о быстром светлом течении, о темных омутах, где водятся сомы, о зарослях желтых кувшинок и небе, отражающемся в воде. Он почти сливался с этими струями, когда, еще раз мысленно сказав «Река», внезапно видел ее такой, какой она предстала перед ним от шатра Карджанга. Ее нельзя было забыть – Илур знал это точно, как знал свое племя и свой дом. Он бросил на Ину очередной быстрый взгляд искоса. Чужак, несомненно, лжет. О Реке помнили даже те воины, что из-за ран и болезней потеряли рассудок и, перекинувшись, тыкались носом в траву, как слепые щенки. Понять бы только, зачем он лжет… Или?.. Вопрос, который возник у Илура еще тогда, у березы, опять затрепыхался на языке, но Илур прикусил его, придержал, не выпуская слова на свободу. Шаману это может не понравиться. Чтобы задавать такие вопросы, нужно знать, что будешь делать с ответом.
Пока они доехали, солнце опустилось совсем низко, повиснув над черными спинами далеких Южных холмов, там, где они уходили на запад, к Грентайну. Красные лучи били всадникам в спины, лошади казались бронзовыми в закатном свете, а степь будто горела под копытами, древняя и вечная, расстилаясь медным подносом. Они выехали на пологий взгорок, и перед ними открылась Река. Илур искоса внимательно наблюдал за лицом Ину и не прогадал – того охватили смятение и страх, он качнулся в седле назад, будто прячась, и лошадь, встревоженная его движением и волнением, тоже попятилась. Однако, как ни пытался, Илур не мог определить, впервые ли Ину видит Реку, страх ли это перед новым неведомым или перед неведомым привычным. Он так пристально вглядывался в каждую черточку чужого лица, силясь вычитать правду, что не обратил внимания на царапнувшую глаз черную зарубку-затесь над огненным, в пару к западу, восточным краем неба.
Не дозвавшись шамана, они уселись на шкуре у шатра, почти скрытые высокой травой. Карджанга пришлось дожидаться довольно долго. Илур, измученный собственными головоломками, был молчаливым и усталым. Он не нашел сил обрадоваться, когда шаман наконец возник из травы сбоку от них, странно разгоряченный, красный, как раздутые ветром угли. Илур подумал, что это из-за солнца, уже готового скрыться за холмами, бросавшего последние алые лучи на тонущий в вечерних сумерках мир.
@темы: Оригинальные произведения
-
-
07.04.2011 в 04:54Сильная, хорошо сделанная работа.
Мастерская работа с архетипами, замечательно передано мышление людей древности. Добавьте увлекательный сюжет, психологическое напряжение, в котором автор держит читателя.
Жду продолжения.
-
-
07.04.2011 в 07:40Яркий сюжет, отличные от уже виденных нами, интересные персонажи, и это настоящее оригинальное пооизведение! Настолько нетривиалная идея.
Спасибо автору!
-
-
09.04.2011 в 08:47-
-
09.04.2011 в 08:52Это куда сложнее, думаю, интереснее.
-
-
09.04.2011 в 21:21-
-
09.04.2011 в 21:29Новый свой мир создавать труднее.
Или так: не будет ли слишком очевидно незнание и непонимание себя и своего мира в тмс лучае?
Архетипичность в этой вещи мне понравилась.
Волки такие очаровательные. И смутность фигур жрецов и Старейшин поданы прекрасно.
-
-
09.04.2011 в 21:46не будет ли слишком очевидно незнание и непонимание себя и своего мира - на мой взгляд - безусловно, будет (хотя насчет "себя" - менее уверена).
Волки - маленькая слабость
-
-
09.04.2011 в 21:53Волки - это тот, брюнет седой, да? Ремусова неприятность?
Самому Ремусу, когда он волк, нравилось им быть. Очень.
-
-
09.04.2011 в 22:33Волки - да, он. Хотя - я писала о волках и до того, интерес существовал.
Самому Ремусу, когда он волк, нравилось им быть -, да, я понимаю, почему.
-
-
09.04.2011 в 23:02Можете объснить, почему и как понимаете преимущества быть волком?
Ремус не сразу. очень не сразу оценил это состояние.
-
-
10.04.2011 в 20:07Преимущества же быть волком - это преимущество действовать согласно с инстинктом по сравнению с действием по велению разума. Собственно, не знаю, что к этому добавить. Это иная степень свободы. Не большая и не меньшая, а просто иная.
-
-
10.04.2011 в 22:18Но... почитаю Вас ещё и ещё.
-
-
11.04.2011 в 20:57Почитайте, надеюсь, еще что-то зацепит.
-
-
11.04.2011 в 22:00Мне-то, как зоологу, видится лишь цепь запрограммированых чужим удачным опытом действий.
-
-
11.04.2011 в 22:25-
-
11.04.2011 в 22:42Разумеется, я придерживаюсь той гипотезы, что на всё есть причины. Вопрос, сколько причин может учесть конкретный разум и насколько просчитать последствия выбора.
Инстинкт не считает вовсе.
-
-
12.04.2011 в 20:42-
-
12.04.2011 в 21:42-
-
16.04.2011 в 20:50-
-
16.04.2011 в 21:21Мои мозги бешено скрипт и отказываются поверить, что можно так действовать.
Инстинкт - это побуждение к действию и предустановленный обра желаемогорезультата. Но делатьто приходтся, приноравливаясь обстановке. Значит, рассматривая и раздумывая.
-
-
17.04.2011 в 21:03П. С.: хотя, если говорить о Люпине, то он преимущества волчьей шкуры именно что "может" ощутить. Но всячески с этим борется))
-
-
17.04.2011 в 21:32Холерик, быстро вскипая, всё равно будет просчитывать - сразу и постоянно.
Другое дело - жить в круге циклически повторяющихся событий. То есть. охота - она и есть охота, опасность - либо удирай, либо контратакуй... хотя и это лучше делать, умеючи. Отработка привычного, всё более увереное повторение. освобождающее от стресса выбора!
-
-
18.04.2011 в 20:31-
-
18.04.2011 в 22:16-
-
19.04.2011 в 21:03-
-
20.04.2011 в 08:34www.diary.ru/~FanatPsoH/p111350723.htm